270 Глава XI

стантинополь или в пределы Византии. Эта периодичность, видимо, оп­ределялась традиционным для византийской дипломатии сроком дей­ствия договора о мире.

И походы, и особенно договоры с греками имели отнюдь не только прагматическую — экономическую — значимость для Руси. В этих по­ходах Русь действительно приобретала имя, наделенное более широким и вполне историческим значением по сравнению с полумифологизиро­ванным византийской историографией названием рос. О разноплемен­ном войске Игоря, включавшем в 944 г. и варягов, и славянские племе­на, корсунцы (жители византийского Херсонеса) и болгары, согласно «Повести временных лет» [Ч. Г, 34], сообщали византийскому императо­ру: «Идуть Русь». В договорах 911 и особенно 944 г. русь — «людье вси рустии» — противопоставляется грекам («всем людям гречьским») [ПВЛ, ч. I, 35]. Это противопоставление отражает формирование нового этноса, народа, равного народу древнему, носителю цивилизации [ср. На­сонов 1951, 41]. Не потерял своего значения для Руси (равно как и для Византии) Дунай: на Дунае останавливается войско Игоря в 944 г. и войско Владимира Ярославича в 1043 г. в ожидании выгодного мирного договора с греками. Заключением договоров русь добивалась призна­ния греками нового народа и нового государства.

Однако сам акт «признания» руси получил, естественно, принци­пиально различную оценку в Византии и на Руси: для Византии рос — варварский народ, чьи нашествия актуализируют эсхатологические пророчества, для руси появление ее имени в греческих хрониках равно­значно включению во всемирную историю. Так «далекий» и «неизвест­ный» народ обрел свое имя у стен Константинополя.

Начало этой истории оценивалось по-разному, по-разному звучало и имя народа. При явной ориентации на византийскую традицию Русь тем не менее не называлась Россией (или Росией, как называет ее в сер. Х в. император Константин Багрянородный) до XV в., когда это назва­ние было воспринято Московской Русью, а «русские люди» не звали себя росами. Можно понять, в частности, Нестора, который использует «Житие Василия Нового» при описании похода 941 г., но не приемлет уничижительного византийского наименования: оно пригодилось позд­нее, когда уничижительный смысл стерся, а термин Великороссия стал соответствовать великодержавным устремлениям Москвы³

³ Библейские и античные пейоративные реминисценции еще долго исполь­зовались в средневековой историографии. Ср. уже упоминавшиеся слова швед­ского дипломата и историка Петрея о Московии (1615 г.), которую он отожде­ствлял с Мосохом — «гнусным и жестоким нравами и привычками, также и своими грубыми и отвратительными делами». Он поселился «между реками Тапаисом, Борисфеном, Волгою и Москвою, где еще и ныне живут его потомки» [Мыльников 1996, 32].

Русь и народы Восточной Европы в IX—Х веке 271

Но что тогда заставило выходцев из Швеции называть себя «наро­дом рос» в Ингельгейме в 839 г.? Ответ на этот вопрос давно был пред­ложен сторонниками традиционного — летописного — происхождения названия русъ: финноязычные прибалтийские народы — финны и эс­тонцы (летописная чудь) называют Швецию Ruotsi , Rootsi что законо­мерно дает в древнерусском языке русъ. Последние историко-этимоло-гические разыскания показали, что эти названия восходят к др.-сканд. словам с основой на roP s-, типа roPsmaror, roPskarj со значением 'гребец, участник похода на гребных судах'. Очевидно, именно так называли себя «росы» Вертинских анналов и участники походов на Византию и именно это актуализировало образ мифического народа Рос у Фотия [Мельникова, Петрухин 1989; Петрухин 1995]. Не случайно у Фотия отсутствует упоминание эсхатологических всадников Гога и Магога — народ рос на своих ладьях вырывается из мифологического контекста описаний окраин ойкумены и включается в исторический контекст у «врат Царьграда».

Нас не может удивлять, почему участники рейдов на византийские и другие города называли себя походным, а не племенным именем, — ведь и в походах на запад скандинавы именовали себя викингами. Важ­нее то обстоятельство, почему на Востоке скандинавы не называли себя викингами. Шведский археолог Э. Нюлен, много времени посвя­тивший плаванию на воспроизведенном им «викингском» судне по рекам Восточной Европы, отметил, что там невозможно использовать «длинные» корабли, идущие в основном под парусом: часто приходит­ся плыть против течения рек, используя весла — недаром Вещий Олег, согласно описанию его легендарного похода на Царьград — Константи­нополь в 907 г., «заповедал» дать грекам дань «на ключ» — уключину каждого боевого корабля, в котором сидело по 40 мужей [ПВЛ, ч. 1, 24]. Весь традиционный быт руси, как он описан в восточных источниках IX—Х вв. и особенно византийским императором Константином Баг­рянородным в середине Х в. [см. Константин Багрянородный, гл. IX] был связан с походами на гребных судах и ежегодным сбором этих судов из земель данников-славян в подвластных руси городах и в сто­лице Руси-государства — Киеве.

Вместе с тем становится ясным, что летописец, выводивший русь из-за моря «от варяг», руководствовался не просто поисками «престиж­ных» основателей государства (в таких случаях, в том числе и в древне­русской историографии начиная со «Сказания о князьях владимирских», их род возводили по меньшей мере к Августу), а преданиями, так или иначе отражающими историческую действительность. Но предание о происхождении руси из Скандинавии летописцу нужно было согласо­вать с общим этноисторическим контекстом. Поэтому, как уже говори­лось, в космологическом (этноисторическом) введении к «Повести вре­менных лет» о заселении земли потомками сыновей Ноя летописец

272 Глава XI

помещает изначальную русь среди племен Скандинавии в «колене Афетове», составляя список: «варязи, свей, урмане, готе, русь». Таковы были методы и цели средневековых книжников вообще. Но по этому же пути пошли и многие современные исследователи, занятые поисками изна­чальной руси. Поскольку рода русь, равно как и рос в Скандинавии не обнаруживалось, то появлялась возможность, во-первых, объявлять все построение летописца тенденциозным сочинительством, а, во-вторых, «право» искать изначальную русь где угодно, в зависимости от того, насколько совпадали отыскиваемые аналогии с названием русь: на Рю-гене у ругиев, у кельтов-рутенов, иранцев-роксоланов, даже у индоариев [см. выше и обзор: Мельникова, Петрухин 1991; Агеева 1990, 116— 153]. Вариант одной из таких находок — «народ рус» сирийской хро­ники VI в. — приведен выше.

Естественно, все эти поиски могли осуществляться лишь при ре­шительном абстрагировании от контекста летописи, в частности, от того хрестоматийного пассажа, который (в отличие, скажем, от приведенного пассажа сирийской хроники) воспринимается как заведомо легендар­ный, внеисторический и по давней научной традиции носит название «легенда о призвании варягов».

ВАРЯГИ И ХАЗАРЫ В ИСТОРИИ РУСИ

Варяги и хазары стали постоянными «полюсами» русской истории, воплощающими Запад и Восток, «заморские страны» и евразийские сте­пи. В историографии всегда существовали полярные оценки их роли в русской истории, советская же историография периода борьбы с космо­политизмом усугубила эту ситуацию. Роль варягов (особенно в работах Б. А. Рыбакова) была низведена с позиций основателей русского госу­дарства (у летописца) до функции участников авантюрного сюжета о шайке норманнов, обманом захватившей на короткое время Киев; Ха­зарскому каганату также была отведена функция паразитического хан­ства, сдерживающего рост прогрессивного Древнерусского государства. Исконная Русь — богатырский народ, обитающий в Среднем Поднепровье с VI в., — превозмогла эти напасти, разгромив хазар и избавив­шись от варягов.

В возросшей на основе этой традиции литературе, особенно около­научной, Хазария приобретает черты чуть ли не метафизического цар­ства зла, носителя «ига», более страшного, чем татарское, а Русь стано­вится жертвой варяжско-хазарского заговора в «евразийской» концепции Л. Н. Гумилева.

Ситуация начинает меняться ныне, с возвратом к традиционным для исторической науки и углубленным методам источниковедения (см. из последних работ книгу А. П. Новосельцева 1990 и др.]. Выясняет-

Русь и народы Восточной Европы в IX—Х веке 273

ся, в частности, что поиски «исконной» руси в Среднем Поднепровье, якобы упомянутой у сирийского автора VI в. Захарии Ритора, неоснова­тельны, так как в этом сочинении народ ерос помещен рядом с жен­ским народом амазонок, карликами и даже псоглавцами. «Субстрат», как мы видели, самый неблагоприятный для этногенеза русского наро­да, но вполне традиционный для раннеисторических описаний края ой­кумены, где должны были обитать народы-монстры. Вместе с тем ясно, что поиски реального соотношения понятий варяги и русь возможны лишь при дальнейшем изучении летописного контекста, а не путем игнорирования первоисточника — летописи — и подбора любых подхо­дящих по созвучию этниконов — лишь бы эти этниконы не были «ва­ряжскими». В современную историографию возвращается ошельмован­ная, но никем не опровергнутая (после работ В. Томсена и М. Фасмера) скандинавская — «варяжская» этимология названия русь. Русью назы­вались дружины первых русских князей (IX — первой половины Х в.), состоявшие по преимуществу из норманнов (варягов русской летопи­си); с этими дружинами название русь распространилось на подвласт­ную этим князьям территорию — Русскую землю и ее население «рус­ских людей», в основном восточных славян.

Сейчас как никогда раньше очевидно, что проблема взаимодействия разных этносов — не праздная проблема, тем более что она относится к началу истории народа и его государства: история дает уроки их сози­дательного взаимодействия и выхода из конфликтных ситуаций. Это в полной мере осознавал уже первый русский историк — летописец Нес­тор, составлявший «Повесть временных лет».

Начало русской истории предстает в летописи в виде конфликтной ситуации — угнетения племен Восточной Европы (будущей Руси) варя­гами и хазарами. В 859 г. «имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и на всех кривичех. А козари имаху на полянех, на северех, и на вятичех...» [ПВЛ, ч. I, 18]. Конечно, первые летописные даты условны (как показал еще А. А. Шахматов), но современная археология (и нумизматика) в принципе подтверждает вероятность ва­ряжской дани на севере Восточной Европы — вплоть до мерянской земли — в первой половине IX в. Что же касается хазарской дани, то ее датировать сложнее: летопись передает во вводной (недатированной) части легенду о дани с полян, которую взяли хазары, подошедшие к Днепру. Возможности для реконструкции ранних славяно-хазарских отношений дает археология, в частности, изучение так называемых древ­ностей антов — «кладов» серебряных и других украшений, конского снаряжения, иногда оружия VII—VIII вв. Б. А. Рыбаков обратил внима­ние на то, что ареал этих кладов совпадает в целом с границами той области в Среднем Поднепровье, которая в XI—XIII вв. называлась Рус­ской землей в узком смысле, и поспешил переименовать их в «древно­сти русов». Этническая принадлежность «кладов» и даже их значение