266 Глава XI

Захарии Ритора "дикие народы" уже прорвались через эти ворота в мир цивилизации и обрели свои исторические имена на страницах хро­ник. Зато за «историческими народами» оставался неизведанный про­стор, населяемый традиционными монстрами.

Мифологический пассаж Захарии Ритора имеет вполне самостоя­тельную структуру: «женский» народ противопоставлен соседнему «муж­скому», конный — пешему, вооруженный — безоружному. Возможно, великаны-рос противопоставлены карликам-амазратам, но вероятно, что препятствием для конной езды у них было не богатырское сложение, а (если буквально следовать тексту) длина конечностей (и это еще одно несоответствие «народа рос» у Захарии народам Гога у Иезекииля, где речь идет о конном войске). Если так, то «народ рос» оказывается «ав­тохтонным» не в историческом, а в мифологическом смысле — длин­ные конечности указывают на хтоническую (змеиную) природу: ср. змееногую богиню — родоначальницу скифов {Геродот IV, 9) и т.д. Автохтонистский историографический миф смыкается здесь с автох­тонным первобытным. Очевидно, перед нами не исторический народ рос, а очередной народ-монстр. Недаром список продолжают три чер­ных народа «у северных краев»: их чернота может быть интерпретиро­вана в соответствии с распространенными космологическими и цвето­выми классификациями, по которым север — страна тьмы, связанная с черным светом, Сатурном и т. п.

Следует отметить, что амазонки в разных традициях (восходящих к античной) отмечают не историко-географические реалии, а напротив, неосвоенную часть ойкумены в пространственном отношении или до­историческую (мифологическую) эпоху (уже у Геродота, где амазонки считаются прародительницами реальных савроматов) во временном от­ношении. В частности, легенду об амазонках, не имеющих мужей, пере­сказывает, ссылаясь на Амартола, и Нестор, составитель «Повести вре­менных лет»: в космографической части они упомянуты среди прочих народов, живущих «беззаконным», «скотским» образом [ПВЛ, ч. I, 16]. Эти легенды, не вызывавшие доверия уже у Птолемея, были широко распространены не только в силу необходимости целостного описания мира, включая его неосвоенную и поэтому оставляющую место для тра­диционной мифологической фантазии часть, но и в силу общей привер­женности древней и средневековой науки к книжной традиции, соблю­дение которой и было залогом целостности описания мира — а, стало быть, и целостности мироощущения.

Характерен, однако, сам метод соотнесения реалий и традиции у средневековых авторов. В «Космографии» Равеннского Анонима (ко­нец VII—VIII вв.) амазонки размещаются рядом с роксоланами на бе­регу Северного океана, но за землей амазонок располагается «пустын­ная Скифия» [Свод, т. II, 403]. В описании мира («Книга путей и стран») у арабского географа XI в. ал-Бекри амазонки оказываются соседями

Русь а народы Восточной Европы в IX—Х веке 267

народа ар-рус — руси. Но поскольку ар-рус — русь хорошо известны мусульманскому Востоку с IX в., то соседи меняются местами (по срав­нению с хроникой Захарии Ритора и т. п.): амазонки помещаются даль­ше народа ар-рус, к западу от него (с точки зрения восточного наблюда­теля) [Куник, Розен 1878]. Это и другие известия восточных авторов приурочивают амазонок — «город женщин», остров женщин, располо­женный рядом с «островом мужчин», и т. п. — к Западному морю, Балтике [Косвен 1947, 45—46], все дальше отодвигая пределы мифиче­ского царства²

Соотнесение реальных знаний с традицией, тем более с сакральной традицией — не только метод, но и цель работы средневековых книж­ников. Однако фантастические существа вроде псоглавцев, великанов, карликов, географические диковинки и т. п. объекты, в реальность ко­торых вполне мог верить средневековый книжник, все же, как правило, отделялись от реалий временными или пространственными границами:

собственно, такой границей и была легендарная стена Гога и Магога, воздвигнутая, по широко распространенным средневековым преданиям, Александром Македонским против диких народов севера. «Прорывав­шиеся» за эту стену народы, будь то готы, гунны или монголо-татары, реально угрожавшие цивилизации, осуществляли и «прорыв» в исто­рию, хотя их продолжали ассоциировать с Гогом и Магогом.

«Народ рус» сирийского источника остается за «стеной», в царстве фантастических существ на краю ойкумены. Таким образом, пассаж о фантастических народах у Захарии Ритора не удревняет русской исто­рии. Однако этот пассаж все же существен для понимания тех истори­ческих памятников, которые отмечают появление вполне реального на­рода рос—руси в границах Византии уже в IX в.

РУСЬ: ИМЯ И ИСТОРИЯ

Константинопольский патриарх Фотий описывает первую осаду сто­лицы Византии флотилией росов в 860 г. эсхатологическими красками

² Любопытна инверсия мотива амазонок в позднесредневековой русской исто­риографии: в трактате «Историчествующее древнее описание и сказание» Каменевича-Рвовского рассказывается, как «славеноросские предки» — «старии новгородстии холопи», желая поискать славы и расширить «во все концы все­ленной» пределы своей земли, завоевывают царство амазонок и затем обруши­ваются на «исторические» страны — «на тройския и ельланскии державы». Они покоряют весь мир и доходят до противоположных пределов ойкумены, где близ блаженного Рая расположена земля мифических рахманов (брахманов). Тогда сам Александр Македонский и отправляет к ним «Грамоту», где просит о мире (как просили о мире русь византийские императоры) и уступает земли от «моря Варяжского до моря Хвалынского» — Каспийского и далее [Мыльни­ков 1996,71—72].

268 Глава XI

ветхозаветных пророков: «народ неименитый, народ не считаемый [ни за что], народ, поставляемый наряду с рабами, неизвестный, но получив­ший имя со времени похода против нас [...] народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием [...] так быст­ро и так грозно нахлынул на наши пределы, как морская волна, не щадя ни человека, ни скота» и т. д. [цит. по: Ловягин 1882, 432—436]. Фотия нельзя понимать буквально: имя народа Рос Рох; уже было известно в Византии не только из Септуагинты — недаром, как заметил М. Я. Сю-зюмов, тот же Фотий в другом месте назвал народ рос «пресловутым» [Сюзюмов 1940, 122]. В начале IX в. флотилии росов атаковали визан­тийские порты на черноморском побережье — Амастриду и Сугдею (др.-рус. С у рож). При этом в «Житии Георгия Амастридского», повест­вующем о походе росов, также явственны ассоциации с «архонтом Рос» Септуагинты — росы названы «губительным на деле и по имени наро­дом» [Васильеве кий 1915, 64—65; ср. Сюзюмов 1940, 122]. Эта ассоциа­ция прочно закрепляется за русью в византийской традиции: в «Жи­тии Василия Нового», повествующем о походе руси Игоря на Царьград в 941 г., и через сто с лишним лет после Фотия Лев Диакон видит в походах князя Святослава сбывающееся пророчество Иезекииля: «Вот, я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос» (IX, 6). Может быть, визан­тийские авторы, включая Фотия, плохо знали новоявленных врагов, нео­жиданно нападающих и удаляющихся на своих кораблях, и ничего, кро­ме мифического имени и ореола библейского пророчества, не могли им приписать? Видимо, нет, ибо уже у Фотия имеется конкретная этногра­фическая привязка: росы — это «скифский и грубый, и варварский народ»; у Льва Диакона [История, IX, 6, 182] росы называются скифами или тавроскифами (затем это отождествление встречается и у других византийских авторов, равно как отождествление просто с таврами и киммерийцами — ср. [Карышковский 1960, 44 и сл.; Бибиков 1984, 1997, 111]), то есть относятся к кругу «реальных» и давно известных варвар­ских народов Северного Причерноморья.

Можно заметить, что реальность эта кажущаяся. «Скиф» — это обозначение «надменного и гордого варвара», как обозначается народ «рос» в византийских загадках Х в. [Успенский 1997, 266—267]. Этно­графическая конкретизация — отнесение народа рос к тавроскифам — также очевидно связана с переживанием античной традиции. Безжалост­ное истребление населения тех мест, которые подвергались набегам руси — «убийство девиц, мужей и жен» (точно так же вели себя и ви­кинги на Западе, не щадя «ни человека, ни скота»), уже автор «Жития Георгия Амастридского» сравнивает «с древним таврическим избиением иностранцев» [Васильевский 1915, 64—65] — принесением людей в жертву в храме Артемиды Таврической, описанным еще Еврипидом. Лев Диакон считал также, что «скифы почитают таинства эллинов, при­носят по языческому обряду жертвы», когда описывал принесение рус-

Русь и народы Восточной Европы в IX—Х веке 269

скими воинами Святослава в жертву пленных, мужчин и женщин. Прав­да, древнерусские языческие реалии здесь смыкаются с античными: в жертву Артемиде приносили девиц и юношей — согласно русской лето­писной традиции, в жертву по жребию также выбирали девицу или отрока [Васильеве кий 1915, XXXIX и сл.]. В византийской историогра­фии «реалии» подчинены традиции: «тавроскифы» не более, чем мета­фора язычников, приносящих человеческие жертвы, но язычники-росы все же получают конкретное место в традиционной этнической номенк­латуре, среди северных варваров, скифов, тавроскифов. И естественно, что в «Житии Георгия Амастридского», наряду с античной («языческой») мифологической ассоциацией зверств росов и жертвоприношений в храме Артемиды Таврической, приводится христианская (ветхозаветная) па­раллель — упоминаются «беззакония», которые «много раз испытал Израиль ».

Известность и «реальность» народа рос уже в IX в. не сводилась к античным реминисценциям. Напомним, что согласно цитированным Вертинским анналам в 839 г. из Константинополя в Ингельгейм к Людовику Благочестивому прибыло посольство, в состав которого вхо­дили люди, утверждавшие, «что они, то есть их народ, зовется рос» (Rhos) и что их правитель по имени Хакан послал их к византийскому импе­ратору Феофилу ради дружбы. Людовик, всю жизнь сражавшийся с ви­кингами, заподозрил неладное и выяснил, что в действительности они принадлежали к «народу свеонов» — были выходцами из Швеции [Бер-тинские анналы, 19—20]. Обеспокоенный император франков отправил Феофилу письмо, в котором просил подтвердить благонадежность лю­дей «рос» — тогда он готов дать им охрану для возвращения на родину; в противном случае Людовик намеревался вернуть этих людей в Кон­стантинополь.

Можно, конечно, предположить, что причина, по которой Фотий иг­норирует ранние столкновения Византии с народом рос, заключена про­сто в особенностях жанра — в эсхатологическом пафосе его «бесед». Но Фотию вторит и Нестор в «Повести временных лет» (равно как и соста­витель Начального свода): «В год 6360 (852) ... когда начал царствовать Михаил, стала называться Русская земля». Узнаем мы об этом потому, что при этом царе «приходила Русь на Царьград, как говорится об этом в летописании греческом». Последнее может показаться странным, ибо та же повесть на изначальный вопрос «откуда есть пошла Русская зем­ля» дает иной ответ: русью назывались призванные из-за моря варяги, «и от тех варяг прозвася Руская земля». Очевидно, что именно первый поход на Константинополь, вторжение руси в самый центр византий­ского мира, означал ее «легитимизацию» и для византийского патриарха, и для русского книжника. Этот путь «легитимизации» русские князья повторяли на протяжении первых двух веков русской истории регуляр­но: практически каждые тридцать лет русь совершала поход на Кон-