260 Глава XI

которой говорится о руси Игоря, напавшей на Константинополь в 941 г., как о людях, «от рода варяжьска сущих» [Истрин 1920, 567; ср. Про­должатель Феофана, 175]. На это место в хронографе обратил внимание уже один из столпов традиционного антинорманизма XIX в. С. А. Гедео­нов; то обстоятельство, что летописец почти механически перенес это отождествление в русскую летопись, представлялось очевидным Б. А. Ры­бакову, М. X. Алешковскому и др. Но все оказалось не так просто: дело в том, что в греческом тексте нет упоминания «варяжского рода» — сам термин «варяги», как уже говорилось, распространяется в греческой хронографии лишь в XI в. В хронографе сказано, что русь происходит от рода франков. В древнерусской традиции этому этнониму соответ­ствовало имя фряги (фрязи — так, как мы видели, могли называть и других жителей Западной Европы, итальянцев, в том числе генуэзцев, французов), но не варяги: заподозрить переводчика и тем более лето­писца в какой-либо путанице трудно, ибо и в космографическом введе­нии к «Повести временных лет» «фрягове» упоминаются наряду с варя­гами. Учитывая все это, Шахматов попытался предложить этимологию слова варяг из греч. ( 'франк', но эта попытка была отвергнута филологами [см. Фасмер т. 1, 276]. Кроме того, как раз в соответствую­щем хронографу летописном описании похода Игоря нет отождествле­ния руси ни с фрягами, ни с варягами. Стало быть, переводчик или древ­нерусский редактор славянского перевода сознательно исправил греческий текст, изменив «род франков» на «род варяжский», следуя все той же традиции о варяжском происхождении руси. Итак, очевид­но, что традиция, которой следовал русский летописец, была аутентич­ной, сохранялась не в записях чужеземцев, а в памяти самого «русского рода».

Было бы несправедливым утверждать, что энтузиазм в поисках исконного носителя имени русь питали лишь ложно понимаемые «пат­риотические» чувства, архаичные изыскательские традиции и официоз­ная идеология: существовала и вполне научная проблема, вдохновлявшая эти поиски — а именно отсутствие народа «русь» в самой Скандинавии. Это обстоятельство смущало и Шахматова — видимо, не в последнюю очередь оно повлияло на его представление о переселении полчищ руси в Среднее Поднепровье, хотя о построении летописца он писал более осторожно: летописец знал, что в Скандинавии нет народа «русь», по­этому упомянул в легенде о призвании варягов, что Рюрик взял с собой «всю русь». Указание сторонников историчности летописной традиции на местность Рослаген в Средней Швеции не могло, конечно, снизить энтузиазм поисков — чем Рослаген лучше Рюгена или Роси?

Поиски продолжились и, казалось бы, достигли определенных ре­зультатов в нетрадиционном для них месте — не в Скандинавии, не у балтийских славян, не на Среднем Днепре, а на Дунае (см. [Назаренко 1994, 20 и сл.]). В Раффелыптетенском таможенном уставе, изданном

Русь и народы Восточной Европы в IX—Х веке 261

по указу восточнофранкского короля Людовика IV (899—911) говорит­ся о славянах, которые приходят в Восточную Баварию «от ругов или богемов» и располагаются для торговли на Дунае. Богемы — это чехи, ругами же в немецких латиноязычных документах Х—XI вв. именова­лась обычно русь (другим и более распротраненным — вплоть до позд­него средневековья — обзначением руси, русских был кельтский этно­ним рушены). Сам этноним руги относился к восточногерманскому племени эпохи великого переселения народов (возможно, с ним связано и название острова Рюген), но по созвучию это наименование закрепи­лось за новым народом — русь. По более поздним источникам извест­но, что путь на Русь из Баварии лежал через Чехию (Богемию) — Прагу, Краков и далее до Киева. Значит, этот маршрут уже мог функциониро­вать на рубеже IX и Х вв. Более того, с IX в. в южнонемецких землях распространяется этникон Ruzzi (его упоминание наряду с многочислен­ными названиями славянских племен имеется в Баварском географе конца IX в.), также «закрепляющийся» за русью: это могло означать, что русь знали в немецких землях уже до IX в. Это наблюдение породи­ло новую волну гипотез — от традиционалистских, готовых постулиро­вать присутствие руси в Киеве уже в VIII в., до экзотических, реконструи­рующих рутено-фризско-норманнскую торговую компанию VIII в., принесшую название русь в Восточную Европу (О. Прицак). Дело, прав­да, осложняется еще и тем, что этникон Ruzzi должен был, по данным лингвистики, возникнуть в такой форме не позднее рубежа VI—VII вв. [Назаренко 1994, 29], что безнадежно отрывает его от исторической руси. Но как раз здесь традиционная советская историография дала возмож­ность для «автохтонистской» интерпретации даже «дунайской руси»:

руги-русь оказываются, по этой гипотезе, частью севернопричерноморских русов, входивших в объединение антов и оторванных от них миграцией аваров [Седов 1995, 125]. Это построение возвращает нас к автохтонистским построениям середины XX в. и предшествующей им традиции.

ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ МИФ:

НАРОД РОС В СРЕДНЕМ ПОДНЕПРОВЬЕ

Анты, которых еще Иордан помещал между Днестром и Днепром, традиционно считались предками восточной ветви славянства: Шахматов называл их предками «русского племени», имея ввиду под «русскими» все славянские племена Восточной Европы, а не «русь» в узком смысле и, конечно, не предков одних украинцев (к чему склонялись Нидерле и Грушевский — см. [Шахматов 1919, 10—12]). Хотя известия об антах исчезают из источников с начала VII в. [см. Свод, т. 1, 262; т. II, 43, 63], древности VI—VII вв., обнаруженные в лесостепной зоне, включающей Среднее Поднепровье, были названы одним из основателей отечествен-

262 Глава XI

ной археологии А. А. Спицыным «древностями антов», а нынешними исследователями относятся к т. н. пеньковской культуре, также припи­сываемой антам. Эти древности содержали, в частности, вещи византий­ского происхождения, которые считались трофеями — свидетельствами удачных походов на Византию. Однако сами анты оказывались все же на периферии собственно восточнославянской истории: их связь с Кие­вом и Русью была неясна (хотя Среднее Поднепровье — Киев и р. Рось — входили в ареал «древностей антов»). Поэтому счастливой находкой оказалось упоминание сирийским автором VI в. Псевдо-Захарией, или Захарией Ритором, компилятором, использовавшим хронику греческо­го автора Захарии Митиленского, «народа рус».

Собственно «Хроника» Псевдо-Захарии была известна давно. Еще Маркварт в начале века обратил внимание на имя рос (hros) или рус (hrus) в сирийском источнике. Но, будучи сторонником традиционной концепции скандинавского происхождения названия русь, он предпри­нял попытку связать упоминание этого имени с германцами — выход­цами из Скандинавии, осевшими в причерноморских степях, — герулами или росомонами. Эта «норманистская» концепция не могла удовлетво­рить сторонников исконно славянского происхождения руси. Н. В. Пи-гулевская, издавшая комментированный перевод сирийской хроники [Пигулевская 1941, 84, 166; 1952], а затем А. П. Дьяконов отождествили народ рус со славянами, известными по описаниям византийских авто­ров, точнее — с антами. Это дало основание Б. А. Рыбакову переимено­вать древности антов в «древности русов» [Рыбаков 1953; 1982], а В. В. Се­дову сузить ареал этих древностей до Среднего Поднепровья, максимально приблизив их к центру будущего древнерусского государства Киеву [Се­дов 1987а]. Дальнейшая «реконструкция» истории не представляла проб­лемы: поскольку русь известна в Среднем Поднепровье с VI в., то, стало быть, она выстояла в борьбе с аварским нашествием (при этом часть ее оказалась с аварами на Дунае), создала могучий союз руси, полян и севе­рян и т. д., вплоть до образования древнерусского государства.

Конечно, направление «реконструкции» целиком зависело от об­щей точки зрения исследователя: адепты славянского происхождения руси не выходили за пределы Среднего Поднепровья или выводили оттуда русь; «евразиец» Г. В. Вернадский (а до него Д. И. Иловайский), настаивавший на особом значении иранских («асских») связей антов, по­мещал «росов» — тоже иранцев по происхождению — в Приазовье, где искал исконную «Приазовскую Русь» среди роксоланов и прочих иранс­ких племен [Вернадский 1996, 172 и сл.]. П. Н. Милюков [1993, 396] отка­зывал в доверии средневековым авторам, свидетельствующим о много­численности и могуществе антов, отмечая господство кочевников в областях, отводимых антам, и исчезновение антов в источниках после 602 г.; «широкий антский союз ... вообще не успел создаться», — пи-

Русь и народы Восточной Европы в IX—Х веке 263

сал он. Этот скепсис разделяется исследователями, отрицающими славян­скую принадлежность приписываемой антам пеньковской культуры.

Обратимся, однако, к контексту источника. Сирийский автор по­полняет традиционное описание народов, данное еще Клавдием Птолемеем (ср. в главе V), и помещает за «Каспийскими воротами» к северу от Кавказа «в гуннских пределах» упоминавшиеся народы «авгар, се-бир, бургар, алан, куртаргар, авар, хасар» и др. «Эти 13 народов, — пишет он, — живут в палатках, существуют мясом скота и рыб, дикими зверь­ми и оружием. Вглубь от них [живет] народ амазраты и люди-псы, на запад и на север от них [живут] амазонки, женщины с одной грудью; они живут сами по себе и воюют с оружием и на конях. Мужчин среди них не находится, но если желают прижить, то они отправляются мир­но к народам по соседству с их землей и общаются с ними около меся­ца и возвращаются в свою землю... Соседний с ними народ ерос (рос, рус, согласно Пигулевской. — Б. П., Д. Р.), мужчины с огромными ко­нечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей. Дальше на восток у северных краев еще три черных народа» ([Пигулевская 1941, 165—166]; см. также приложение в кон­це книги).

Совершенно очевидно, что этот пассаж делится на две части: «этно­графическое» описание, опирающееся на реальные известия, получен­ные, по сообщению самого автора, от пленных, попавших в «гуннские пределы», и традиционное мифологизированное описание народов-мон­стров на краю ойкумены: среди последних оказывается и «народ рус».

Конечно, эта традиция, свойственная еще мифологической картине мира, противопоставляющей освоенную территорию, «свой мир», космос окружающему, потенциально враждебному, хаотическому, населенному чудовищами, и в трансформированном виде унаследованная раннегеографическими и историческими описаниями, была хорошо известна и исследователям сирийской хроники. Упоминания фантастических су­ществ — карликов-амазратов, псоглавцев, амазонок — в античных ис­точниках, начиная по крайней мере с Геродота, приводятся этими иссле­дователями при комментировании текста Захарии Ритора. Почему же контекст, в котором оказывается «исторический» народ рус, не настора­живает их?

Дело здесь, видимо, в тенденции, не изжитой еще в исторической науке и характерной прежде всего для представителей так называемой исторической школы, согласно которой цель историка — обнаружение соответствий в данных источника тем конкретным «фактам», которые имеются в распоряжении исследователя, или просто его общей концеп­ции, — в данном случае хватило одного имени рус. Этой тенденции присущ и деформирующий взгляд на источники — будь то хроника или эпос, — содержание которых должно в более или менее завуалиро­ванной форме отражать те же реальные факты; таким образом, игнори-