3. Речевая демагогия и агрессия

Манипуляция и демагогия. Стратегии и тактики демагогического речевого воздействия. Механизмы манипулирования общественным сознанием. Виды и формы проявления речевой агрессии. Приемы за­шиты от речевой агрессии и демагогии.

Истинному оратору противостоит оратор-манипулятор, демагог. В «Современном словаре иностранных слов» (1992) демагогия определяется как 1) использование общих лживых обещаний, преднамеренного извращения фактов, лести для достижения той или иной цели, например, для привлечения масс на свою сторону, для создания по­пулярности;

2) высокопарные пустые рассуждения, прикрывающие какие-либо корыстные цели.

Манипуляция, скрытое воздействие на адресата, который рассматрива­ется только как средство достижения эгоистических целей манипулятора, отличается от демагогии тем, что последняя обычно проявляется более от­крыто, публично, в общественной, политической сфере.

Исследователями установлено, что стратегии манипулирования общественным сознанием то мобилизуют его на борьбу с реальным или мнимым врагом, то искусственно демобилизуют, успокаи­вают. И те, и другие предполагают достижение так называемого фидеисти­ческого согласия, основанного на вере. Для этого используются выраже­ния: мы с вами согласны, как известно, совершенно очевидно, как мы все знаем, нет сомнения. Субъективное мнение подается в виде объективного факта или истины, при помощи категорического суждения. Оратор под­черкивает свою уверенность в согласии адресата, выражает ему похвалу, при этом всячески унижает оппонента (реального или воображаемого про­тивника), суждения которого намеренно искажаются, иронически осмеи­ваются. Любая оценка выражается категорично, по принципу или — или, белое — черное, что, конечно, упрощает многокрасочную картину жизни. Демагогами используются следующие модели коммуникации:

- искривленного источника, когда получатель рассматривает инфор­мацию из доступного ему источника, поскольку ему неизвестен оригинал;

- легитимизации источника (в этом случае пропагандист тайно по­мещает свое сообщение в легитимном источнике);

- источника слухов, когда информация используется при отсутствии указания на источник.

Риторикой выявлены приемы скольжения смысла, когда используются эвфемизмы (например, разбомбленный дом называется военным объектом). Скольжение смысла возможно как в положительную, так и в негативную сторону: разведка — шпионаж; союз — пакт и т. и.

Смысл размывается, когда используются так называемые лозунговые слова и выражения с очень широким значением: свобода, равенство, де­мократия, качество жизни.

Истинность высказывания затемняется, ставится под сомнение, ко­гда подчеркивается его субъективность (как утверждают некоторые и т. п.).

Исследователи отмечают, что в манипулятивных целях могут быть использованы те же риторические приемы, что и в неманипулятивных, и ставят вопрос: можно ли всякое скрытое речевое воздействие считать ма­нипуляцией? Ведь, взрослея, человек вырабатывает приемы речевой обра­ботки действительности, приобретает ловкость скрытого воздействия на других.

Много веков назад Цицерон создал портрет судебного оратора Гор­тензия, мастерски владевшего приемами речевой манипуляции:

Как он (Гортензий) будет играть с тобой, Цецилий! С какою легкостью он получит ряд триумфов!.. Сколько раз он предоставит тебе выбор между доказательствами, между отрицанием или утверждением какого-либо факта, чтобы затем с полным успехом разбить выбранное... когда он перечислит все пункты обвинения, перечтет их по пальцам, сде­лает вид, что возразил на все и во всем оправдался, ты станешь бояться, что позвал в суд невинного. И что сделается с тобой, когда он прибегнет к пафосу, возбудит сожаление к подсудимому, зажжет негодование против тебя в судьях... Подумай об этом теперь, не только речью он уничтожит тебя, но одним жестом, движением ошеломит тебя, смутит твои мысли.

В начале XX в. П. С. Пороховщиков, обобщивший опыт выдающихся русских судебных ораторов, неоднократно употреблял словосочетание «убедительная лживость», говоря о «дивной власти живой речи»: «Кто слыхал настоящих ораторов, тот знает и сладостный соблазн, и убедитель­ную лживость, и дивную власть живой речи». «Убедительную лживость живой речи» продемонстрировал А. П. Чехов в рассказе «Сильные ощуще­ния». Его герой заключает пари с приятелем, молодым адвокатом, который силой красноречия заставляет его за очень короткое время дважды изме­нить мнение о любимой девушке.

Очевидно, что успех манипулятора немыслим без создания его союз­ника в душевном мире адресата. Наше нежелание или невозможность, а может быть, и неспособность к речевому творчеству, обновлению, автома­тизм и суета жизни приводят к имитации живой речи, к выбору манипулятивного речевого поведения.

Важно отдавать себе отчет в склонности к манипуляции, как это иро­нично делает главный персонаж повести С. Довлатова «Заповедник»:

Я стал водить экскурсии регулярно. Иногда по две за смену. Оче­видно, мною были довольны. Если приезжали деятели культуры, учителя, интеллигенция — с ними работал я. Мои экскурсии чем-то выделялись. Например, «свободной манерой изложения», как указывала хранительни­ца Тригорского. Тут сказывалась, конечно, изрядная доля моего актерст­ва. Хотя дней через пять я заучил текст экскурсии наизусть, мне ловко удавалось симулировать взволнованную импровизацию. Я искусственно заикался, как бы подыскивая формулировки, оговаривался, жестикулиро­вал, украшая свои тщательно разработанные экспромты афоризмами Гуковского и Щеголева.

Проблема манипулирования общественным сознанием, как и сознаниием отдельного человека, — одна из самых интересных и жизненно важных. В самом деле, каждому думающему человеку хочется понимать, что с ним «делают при помощи речи».

На полках книжных магазинов можно найти много популярных изда­ний, пользующихся читательским спросом. Они гарантируют скорейшее обучение тому, как заставить любого человека действовать и думать по нашему желанию. Показательны сами названия подобных книг: «Делай как я велю!», «Думай как я хочу!» и т. п. Содержание этих книг вызывает не только этические, но и научные сомнения, так как их рекомендации вульгаризируют, искажают риторику.

Мы особенно ощущаем воздействие демагогических приемов в сред­ствах массовой информации, интернете:

Д. Нагиев в защиту употребления нецензурной лексики: «Я выразил в одном слове весь каскад <...> Неформальная лексика в русском языке — элемент культуры» (МК в Питере. 12. 2005);

«Вы не согласны со словами нашего президента. Вы что, не уважаете Путина?» (М. Ганапольский В. Жириновскому в ток-шоу «Судите сами». 16.12.2005).

Откровенная демагогия используется даже в публикациях, претен­дующих на философичность. В одной из них М. Дунаев, профессор Мос­ковской духовной академии, ведет полемику с академиком, нобелевским лауреатом В. Гинзбургом, последовательным атеистом (Аргументы и фак­ты. 2005. № 12). Чаше всего М. Дунаев использует тактику упрощения смысла высказываний оппонента, навязывания ему примитивно-грубого взгляда на мир, потому что с таким оппонентом легче спорить:

Активнее всего Гинзбург пропагандирует необходимость утвержде­ния естественнонаучного типа мышления и атеистического мировоззре­ния на мир. По Гинзбургу, наука — единственный свет в окошке, а рели­гия — сущий вздор и досадное заблуждение, никому не нужная мистика. Вновь вытаскивается на всеобщее обозрение давнее заблуждение о не­примиримом антагонизме между наукой и религией.

«Человек умирает — и все», — утверждает Гинзбург в недавнем ин­тервью корреспонденту АиФ Д. Писаренко. То есть (давайте обойдемся без модной ныне политкорректности) человек — просто кусок дерьма, случайно появившийся в мире, неизвестно для чего живущий и бесцель­но исчезающий. Так глаголет наука.

То, что выгодно, объявляется общеизвестным, понятным всем (Вспом­ним общеизвестное. Почему-то не все хотят понять: наука весьма огра­ничена в своих возможностях). Так расширяется аудитория «всепонимающих» единомышленников.

Споря уже не с В. Гинзбургом, а с наукой в целом, М. Дунаев делает вывод о том, что она «должна просто признать свою ограниченность — и тогда не будет разногласий между наукой и религией». При этом «наука» низводится до образа упрямой школьницы, не понимающей столь очевид­ных вещей:

...Вместо того чтобы сказать: мои методы бессильны, поскольку ограничены в своих возможностях, наука утверждает иное: я этого не могу проверить, значит, этого нет.

Мало поставить на место науку в целом, надо разрушить почтение к авторитету ученого оппонента. Отрицание каких бы то ни было авторите­тов — типичный демагогический прием. При этом используется следую­щая тактика: М. Дунаев приписывает В. Гинзбургу аксиоматичность соб­ственного мышления, призывая своих сторонников посмеяться над подоб­ным мудрованием, достойным не нобелевского лауреата, а ничтожного че­ховского персонажа (заметим, что косвенно задействован и авторитет пи­сателя-классика). Уважение к научным достижениям приравнивается к из­жившему себя почтению к регалиям, недостойному современного мысля­щего человека. Развенчание авторитета продолжается подменой выдаю­щихся научных достижений неким (неизвестно каким, во всяком случае не так и важным) конкретным научным открытием:

Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Мы смеемся над таковым мудрованием чеховского персонажа, но почему-то с почтением внимаем тому же, когда это говорит нобелевский лауреат. Единственно из почтения к регалиям? Но ведь премия была дана за не­кое конкретное научное открытие, а не за философскую глубину пости­жения бытия.

Рассуждения М. Дунаева грешат ложными посылками и выводами: Безбожное сознание неизбежно приходит к антропоцентричному пони­манию мира, а если в центре бытия оказывается человек, то его пред­ставления становятся для него критерием всего.

Доводы его оппонентов намеренно схематизируются, упрощаются, чего, впрочем, не скрывает и сам полемист:

Я этого не вижу, я этого не чувствую, я этого не понимаю, стало быть, этого и нет» — вот схема подобных рассуждений.

Разумеется, подобное примитивное мышление достойно только воз­гласа «Печально. Это так просто. О том еще дедушка Крылов писал»:

Невежды судят точно так:

В чем толку не поймут,

То все у них пустяк.

Надевая маску печальника, демагог закономерно переходит к откры­той речевой агрессии в полемике с другим ученым — историком Б. Сапу­новым:

«Не боитесь?» — спрашивает корреспондент «исследователя». Тот отвечает: «Жечь на костре меня никто не станет». Разумеется. Хотелось бы все же напомнить: совершенное есть кощунственное оскорбление Божией Матери, «хула на Духа», а это, по слову сына Божия, непрощаемый грех. Не земного костра надобно бояться.

Речевая агрессия нередка в тех сферах, где есть сильный и слабый, начальник и подчиненный: в семье, школе, армии, в торговле, между про­давцами и покупателями. В закамуфлированной или открытой форме рече­вая агрессия нередко присутствует в средствах массовой информации. Фи­лологами отмечено ужесточение стиля ведущих разнообразных телешоу, обусловленное тем, что аудитория преодолела допусти­мый болевой порог. Для того чтобы зрелище было востребованным, то есть хорошо покупаемым, применяются более грубые, чем раньше, болез­ненные приемы речевого воздействия.

Речевая агрессия способна вытеснять физическое насилие, но, пожа­луй, этим исчерпывается ее польза. Независимо от того, какой она бывает — слабой или сильной, переходной (направленной на конкретный объект) или непереходной (когда критикуется «жизнь вообще»), речевая агрессия приносит вред и агрессору, разрушая его личность изнутри, и его жертве. Так, опасность непереходной агрессии (например, брани без адреса) за­ключается в том, что она все равно воспринимается ее свидетелями очень конкретно, личностно.

Таким образом, небрежение словом приводит не только к демагогии, но и к насилию. Выход из этого положения — в гуманизации не только общественных, но и межличностных отношений. Несмотря на внушае­мость современной аудитории, ей все в большей мере свойственна критич­ность восприятия речевой демагогии и агрессии.