2. Прыжок за линию фронта

18 августа в 14 часов я получил приказ: присту­пить к подбору людей для отряда добровольцев и го­товиться к отправке в тыл противника.

Мне предстояла большая и кропотливая работа.

Наш лагерь был расположен в одном из краси­вейших районов Подмосковья. На холмистой мест­ности белели молодые березовые рощи. На колхозных полях бурела рожь. Колыхались зеленые овсы, цвела пшеница. На опушках ярко рдели полевые цветы и земляника. Нам часто приходилось подниматься в воздух на самолетах. Красивые, синие цветы-озера были вкраплены между квадратами полей и лесных массивов. Здесь не было еще ни рвов, ни окопов. Но уже в воздухе по ночам нередко раздавался отврати­тельный гул, прерывистое урчание фашистских бом­бовозов, слышался ожесточенный треск наших зенит­ных батарей.

В лагере было несколько сот добровольцев: люди Москвы, Московской, Ивановской, Ярославской обла­стей, — преимущественно молодежь, учащиеся различ­ных институтов, освобожденные от призыва в армию. Но они рвались в бой.

Помню, с какой нежностью рассказывал мне Коля Захаров, футболист сборной команды из Иванова, о своей матери и какая жажда мщения врагу горела в его больших серых глазах, часто вспоминал о своих родителях и молодой коммунист Иван Библов, вспо­минал ненароком, при этом на щеках у него занимал­ся яркий юношеский румянец. Гневом и ненавистью к врагу пылали сердца этих людей. Они не могли себе представить, чтобы по священной советской земле разгуливали иноземные захватчики. Такую молодежь воспитывали наша партия, комсомол, растили передо­вые советские предприятия и институты.

И вот они в лагере. Все их нравственные и физи­ческие силы наряжены до предела, как у людей, го­товящихся к схватке с врагом не на жизнь, а на смерть.

Десантники проходили ускоренную подготовку по подрывному делу и обучались владеть трофейным оружием, взятым у противника. Выбрав из своей сре­ды командиров, они переходили или перелетали через линию фронта, в тыл противника.

В лагере появились также товарищи, успевшие уже побывать за фронтом. Выполнив боевое задание, они с таким же риском перебирались через фронт обратно, чтобы доложить о результатах и полу­чить новое задание. Большинству из них, не имевшим жизненного опыта, было трудно обосноваться на за­нятой врагом территории. Они не могли там связаться с коммунистами-подпольщиками, наладить прочные связи с населением и, следовательно, не могли стать вожаками и организаторами партизанского движения.

Добровольцы стали подавать заявления о зачисле­нии их в формируемый мной отряд. В числе наших первых бойцов было человек пятнадцать коммунистов и столько же примерно комсомольцев.

Что сказать об этих людях?

Коммунист Добрынин, студент медицинского ин­ститута, двадцати двух лет, выделялся на занятиях своей исключительной сосредоточенностью. По-ребяче­ски застенчивый и добродушный, как большинство русских людей, обладающих большой физической силой, смелый и решительный, презирающий смерть и трусость, он добивался одного — как бы скорее ри­нуться в бой с фашистскими захватчиками, вторгнув­шимися на нашу землю. Твердый и непреклонный в достижении цели, он отличался безукоризненной дис­циплинированностью при исполнении боевых заданий.

Ему подстать был Федор Волков, человек крепко­го телосложения — сгусток мускулов и воли, такой же скромный, на первый взгляд даже незаметный. В свои двадцать пять лет он работал секретарем партийной организации большого предприятия и был членом пле­нума районного комитета партии.

Иван Библов — внешне несколько нерасторопный молодой человек. Но нужно было видеть, как он под­тягивался, когда получал задание, и какой спокойной решимостью поблескивали его глаза при ожидании встречи с противником.

Вообще весь отряд, состоявший из пятидесяти пяти бойцов, радистов и командиров, был подобран тща­тельно — один к одному.

Хочется особо сказать о Павле Семеновиче Дубове, человеке пятидесяти двух лет, случайно оказав­шемся в лагере среди молодежи. Небольшая темно- русая бородка, аккуратно подстриженная клинышком, короткие усы и умные светло-серые глаза — таким за­помнился мне его облик. Он вечно был на ногах, даже обедать предпочитал стоя. Участник граждан­ской войны, старый член партии, бывший строгаль­щик, он работал на многих крупных заводах столицы в выдвигался не раз на партийную работу. Война за­стала его на должности сменного мастера на крупном заводе. Когда эвакуировалось предприятие, он лежал в больнице. У него был аппендицит. Он перенес не­удачную операцию, и его долго выдерживали после осложнения. Выйдя из больницы, Дубов стал доби­ваться посылки его в армию, и вот он в нашем ла­гере. Мы несколько раз с ним встречались и подолгу беседовали. Он был назначен командиром небольшой группы и готовился к вылету за линию фронта.

• Значит, готовишься, Павел Семенович? Конеч­но, встретишь нас тати уже с накопленным опытом?— сказал я ему однажды при встрече.

• Да, знаете, откровенно говоря, побаиваюсь. Хлопцев я отобрал надежных. А вот командовать ими, не знаю, смогу ли. В гражданской-то я участво­вал рядовым. На заводе я хотя и руководил людьми, но то дело другое. Если бы вот с вами...

Этот человек, казалось, мог бы подойти на долж­ность комиссара отряда. Он выслушал, подумал и от­казался:

• Данных нет... В одиночку бы я больше сделал. Но одного не пускают…

На первых порах он пошел в мой отряд рядовым.

Подготовка людей и формирование отряда прохо­дили ускоренно по нормам военного времени. В район Вязьмы, где стоял штаб Западного фронта, отряд был переброшен на автомашинах и размещен в землянках одного из прифронтовых аэродромов.

Несколько дней пришлось ожидать летной погоды. Настроение ребят было бодрое.

Помнится сухая заросшая бурьяном небольшая полянка среди берез, серый, осенний день с холодным ветром и стая серых облаков, бегущих с северо-запа­да. Облака шли в несколько ярусов. Люди, одетые в ватные куртки, искали защиты от холода. Ветер сви­стел и буйствовал, предвещая непогоду.

Гитлеровские полчища продолжали продвигаться на восток. Юхновскому аэродрому и всему району угрожала оккупация. Мы с капитаном Старчаком предпринимали все для ускорения выброски отряда. Но вылет наш откладывался из-за плохой погоды.

На повестке дня совещания партийного актива, происходившего тут же на поляне, стоял один вопрос: задача коммунистов-десантников на занятой врагом территории.

Комиссар Кеймах сделал короткое вступление. Выступавшие товарищи делились своими мыслями о том, как они понимают и представляют себе стоя­щие перед ними задачи.

Затем выступил Дубов. Он говорил тихим, спокой­ным голосом о том, что накопилось на душе у него, да и у всех нас.

«Враг движется на Восток, мы — на Запад, к нему в тыл. Партия направляет нас туда, откуда временно отошла наша армия. Нам приказано спуститься на парашютах в тылу врага, обосноваться там и органи­зовать вооруженную борьбу. Нас — горсточка москви­чей, Многие из нас не знают тех районов, в которых нам придется поднимать советский народ на воору­женную борьбу с фашистским зверем... Когда мы с вами читаем о нелегальной работе большевиков в годы царского произвола, нам кажется, что это были какие-то необыкновенные люди. Быть может, нам предстоят еще более серьезные, более опасные задачи по сравнению с тем, что имело место в нашей исто­рии. Но трудности и ответственность перед партией и своим народом закаляют людей, делают их более стойкими, выносливыми, готовыми на любые подви­ги... Я вот знаю по себе, — говорил Дубов, — до войны я страдал от головных болей, от ревматизма в суставах. А началась война, и все как рукой сняло. Очевидно, боль от вторжения фашистских полчищ в нашу страну сильней и она заглушает все другое. И мне кажется, что в той исключительно сложной обстановке, в которой нам предстоит работать, многие из нас проявят такие способности к подвигам, о которых мы сейчас и сами не подозреваем...»

Павел Семенович, как и другие, ни словом не об­молвился о своей семье. Нависшая над родиной угро­за закрывала все.

Дубов говорил о том, что каждый из нас думал и переживал.

Враг был жесток, коварен. Но мы ни на мгновенье не сомневались, что гитлеровцы будут разбиты, по­тому что с нами Сталин. Со Сталиным мы победили в гражданской войне, со Сталиным во главе Совет­ское государство добилось величайших успехов в со­циалистическом преобразовании страны.

Наша страна превратилась в могучую крепость.

Разве можно победить народ, вооруженный теорией Маркса — Ленина — Сталина? Советские люди предпочитают смерть поражению. Нет, такой народ никто не может победить и в сознании этого была наша сила...

Все с нетерпением ждали отправки за фронт к ме­стам наших действий. По у меня после первой же встречи с командиром авиадесантного полка появилось сомнение в успешной выброске десанта. Вместо того чтобы дать мне исчерпывающие сведения, облегчающие выполнение этого весьма ответственного за­дания, меня самого забросали вопросами: сколько по­требуется машин? (Будто бы я должен знать в этом деле больше, чем они!) Нельзя ли выброску десан­та произвести по частям? Какова будет нагрузка одного парашютиста? Чувствовалось отсутствие опыта, . а может быть, и растерянность некоторых товарищей.

При подборе людей я обращал большое внимание не только на их общее и политическое развитие, на .дисциплинированность, но и на физическую подготовку. Более десяти человек из отряда были профессионалами по разным видам спорта и учащимися физ­культурных школ и техникумов.

Кроме личного вооружения, для нас были упако­ваны в двадцать один грузовой парашют боеприпасы, аппаратура переносных радиостанций, продовольствие и медикаменты. Грузились ночью. Распределяя людей по машинам, я взял на свой самолет шесть человек. В их число входили два командира отделений — здо­ровые, ловкие ребята, которых я специально подобрал: в случае кто сробеет — подтолкнуть; командир взвода связи, юноша - радист лет семнадцати, две девушки — радистка и медсестра. Последняя была единственным среди нас человеком, вылетевшим за фронт без тре­нировочных прыжков. Произошло это потому, что ее нам предложили в последний день перед выле­том. Это была москвичка — Голощекина Ольга, член партии.

Имея ученую степень кандидата математических наук, она специально окончила медицинские курсы, чтобы пойти на фронт в качестве медсестры. Безза­ветно смелая и жизнерадостная патриотка.

Когда погрузка кончилась, рев двадцати восьми моторов, общей мощностью более двадцати тысяч лошадиных сил, огласил, окрестности. Двадцать во­семь огненных языков вырвалось из газоотводных труб. Наш флагманский самолет, вырулив, на старт, на секунду остановился, затем с оглушительным грохотом рванулся вперед. Через несколько ми­нут семь тяжело загруженных машин повисли в воз­духе.

Погода быстро портилась. Местами шел осенний проливной дождь. Приближаясь к переднему краю позиций противника, самолеты медленно набирали высоту. Это чувствовалось по специфическому давле­нию, испытываемому организмом. Находясь в само­лете, я думал о том, что ожидает нас там, откуда ото­шли советские войска; какой порядок насаждают ок­купанты вместо родной народной власти; с чем пред­стоит встретиться нам?

До линии фронта было не более ста пятидесяти километров, но потребовалось около двух часов, что бы преодолеть это расстояние. Встречный ветер и дождь сильно снижали скорость машин.

Разрывы зенитных снарядов возвестили о том, что мы перелетаем линию фронта, над которой наш са­молет шел на большой высоте. Температура упала до 25° холода. В кабине гулял пронизывающий сквозняк, у некоторых начали болеть уши и носы, страшно мерз­ли ноги. Шел уже третий час полета, а люди стояли с полной нагрузкой для прыжка, так как садиться на совершенно голый дюралевый пол было рискованно. Мы с товарищем Старчаком, который руководил вы­броской десанта, по очереди смотрели в дверь, счи­тая и пересчитывая сигнальные огоньки идущих за нами машин, и вскоре убедились, что за нами сле­дуют только три самолета. Что случилось с осталь­ными? С каким вооружением и боеприпасами мы оста­лись?

— Выбрасывать десант?.. Нет?.. Решайте! — кри­чал мне в ухо капитан Старчак.

«Как поступить?»

Для приземления и сборного пункта было выбрано болото в районе озера Домжарицкое, в пойме реки Березины, примерно в восемнадцати километрах юго - западнее города Лепеля. Это место изобиловало ма­ленькими сухими островками, на которых заведомо не было гитлеровцев. А когда они узнают, что в эти пустынные просторы выброшен десант, им потребует­ся немалое время, для того чтобы проникнуть туда и организовать боевую операцию.

Все это было учтено в Москве перед нашим вы­летом.

Но получилось совсем не так, как предполагали.

Наш самолет шел над линией железной дороги. За нами больше не было ни одного самолета. И вдруг команда: «Приготовиться!» Находившийся рядом со мной командир авиадесантной службы фронта Иван Георгиевич Старчак знал, что точка нашего призем­ления—около озера Домжарицкое, от которого до железной дороги два десятка километров. Но озера не видно, самолет продолжает идти над полотном же­лезной дороги. И все же мне отдана команда: «При­готовиться к прыжку!» «В чем дело? Чем объяснить столь явное отступление от того, что было принято?»— недоумевал я.

Вывод мог быть один: летчики потеряли ориенти­ровку, не знают, куда лететь и где искать намеченное место приземления.

Самым правильным казалось решение не прыгать, а возвратиться на прифронтовой аэродром и начать операцию сначала. Но такое решение можно было бы принять, если бы все самолеты следовали за флаг­манским кораблем. А около нас уже не было видно ни одной машины. Может, остальные самолеты вер­нулись на прифронтовой аэродром, а может, улетели к намеченной точке приземления и люди уже выбро­сились? При таком положении не выброситься коман­диру было бы просто преступлением...

Я стал было пояснять штурману, что надо бы не­много уклониться от полотна дороги, но он, тыча пальцем в какой-то зеленый квадрат, просвечиваю­щий через целлофан, что-то кричал. Мне ничего не оставалось, как прекратить этот ненужный спор. Мо­торы уменьшили рев, и была подана команда приго­товиться к выброске.

* * *

Карабин моего парашюта уже был надет на скобу. Я крикнул командиру отделения Ковалеву, чтобы он прыгал третьим, его задача — собрать людей и вы­вести на мои сигналы.

— Пошел! — раздалась команда штурмана.

Я выскочил на крыло. Рядом лизал плоскость длинный, в полтора метра, язык багрового пламени, вырывавшегося из выхлопной трубы. Меня сразу охватило горячим воздухом и омыло теплым дождем. Я слегка согнулся и напружинил все мускулы, как это делал при прыжках в воду с семиметровой вышки, затем оттолкнулся ногами от плоскости и полетел го­ловой вниз.

Удар строп по лицу и плечам возвестил о том, что парашют раскрылся благополучно. Сильный толчок вывел меня из пике и поставил в вертикальное поло­жение. Грохот моторов и свист в ушах внезапно сме­нились тишиной и плавностью спуска. Где-то над го­ловой еще слышался гул удалявшегося, самолета, а внизу лаяли собаки и два костра горели неподалеку. Мне пришло в голову засечь курс удалявшейся ма­шины. Я попытался отпустить стрелку компаса, наде­того на левую руку, но в тот же момент почувствовал шлепок ногами о воду. Меня положило на спину, и на секунду я с головой погрузился в воду.

Водоем оказался неглубоким. Полотно парашюта зацепилось за густой- куст лозы, натянутые стропы ослабли, и я, упираясь руками в дно, поднялся на колени. Оказалось, что я попал в небольшое чистое болотце. Встав на ноги, я вышел из воды, нащупал у пояса финку, перерезал лямки и, свернув парашют, спрятал его в кустах. Затем я извлек из кармана ути­ный манок и попробовал дать условный сигнал, но манок не действовал — в него налилась вода. Да и на мне все до нитки промокло. В сапогах хлюпала вода, меховая куртка — своей добычи и выработки, — плащ-палатка стали тяжелыми.

Присев на пень, я быстро разобрал манок, прочи­стил и собрал его, затем вынул часы. Они шли. Было двадцать пять минут пятого, до рассвета оставалось менее полутора часов. Я подал несколько сигналов манком — никакого ответа. Подождал несколько ми­нут, осмотрелся. Вдали на дымчато-сером фоне неба вырисовывались контуры большого леса. Впереди и влево было чистое поле. Там темнелись какие-то строения, от которых доносился лай собак. Вероятно, это была деревня. Пройдя метров двести вперед, я дал еще несколько сигналов. Кругом тихо. Только по-прежнему лаяли собаки и пели петухи. Присмотрев­шись хорошенько, я заметил, что метров за семьдесят впереди тянулась какая-то ровная возвышенность и вдоль нее на одинаковом друг от друга расстоянии шли столбы телеграфной линии. Я понял, что это же­лезная дорога. Подходить к ней было опасно. Там могла быть охрана.

Что делать? Где люди, которые были со мной на: самолете? Не могли же они отказаться прыгать вслед за командиром? А может, здесь рядом аэродром или военный лагерь и мои хлопцы уже схвачены гитле­ровцами?

Мне вспоминается сейчас случай, который произо­шел одиннадцать месяцев спустя в районе озера Чер­вонное, Пинской области. Наш штаб располагался тогда в большом глухом лесу.

Огромные стволы граба, ясеня и клена переплета­лись вершинами над штабной палаткой. Там и тут возвышались мощные стволы многовековых буков и елей. У подножья их — поваленные стволы осин, бе­резы, заросшие крапивой и малинником. Гниющие де­ревья светились по ночам бледным ртутным светом. Тетерева и рябчики перепархивали в ветвях и по­долгу как бы с недоумением смотрели на людей, В изумлении останавливались проходившие, мимо лоси. И вот в такую таежную заросль к нам были вы­брошены с самолета два молодых радиста и груз. Бой­цы, обслуживающие штаб, целый день разыскивали груз в окрестных зарослях и перетаскивали его к ме­стам хранения. К вечеру все так изнемогли, что на ночное дежурство, против существовавших у нас обы­чаев гостеприимства, были поставлены хорошо отдох­нувшие гости.

Ночью, когда все спали мертвым сном, раздался сигнал боевой тревоги. Молодой радист, стоявший на посту, доложил, что наш штаб окружен гитлеров­цами.

Мы быстро поднялись, подбежали к мощным ство­лам дубов, стоявших здесь же, и заняли оборону, при­готовили гранаты, запас патронов.

Прошло несколько мучительных минут ожидания. Все шорохи были нам знакомы. За кухней слышна была суета, пофыркивание ночных хищников — хорьков и горностаев, дерущихся за остатки пищи. Ночные птицы шныряли меж ветвей с хрипом и писком. Все соверша­лось, как всегда, в середине ночи. Но что же делает враг, окруживший нас? Не было ни единого признака присутствия постороннего человека. Треск валежника под ногами людей — особый, он отличается оттого, который раздается, когда приходит зверь.

• Где же ты обнаружил немцев? — спросил я у радиста.

• Да вон, вон же они лежат... Смотрите, светят­ся их каски,— и парень указал рукой в сторону двух бледных пятен.

Я подал команду «отбой» и повел новичка к фос­форесцирующему стволу дуба.

Но это было в августе сорок второго года. А в сен­тябре сорок первого я еще сам был новичком на за­нятой врагом земле и местности, совершенно для ме­ня незнакомой. Мне так же было страшно. Только когда я попал в мокрый еловый лес, густо заросший тростником и крапивой, я успокоился.

Сентябрьское утро в этих широтах наступает мед­ленно. Я неторопливо удалялся в глубь зарослей раз­нолесья.

Под ногами была грязная, вязкая, никем не топ­танная, проросшая густой зеленой травкой почва. Я шел, стараясь обойти селение,- из которого доноси­лись голоса, и выйти на опушку леса с противополож­ной стороны деревни.

Высеивался мелкий дождь. Вода шваркала в рюк­заке за плечами и в размокших кожаных сапогах.

По каким-то неуловимым признакам я чувствовал, что правее от меня лесное озеро, которое я обхожу слева, и, чтобы не завязнуть, нужно чуть-чуть укло­ниться вправо.

Здесь мне не опасно никакое преследование. Я мог бы уйти от целого батальона карателей, если бы они пошли по моим следам. В крайнем случае я спокойно бы перебрался через озеро, которое здесь не должно быть глубоким. В лесу я был опытным человеком. И в тот момент казалось мне: я понимал, о чем ме­жду собой попискивали лесные птахи.

Часа через два я вышел в сухой лес. Дождь про­должал итти.

Надев на себя плащ-палатку и непрерывно да­вая сигнал, я шел лесом, надеясь встретить кого- нибудь из своих. Мне казалось, что мои люди где-то здесь, близко, и вот-вот я их увижу. Но прошел час, другой, наконец пятый, а мои поиски и сигналы не давали никаких результатов. Садиться было нельзя,— немедленно засыпал от нервного переутомления. Грудь устала от непрерывного дутья в манок.

Время уже приближалось к полудню, когда я услы­шал в лесу стук топора. Пошел на звук. Стройный крестьянин лет сорока пяти рубил дрова. Я подошел к нему, поздоровался. Он мне вежливо поклонился и стал охотно отвечать на мои вопросы. Я спросил, где находится Лепель, крестьянин указал рукой, я засёк направление по компасу и запомнил. Оказалось, что я находился около деревни Есьбы, от нее по желез­ной дороге, которую я видел ночью, считалось до Лепеля семьдесят километров.

Мне не надо было смотреть на карту, чтобы убе­диться в ошибке штурмана самолета. Если я нахо­дился в семидесяти километрах к северо-востоку от города Лепеля, а точка приземления за двадцать ки­лометров от него на юго-запад, то, следовательно, ме­ня не дотянули около сотни километров. Лепель стоял почти на самом обрезе имевшейся у меня карты-ки­лометровки.

Крестьянин назвался лесником и предупредил, что в деревне есть полиция. Ей будто бы уже известно, что ночью в окрестностях Есьбы были выброшены па­рашютисты, и она организовала на них облаву. Я стал расспрашивать, где кружил самолет; лесник указал за линию железной дороги, а на вопрос, есть ли там леса, ответил, что сплошного леса там нет, есть толь­ко небольшие перелески.

Гитлеровцы приказали полицантам вывести мест­ных жителей в лес на облаву парашютистов. Но на­селение попряталось, и только один лесник-объездчик направился в лес, но не за тем, чтобы ловить десант­ников, а предупредить их об опасности. Хотелось это­му человеку верить. А он рассказал мне, что делается у них с приходом оккупантов. Этот человек, как и многие другие, испытывал всю тяжесть оккупации. Здесь он родился, вырос и растил своих детей. Два­дцать три года, живя без царя, помещиков и капита­листов, он все кругом считал родным, желанным сердцу. И вдруг! Лес был объявлен гитлеровцами трофейной собственностью, подлежащей сплошной вырубке для нужд армии. Населению запрещалось ходить в лес без разрешения коменданта района под угрозой расстрела. Бывшего конокрада и убийцу вы­пустили из тюрьмы и назначили бургомистром воло­сти. Два уголовника заняли главные должности в по­лиции. Новые «представители власти» начали разре­шать все административные и бытовые вопросы рас­стрелами и плетью.

Мы распрощались с лесником, многое не высказав. Ведь я с ним никогда прежде не встречался, но теперь хорошо понимал его, как и он меня. У нас с ним было одно горе и выход один — непримиримая борь­ба за свободу своего государства.

Мне стало ясно, что большая часть моих людей приземлилась по другую сторону железной дороги и что они, так же как и я, побоялись ее переходить. Но должен был кто-то еще опуститься с этой стороны линии. И деться ему некуда; наверное, он скрывается в этом лесу. Ничего не оставалось, как продолжать поиски.