174 Глава VII

Таким образом, эпохи аварского и хазарского господства над сла­вянами отнесены Нестором к доистории — история начинается тогда, когда появляются исторические (византийские) свидетельства о Руси. Характерно, что не только в древнерусской, но и в старопольской тради­ции авары-обры наделялись обликом допотопных — доисторических — исполинов: такова была эпическая традиция не у одних славян, кото­рые на Балканах могли именовать великанов элинами (эллинами — древними греками) или даже латинами (крестоносцами-латынянами — [ЭССД, т. 1, 301—302]), но и у других народов — у народов Поволжья эпическая память сохранила образ великанов алангасаров, соединив воедино аланов и хазар.

Конечно, историческая роль этих народов не сводилась к функциям эпических противников славян: те же авары (как позднее болгары и хазары) были не только врагами и угнетателями, но и союзниками сла­вян в общем натиске на Византию — вместе они прорвали дунайский лимес в начале VII в., вместе осаждали Фессалоники и ходили походом на Царьград — Константинополь. Об этом союзе и противостоянии сла­вян и кочевников пойдет речь ниже (главы IX—X). Сейчас уместно заметить, что вторжение авар на славянские земли также послужило очередным импульсом для расселения славян не только на Балканах, но и к северу, в Польшу до Мазурии, как о том свидетельствуют наход­ки славянских пальчатых фибул и собственно аварских вещей — ха­рактерных для кочевников металлических украшений поясов и конс­кой сбруи. Обычай воинов-степняков носить украшенные красивыми бляшками и наконечниками пояса широко распространился у славян­ских народов в раннем средневековье и сохранился в Великой Моравии после гибели Аварского каганата. Кочевнические пояса, франкские мечи и шпоры стали характерным атрибутом дружинников первых славянских государств. Равным образом и социальная лексика славян впитывала иноязычные влияния — титулы жупан и бан, обозначавшие правителей областей у южных славян и в Моравии, очевидно, имели аварское происхождение, но высшим титулом стал не титул аварского кагана, а титул, восходящий к имени победителя авар Карла — король.

Столкновение славян с Аварским каганатом и империей Каролингов способствовало не только дальнейшему расселению в Восточной Европе вплоть до Новгородчины и этнической дифференциации сла­вянских племен, но и сохранению общеславянского самосознания, доне­сенного Нестором.

* * *

Обры-авары и Дунай вошли в славянскую эпическую традицию как племя великанов и легендарная река, относящиеся к предыстории,

Проблема происхождения славян... 175

эпохе перехода от мифоэпического периода к историческому. В связи с этим нельзя не вспомнить еще один архаичный эпический сюжет, ха­рактерный для этнического самосознания славян (в том числе русских). В европейском фольклоре поколение великанов исчезает тогда, когда на земле появляется поколение настоящих людей (в отличие от библей­ского сюжета эти поколения не разделены потопом). Как правило, это пахари: их появление знаменует конец доисторической эпохи — эпохи господства грубой сверхчеловеческой силы, не связанной с достижения­ми человеческой культуры, в том числе правильной и искусной обра­боткой земли. Этот сюжет хорошо известен русскому эпосу: в былине о великане Святогоре и Микуле Селяниновиче богатырь не может под­нять «сумы переметной», которую несет крестьянин Микула. В суме заключена тяга «матери сырой земли», неподвластной первобытному великану, ей владеет простой человек — пахарь.

В этом отношении характерно сохранившееся в памяти русских людей и донесенное летописью предание о дулебских женах, которых мучили обры — запрягали их в свои арбы: праславянское слово иго, Которым в древней Руси обозначали и гнет, насилие, первоначально значило 'ярмо, воловья упряжь' [Журавлев 1996, 143]. Видимо, в лето­писи мы имеем дело с фрагментами «земледельческого» эпоса, где эпи­ческие враги используют женщин в качестве тягловых животных, на­лагая на них ярмо — «иго». Обычай брать дань с плуга — с «рала» — подкреплял это значение.

Но, как мы видели, земледельческая традиция в эпосе славян была связана отнюдь не с мотивом гнета. Напротив, в тех же русских были­нах о Микуле пахарь оказывался сильнее князя-чародея Вольги Всеславьевича — тот со всей своей конной дружиной не может угнаться за оратаем, пашущим в поле, княжеские богатыри не могут вытащить его сошника из земли. Конечно, этот сюжет можно рассматривать как отра­жающий мировоззрение крестьян Русского Севера. Но независимый средневековый источник — младший чешский современник Нестора хронист Козьма Пражский — рассказывает предание о том, как чехи выбирали себе князя, и выбор пал на пахаря Пшемысла — у него в руках расцвела ветвь, которой он погонял волов во время пахоты [Козь­ма 1, б]. Крестьянское происхождение — от гостеприимного оратая Пя-ста — имела и польская княжеская династия; согласно хронике Галла Анонима [I, 2—З], князь Попель не пригласил к пиршественному столу двух чужестранцев (тяжкий грех по традиционным представлениям славян о гостеприимстве), и их приютил бедный пахарь, внуку которого и был уготован княжеский престол. В средние века герцог — правитель словенской области Каринтия (земля летописных хорутан) — наряжал­ся в крестьянскую одежду, прежде чем воссесть на престол. Марко Кралевич, герой-воин сербских юнацких песен, слушает попреки матери,