Аргументы сциентистов и антисциентистов
Сциентисты приветствуют достижения науки. Антисциентиcты испытывают недоверие к научным инновациям.
Сциентисты провозглашают знание как наивысшую культурную ценность.
В качестве аргументов в свою пользу сциентисты привлекают знаменитый пример из прошлого, когда наука Нового времени пыталась обосновать новые, подлинно гуманные ценности и культуру. Ими подчеркивается, что наука есть производительная сила общества, порождающая общественные ценности и имеющая огромные возможности для познания. В качестве контраргумента антисциентисты отмечают, что наука может порождать опасности, способные уничтожить всё человечество, и вместе с тем её многочисленные достижения не сделали человечество счастливее. По их мнению, это означает, что наука не может сделать свои успехи благом для человечества.
Сциентисты полагают, что только благодаря науке жизнь может стать организованной, управляемой и успешной, поэтому они во всём стремятся к «онаучиванию» всех сфер деятельности человека и всего общества в целом. У антисциентистов считается, что понятие «научное знание» имеет не то же самое значение, что понятие «истинное знание», и «знание» не означает «мудрость».
Антисциентисты приводят в качестве аргументации различные сценарии катастроф, вызванных научными достижениями, неправильно применёнными человечеством (в качестве примера можно рассмотреть успехи в ядерной физике, которые привели как к изготовлению оружия, способного вызвать громадные разрушения, так и к появлению нового источника энергии). Сциентисты же считают, что подобные ошибки позволяют не допускать еще больших подобных ошибок в будущем.
Критика науки
Антисциентисты считают, что наука не способна доказать свои базисные утверждения, следовательно её мировоззренческие выводы логически некорректны, а потому сциентизм считается недостаточно обоснованным для признания справедливым основных тезисов данного направления.
Как это ни парадоксально, но именно в эпоху Просвещения усиливается поток предостережений против науки. Жан-Жак Руссо[6] писал о том, что в научных исследованиях возникает множество опасностей и ложных путей. Перед тем, как достичь пользы, которую принесёт истина, приходится пройти множество ошибок, прежде чем будет достигнута истина. Он считает, что если науки не в силах решить те задачи, которые они ставят, то они таят ещё большие опасности, к которым они зачастую и приводят. «Науки рождены в праздности и питают потом праздность, при этом имея некомпенсируемые потери времени» — в этом Руссо видит неизбежный вред для общества.
Н. П. Огарёв[7] писал, что у науки пока ещё нет такой повсеместности, чтобы общественность двигалась исключительно основываясь на ней. В науке нет той определённости и полноты содержания, чтобы каждый человек уверовал в неё.
Суждения русских религиозных мыслителей, в частности Н. Бердяева (1874—1948), Л. Шестова (1866—1938), С. Франка (1877—1950), занимают особую страницу в критике науки. «Вера в бога науки ныне пошатнулась, — убежден Н. Бердяев, — доверие к абсолютной науке, к возможности построить научное мировоззрение, удовлетворяющее природу человека, подорвано». Причины того он видит в том, что «в область научного знания вторгаются новые явления, которые казенный догматизм ученых недавно ещё отвергал как сверхъестественное… А с другой стороны, философия и гносеология выяснили, что наука сама себя не может обосновать, не может укрепить себя в пределах точного знания. Своими корнями наука уходит в глубь, которую нельзя исследовать просто научно, а верхами своими наука поднимается к небу. <…> Даже для людей научного сознания становится все ясней и ясней, что наука просто некомпетентна в решении вопроса о вере, откровении, чуде и т. п. Да и какая наука возьмет на себя смелость решать эти вопросы? Ведь не физика же, не химия, не физиология, не политическая экономия или юриспруденция? Науки нет, есть только науки [В значении дисциплины]. Идея науки, единой и все разрешающей, переживает серьёзный кризис, вера в этот миф пала. <…> Наука есть лишь частная форма приспособления к частным формам бытия»[8].
Бердяев по-своему решает проблему сциентизма и антисциентизма, замечая, что «никто серьёзно не сомневается в ценности науки. Наука — неоспоримый факт, нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Наука и научность — совсем разные вещи. Научность есть перенесение критериев науки на другие области, чуждые духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должно покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно. Научность предполагает существование единого метода… Но и тут можно указать на плюрализм научных методов, соответствующий плюрализму науки. Нельзя, например, перенести метод естественных наук в психологию и в науки общественные». И если науки, по мнению Н. Бердяева, есть сознание зависимости, то научность есть рабство духа у низших сфер бытия, неустанное и повсеместное сознание власти необходимости, зависимости от «мировой тяжести». Бердяев приходит к выводу, что научная общеобязательность — это формализм человечества, внутренне разорванного и духовно разобщённого.[9]
Л. Шестов пишет, что наука покорила и соблазнила человечество не своим всеведением и не доказательством невозможности удовлетворительного разрешения всех сомнений тревожащих людей, а житейскими благами, вскружившими голову столь долго бедствующему человечеству. Он ссылается на Толстого, Достоевского и других авторов, пытавшихся противопоставить мораль науке, но чьи старания не смогли этого сделать. «Закон или норма является отцом двух сестёр — науки и нравственности. Они могут быть во вражде временами и порою даже ненавидеть друг друга, но рано или поздно скажется их общее родство, и они непременно помирятся»[10].
Ещё Шестов указывает множество единичных фактов, выбрасываемых наукой за борт словно ненужный и лишний балласт. Наука обращает свой взор лишь на те явления, которые случаются постоянно и с известной правильностью. Самым драгоценным материалом для науки являются случаи, в которых явление может быть вызвано искусственно, то есть когда есть возможность эксперимента. Он задаётся вопросом как же тогда быть с единичными, не повторяющимися и не вызываемыми случаями. Наука, по его мнению, требует молчать о них. Шестов обращается к современникам с тем, чтобы те забыли научное донкихотство и постарались довериться себе[11].
Представители интегрального традиционализма характеризуют современную науку как редукционистскую, натуралистскую, эволюционистскую, секуляристскую и рационалистическую, и считают её необъективной и предубеждённой. По их мнению, наука — это догматическая система верований, базирующихся на непроверенной эпистемологии, которая не является знанием вообще или, как минимум, представляет собой существенно ограниченный взгляд на действительность, упускающий многое сугубо за счёт своей методологии.[12]