1005 Jl. U. Выготский

сложное слово рассматривается совершенно так же, как и про­стое, и точно так же склоняется и спрягается.

Нечто аналогичное наблюдали мы и в эгоцентрической речи ребенка. По мере приближения этой формы речи к внутренней речи агглютинация как способ образования единых сложных слов для выражения сложных понятий выступала все чаще и чаще, все отчетливее и отчетливее. Ребенок в своих эгоцентри­ческих высказываниях все чаше обнаруживает параллельно па­дению коэффициента эгоцентрической речи эту тенденцию к асинтаксическому слипанию слов.

Третья и последняя из особенностей семантики внутренней речи снова может быть легче всего уяснена путем сопоставления с аналогичным явлением в устной речи. Сущность ее заключает­ся в том, что смыслы слов, более динамические и широкие, чем их значения, обнаруживают иные законы объединения и слия­ния друг с другом, чем те, которые могут наблюдаться при объ­единении и слиянии словесных значений. Мы назвали тот свое­образный способ объединения слов, который мы наблюдали в эгоцентрической речи, влиянием смысла, понимая это слово одновременно в его первоначальном буквальном значении (вли­вание) и в его переносном, ставшем сейчас общепринятым, зна­чении. Смыслы как бы вливаются друг в друга и как бы влияют друг на друга, так что предшествующие как бы содержатся в пос­ледующем или его модифицируют. Что касается внешней речи, то мы наблюдаем аналогичные явления особенно часто в худо­жественной речи. Слово, проходя сквозь какое-либо художест­венное произведение, вбирает в себя все многообразие заклю­ченных в нем смысловых единиц и становится по своему смыслу как бы эквивалентным всему произведению в целом. Это осо­бенно легко пояснить на примере названий художественных произведений. В художественной литературе название стоит в ином отношении к произведению, чем, например, в живописи или музыке. Оно в гораздо большей степени выражает и увенчи­вает все смысловое содержание произведения, чем, скажем, на­звание какой-либо картины. Такие слова, как «Дон Кихот» и «Гамлет», «Евгений Онегин» и «Анна Каренина», выражают этот закон влияния смысла в наиболее чистом виде. Здесь в одном слове реально содержится смысловое содержание целого произ­ведения. Особенно ясным примером закона влияния смыслов является название гоголевской поэмы «Мертвые души». Перво­начально значение этого слова означает умерших крепостных, которые не исключены еще из ревизских списков'и потому могут подлежать купле-продаже, как и живые крестьяне. Это умершие, но числящиеся еще живыми крепостные. В этом смысле и упот­ребляются эти слова на всем протяжении поэмы, сюжет которой построен на скупке мертвых душ. Но, проходя красной нитью через всю ткань поэмы, эти два слова вбирают в себя совершен-

1006

Мышление и речь

но новый, неизмеримо более богатый смысл, впитывают в себя, как губка морскую влагу, глубочайшие смысловые обобщения отдельных глав поэмы, образов и оказываются вполне насыщен­ными смыслом только к самому концу поэмы. Но теперь эти слова означают уже нечто совершенно иное по сравнению с их первоначальным значением. «Мертвые души» — это не умершие и числящиеся живыми крепостные, но все герои поэмы, которые живут, но духовно мертвы.

Нечто аналогичное наблюдаем мы — снова в доведенном дс предела виде — во внутренней речи. Здесь слово как бы вбираеп в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя почте безгранично рамки своего значения. Во внутренней речи слове является гораздо более нагруженным смыслом, чем во внешней Оно, как и название гоголевской поэмы, является концентриро­ванным сгустком смысла. Для перевода этого значения на язьп внешней речи пришлось бы развернуть в целую панораму ело] влитые в одно слово смыслы. Точно так же для полного раскры тия смысла названия гоголевской поэмы потребовалось бы раз вернуть ее до полного текста «Мертвых душ». Но подобно том; как весь многообразный смысл этой поэмы может быть заключен i тесные рамки двух слов, так точно огромное смысловое содержа ние может быть во внутренней речи влито в сосуд единого слова

Все эти особенности смысловой стороны внутренней реч]

приводят к тому, что всеми наблюдателями отмечалось как не

понятность эгоцентрической или внутренней речи. Понять эго

центрическое высказывание ребенка невозможно, если не знат!

к чему относится составляющее его сказуемое, если не видет

того, что делает ребенок и что находится у него перед глазамр

Уотсон говорит о внутренней речи, что, если бы удалось ее запи

сать на пластинке фонографа, она осталась бы для нас совер

шенно непонятной. Эта непонятность внутренней речи, как и е

сокращенность, является фактом, отмечаемым всеми исследова

телями, но еще ни разу не подвергавшимся анализу. Между те

анализ показывает, что непонятность внутренней речи, как и е

сокращенность, является производным очень многих факторе]

суммарным выражением самых различных феноменов. Уже bci

отмеченное выше, как своеобразный синтаксис внутренней р(

чи, редуцирование ее фонетической стороны, ее особый семаг

тический строй в достаточной мере объясняет и раскрывает nci

хологическую природу этой непонятности. Но мы хотели бы о<

тановиться еще на двух моментах, которые более или мене

непосредственно обусловливают эту непонятность и скрываютс

за ней. Из них первый представляется как бы интегральны

следствием всех перечисленных выше моментов и непосредс

венно вытекает из функционального своеобразия внутренне

речи. По самой своей функции эта речь не предназначена д;

сообщения, это речь для себя, речь, протекающая совершенно

иных внутренних условиях, чем внешняя, и выполняющая о