18. Партизанское движение на подъеме

Мне принесли письмо от Дубова, и я его расшиф­ровал. Прошло больше трех месяцев, как я расстался с самым близким мне человеком из всего отряда, ду­шевным другом и советником. Я получал от него короткие сигналы, знал, что он жив, работает. Но у него еще было все «в заделе», и ему не о чем было докла­дывать. Да и человек он был из числа неговорливых. В присланной им записке коротко сообщалось, что он получил наши указания через почтовый ящик. «На­строение оккупантов нервозное в связи с задержкой войск под Сталинградом. Гитлеровцы собираются пере­вести часть рабочих в Брест, где у них организуются мастерские по ремонту вагонов, поврежденных в кру­шениях. Многие из рабочих переезжать не желают, собираются уйти в лес. У меня есть хорошая опора. Действую только через третье или четвертое лицо. Пя­терым выдан пропуск к вам. Люди надежные. В слу­чае перевода в Брест возможно временное нарушение связи».

Но эти немногие счастливцы, которым удавалось раздобыть к нам пропуск, приходили не одни. Они та­щили за собой родичей и знакомых. Одних рекомендо­вали нам принять, ручались в их верности, других под «величайшим секретом» снабжали пропусками, и таким образом снова создавалась возможность проникнове­ния в нашу среду вражеской агентуры. Но к этому вре­мени мы хорошо научились фильтровать новичков и создавать благоприятные условия для их проверки. Са­мое же главное состояло в том, что у нас пресекалась всякая болтливость и строю соблюдалась тайна.

Благодаря строгой дисциплине и конспирации, со­блюдавшимся в нашем соединении, гитлеровцы ничего не могли с нами поделать. Они представляли примерно район базирования нашего штаба, знали, конечно, что мы систематически принимаем самолеты с грузом где- то между Князь-озером и Белым, и даже засекали своими приборами нашу мощную радиоустановку. Но итти к нам в леса и болота сотнями они не решались, а тысячи не всегда бывали у них под рукой,

В сентябре в Житковичах была объявлена крупная награда тому, кто укажет место базирования нашего отряда. Одновременно мы получили сведения о том, что в Житковичи прибыл какой-то чин гестапо и за­нялся организацией готовившейся против нас облавы. На всякий случай мы заложили вокруг нашей базы обширные минные поля и были совсем не против того, чтобы гитлеровцы попытались пойти нас искать. По нашим минным полям можно было спокойно ходить и ездить, но провода от детонирующих зарядов были вы­ведены к специальным дзотам и наблюдательным пунк­там, и при появлении противника эти поля в любой момент могли быть взорваны. Но гитлеровцы не шли.

Стояла теплая затяжная осень с длинными, темны­ми ночами. Наши действия на железных дорогах ста­новились все более дерзкими: мы прекрасно понимали, что в условиях черной тропы оккупанты бессильны с. нами бороться. Но зима приближалась; мы уже ощу­щали ее в дыхании студеных ночей, и, хотя на цент­ральной базе и на вспомогательных точках были от­строены прекрасно оборудованные теплые землянки, бани, кухни, а на складах было достаточно запасов, каждый из нас невольно вспоминал прошлую зиму с ее нечеловеческими лишениями. Мысль о приближе­нии зимы давила меня тяжелым грузом, не давая по­коя. А что, если гитлеровцы, дождавшись, когда бо­лота замерзнут, предпримут серьезные карательные экспедиции? Командиры с периферийных точек тре­вожно запрашивали о том же: что делать в случае появления большой карательной экспедиции? Как пе­резимовать? Куда в случае чего отступать? Я неиз­менно им отвечал: «Ваша задача — продержаться в районе ваших действий как можно дольше, а когда возникнет опасность, вы будете отозваны в район центральной базы». Так я и решил: на зиму стянуть людей к озеру Червонное и непосредственно руково­дить ими в течение всего тяжелого периода, до на­ступления весны.

А партизанское движение вокруг тем временем раз­расталось, принимая для оккупантов поистине угро­жающие размеры.

В тылу врага гитлеровской системе управления была противопоставлена другая система — крепкая, гибкая, сильная своими глубокими связями с населе­нием, спаянная единой целью: не давать фашистским оккупантам жизни на советской земле.

В октябрьские дни гитлеровцы пытались разбом­бить нас с воздуха. После хорошего праздничного обе­да мы сидели в своих землянках и слушали, как неви­данной силы ураган рвет и крушит вековые деревья в бору. Это фашистские самолеты в трех километрах от нас обрабатывали с воздуха предполагаемое место рас­положения нашего штаба.

Наши же праздничные подарки оккупантам — за­минированные красные флаги — были вывешены нами более чем в двадцати шести населенных пунктах. На этот раз алые стяги появлялись даже в городах: в Сарнах, Слуцке, Барановичах, Лунинце.

— Проснулись мы утром, — рассказывала потом нашим ребятам одна девушка из Слуцка, — а нам го­ворят, что неподалеку от нас вывешен красный флаг. Мы уж так обрадовались, так обрадовались, только понять никак не можем, что это за флаг, откуда он взялся, а смотреть-то опасаемся, ведь у нас в хате шесть человек карателей стоит, — и как бы не сняли они его, боимся. Я все-таки вышла во двор, да и смот­рю украдкой из-за угла: верно, горит на солнце боль­шой красный флаг, и ветром его колышет, точно как при советской власти. Но тут же, вижу, бежит офицер к флагу и несколько солдат за ним — сейчас снимут, проклятые! Я забыла про осторожность, выбежала из- за дома, а они уже у самого флага. Слезы у меня потекли с досады, но в это время раздался такой взрыв, что стекла зазвенели в доме. Солдаты в стороны кинулись, а офицер упал и больше уже не поднялся.

Вся округа говорила о забавном случае, который произошел при снятии флаг£ на Варшавском шоссе, в тридцати километрах от Слуцка. Мина была поло­жена так, что при снятии флага подрывался телеграф­ный столб. Полицейский рванул флаг, и в тот же миг телеграфный столб, взлетев на воздух, концом хва­тил его по лбу. В газетах писали, что ревност­ный охранитель «нового порядка» скончался, не приходя в сознание. А местные жители слагали анек­доты о том, как полицая стукнуло телеграфным стол­бом по черепу.

У наших флагов снова подрывались фашистские вояки, но политическое значение этого мероприятия выходило далеко за пределы тех людских потерь, ко­торые несли захватчики. Местное население, исполнен­ное ненависти к фашистам, снова слагало легенды о наших флагах. Снова читали люди будто бы напи­санную на флагах весть о близком освобождении и верили: Красная Армия недалеко, Красная Армия придет.

Наступила вторая военная зима в тылу противника, но наши дела складывались совершенно по-иному, чем мы предполагали. Имея надежную радиосвязь со все­ми периферийными отрядами, мы были в курсе всей обстановки. Направляемые к нам из Москвы грузы мы продолжали получать только в районе нашей центральной базы. Поэтому радиосвязь не освобожда­ла нас от живой связи с периферией.

Люди, научившиеся совершать переходы в тылу противника, покрывали огромные расстояния пешком, с большим грузом на спине, считая зазорным пользо­ваться услугами проводников.

• Если нас будут водить, то мы никогда не на­учимся ходить самостоятельно,— говаривал Дубов на­шим бойцам и командирам.

А уметь ходить в тылу врага — это значило быть способным для выполнения задачи.

Мне вспоминается, как однажды я послал капита­на Остапенко с одним бойцом из «Красного Борка» в Ковалевичи.

Расстояние было около сорока километров, деревни по пути заняты врагом. Капитан получил снятую с карты кроку, компас, добрых лошадей и подробный инструктаж.

В темную ноябрьскую ночь им предстояло проехать мимо Островов, Оношек, Волотовки. Падал мягкий пушистым снег, лошади знали дорогу, задание спешное.

• В такую ночь только охотиться за языками, — сказал Дубов, пожимая руку капитану.

Прошло часов пять-шесть, я только что заснул, меня разбудил часовой.

• Товарищ командир! В лесу появились какие-то конные и приближаются к нашим землянкам.

Пришлось поднять всех по тревоге. Заняли оборо­ну. Со стороны болота слышался негромкий разговор, конский топот.

• Стой! Кто? — окликнул часовой, подпустив вер­ховых вплотную.

Люди, бросив коней, кинулись в лес. Часовой дал очередь по направлению треска сучьев, другие успели схватить лошадей. Но лошади оказались нашими. «Что за история? Неужели полицаи?»

Мы знали случаи, когда противник использовал наших коней для обнаружения нашей базы. «Неужели капитан нарвался на засаду? Но если даже так, то как могли гитлеровцы или полицаи так быстро все организовать? — думали мы. — Нет, тут что-то другое...»

• Остапенко! — крикнул я.

В лесу послышался треск, затем разговор. А ми­нут через пять Дубов у костра разносил капитана за неумение владеть компасом и картой.

• Убейте, не могу понять, как мы сюда попали,— говорил Остапенко, беспомощно разводя руками.

Мы много проводили занятий — учили наших бой­цов и командиров, как надо обходить часовых, опас­ные места, деревни и заставы. И они научились ходить настолько искусно, что, несмотря на многочисленные засады врага, до конца года мы потеряли только одно­го связного, нарвавшегося на карателей.

В начале зимы 1942 года в ряде областей Белорус­сии — Полесской, Пинской, Вилейской, частично Мин­ской и Барановической — сложилась исключительно благоприятная обстановка.

Гитлеровцы, сосредоточив последние усилия под Сталинградом и на других участках восточного фрон­та, значительно ослабили свои тыловые гарнизоны. В течение октября, ноября и декабря фашистское командование не могло предпринять против партизан ни одной крупной карательной экспедиции.

Некоторые партизанские отряды в Белоруссии по­чувствовали себя настолько уверенно, что побросали свои лесные землянки и переселились в населенные пункту. В ряде сел и местечек были созданы даже партизанские комендатуры. Местное население почув­ствовало в партизанах силу, с которой гитлеровцы вы­нуждены были считаться. Предатели-полицейские ме­тались, не зная, куда им деваться. Те, которые поум­нее, начали искать спасения в связях с партизанами, создавали себе для этого необходимые условия и пе­реходили на сторону партизан.

Однако фронт находился еще у Волги. Ленинград был обложен кольцом блокады, в Гжатске и Ржеве все еще находились гитлеровцы. Поэтому большинство Партизанских формирований продолжало держать свои базы в лесах. Мы тоже оставались в гуще лес­ного массива, укрывшись за минные поля.