308 Глава XI

местные киевские истоки этой традиции. Иногда считаются даже не­случайными слова летописца о хазарских иудеях, которые заявляют, что сами слышали о приходе болгар и немцев к Владимиру [ср. Архи­пов 1995]. Это, конечно, свойственный летописным прениям о вере рито­рический прием, ибо, по летописи, следом за иудеями является Философ, которого присылают греки, и также говорит о дошедших до них слу­хах: правда Философ «слышал» лишь о немецком и болгарском по­сольствах — тогда Владимир сообщает ему о посольстве иудеев и в ответ выслушивает «Речь Философа», содержащую антииудейскую по­лемику. Вопреки распространенному мнению [ср. Макарий, т. 1, 230 и сл.; Топоров 1995, 517 и сл.], активность иудеев не могла сравниться с миссионерской деятельностью латинян и мусульман уже потому, что миссионерство было не характерно для иудейской традиции (что верно отмечал еще Татищев — [т. 2, 231]). К историческим «реалиям» Х в., тем самым, можно относить упоминание самих «жидов козарьстих», даже их участие в «диспуте» при дворе Владимира, но едва ли их по­сольство-эмиссию» .

Речь не идет, таким образом, об исторической реальности прений о вере в Киеве накануне крещения Руси (хотя и отрицать возможность такого диспута также нет прямых оснований). Можно, однако, утверж­дать, что «прения о вере» относятся к раннему пласту русской летопис­ной традиции и отражают исторические основы формирующегося русско­го самосознания — представления о месте Руси уже в мире цивилизации, а не в «племенном» мире Восточной Европы.

* * *

Выбор Руси, как уже отмечалось, был в общем предрешен — столе­тие регулярных межгосударственных отношений Руси с Византией на пути из варяг в греки, осевой магистрали Руси, и крещение в Константи­нополе «росов» и княгини Ольги во многом предопределяли «выбор веры», культурную и государственную ориентацию Руси в целом. Оче­видно, что русских князей (как и крестителя болгар Бориса) устраивала византийская традиция главенства «светского» правителя над церков­ным владыкой при видимой взаимодополнительности двух властей в самой Византии [ср. Принятие христианства, 240—241; Чичуров 1990]. Но в самом акте принятия крещения обращают на себя внимание со­бственно русские традиции: князь принимает решение, созвав «бояр своих и старцев градских» [ПВЛ, ч. I, 74—75] — дружину; бояре, побы­вавшие у греков и пораженные красотой церковной службы, советуют князю принять «закон греческий», как сделала его бабка Ольга. Тогда Владимир спрашивает бояр: «Где крещение приимем?», — и получает ответ: «Где ти любо». Это совещание с дружиной (старшей дружиной — боярами) предшествует «Корсунской легенде» — повествованию, при-

Русь и народы Восточной Европы в IX—Х веке 309

веденному под 988 г., о походе Владимира на Херсонес и крещении в этом греческом городе. Вопрос о том, где следует принять крещение, обычно связывают с последующим летописным известием о противо­речивых преданиях: «не сведуща право» говорят, что князь крестился в Киеве, Василеве или других местах [ПВЛ, ч. I, 77].

Вместе с тем вопрос Владимира к дружине мог означать и иное: Ольга, согласно ПВЛ, приняла крещение в самом Царьграде. Здесь нельзя не вспомнить о летописном известии, относящемся именно к этому эпи­зоду: Ольга, по этому известию, была недовольна приемом в Царьграде, как унизительным для нее. Не суть важно, насколько была действитель­но унижена княгиня (Константин Багрянородный описывает ее прием Как традиционную церемонию византийского двора с дарами и т. п.); ясно, что крещение в Константинополе так или иначе демонстрировало зависимость вновь обращенного от Византии. По летописи, Владимир выбрал иной — традиционный для Руси — путь: военную кампанию. Он захватывает Корсунь и требует у царей Василия и Константина сестру Анну в жены, иначе, грозит князь, он захватит и Царьград [ПВЛ, т. I, 76]. Эти действия целиком соответствуют принципам русской воен­ной дипломатии Х—XI вв.: так и Игорь остановился на Дунае в 944 г., границе Византии, ожидая заключения выгодного договора. Цари тре­буют, чтобы Владимир крестился, и князь добивается, таким образом, сразу двух преимуществ: он становится свойственником царей и полу­чает крещение как победитель, а не как проситель. А. А. Шахматов [1906] справедливо писал, что Корсунь заменил для Владимира недо­стижимую (идеальную) цель военных предприятий первых русских князей — сам Царьград. Мотив женитьбы на царевне в покоренном городе также можно считать «архетипическим» для древнерусской тра­диции, особенно для преданий о Владимире — ср. его женитьбу на полоцкой княжне Рогнеде в покоренном Полоцке. Власть над прави­тельницей воплощает власть над покоренной землей (ср. архаический скифский миф о браке Геракла и змееногой богини, от которого произо­шли цари скифов), но Владимир добивается от греков иных благ. Же­нившись на Анне, князь возвращает Корсунь Византии в качестве сва­дебного дара — вена. Конечно, политическая реальность была более сложной, чем это изображалось летописцем, следующим собственным установкам христианского просвещения; так, в "Повести временных лет" использован и традиционный агиографический мотив крещения после чуда: сомневающийся Владимир слепнет и прозревает лишь пос­ле принятия христианства по настоянию царевны Анны. Это напоми­нает книжные мотивы иного происхождения, где тот же князь склоняется к христианству благодаря увещеваниям благочестивой жены — в древнеисландской Саге об Олаве Трюггвасоне, а также данные Кембридж­ского документа об обращении хазарского полководца под влиянием