2. История развития семиотических идей

Первые античные концепции знака и языка восходят к древнейшим мифологическим представлениям, в которых знак и явление, которое он обозначает, отождествлялись. Начиная еще с первобытной магии, объект и его имя считались одним и тем же (или имя воспринималось как часть объекта). Считалось, что имя содержит в себе или указывает на саму сущность предмета или явления, точно соответствуя природе отображаемого объекта. Как отмечает Н. Мечковская, этот принцип лежит в основе вербальной магии – заговоров и проклятий, отчасти сохраняясь и в фидеистическом (религиозном) отношении к слову, символам и языку [см. 30, с. 29]. Он же проявился и в древнейшей для европейской культуры концепции натурализма, согласно которой имя вещи соответствует ее природе. В рамках данной концепции знак трактовался не конвенционально, а безусловно, что приводило даже к подмене предмета его названием.

В древней Греции эти положения разделяли Гераклит, гностики и пифагорейцы. Подобные идеи стали основой учения Платона, который в своем диалоге «Кратил, или О правильности имен» устами Сократа высказал мнение языке как инструменте, успешно применяемом лишь в том случае, если он соответствует «природе вещей». Подобно тому, как челнок ткацкого станка соответствует природе обрабатываемого материала, так и язык должен использоваться так, чтобы имя соответствовало объекту и в то же время выражало его сущность («идею» этого объекта). А поскольку сами предметы и вещи являются лишь отражениями (копиями) высших идей, то слова и имена могут рассматриваться как «знаки знаков» или «симулякры». Сама природа рассматривалась лишь как «слепок» с высшего, умопостигаемого мира идей, так что разделение единого универсума на две сферы (материальную и идеальную), связанные друг с другом отношениями тождества и подобия, становится предпосылкой развития всех дальнейших семиотических представлений [см. 30, с. 30-31].

Римские стоики Сенека, Марк Аврелий, Секст Эмпирик дополнили аргументацию натуралистов следующими тезисами: «природная» обусловленность имени связана с «подражательностью» (мимесисом) звуков речи в отношении к внеязыковому миру и к физиологии человека, прежде всего – его ощущениям. Это явление получило название «ономатопея». Считалось, что сами вещи воздействуют на наши органы чувств так, как ощущаются слова: «мед» – сладкое, «шерсть» – мягкое, «гвоздь» – острое и т.п.

Противоположный подход предлагался в рамках конвенционализма, полагавшего, что имена возникли в результате соглашения между людьми и носят целиком произвольный характер. Они никак не связаны с сущностью самих вещей и это подтверждается даже различиями в звукоподражаниях у разных народов («мяу», «гав-гав» и «кукареку» звучат только в русском языке и не имеют ничего общего с аналогичными звуками других языков). Так понимали природу имени Демокрит, Аристотель, киники и перипатетики. Спор между философами-натуралистами и конвенционалистами продолжался целые столетия и нашел отражение в теологических диспутах номиналистов и реалистов уже в средние века.

Номиналисты (от лат. nomina – «имя»), к которым относят Иоанна Росцелина, Дунса Скотта и Уильяма Оккама, считали, что всякое имя появляется «после вещей» как результат накопления жизненного опыта человека, его систематизации и обобщения. Реально существуют лишь отдельные предметы и явления, в то время как общие понятия (имена) объявлялись лишь «звучанием голоса», фикциями сознания.

Реалисты (от лат. real – «вещь»), напротив, считали, что имена существуют объективно «до вещей», вне нашего сознания и независимо от него. Они находятся в божественном разуме как роды и виды вещей (согласно Блаженному Августину) и, подобно платоновским идеям, способствуют формированию общих принципов существования материального мира (Иоанн Эриугена, Ансельм Кентерберийский).

В целом в средневековье преобладала концепция божественного происхождения языка и универсального символизма, когда любое событие или явление трактовалось как проявление божественной воли, знак его присутствия. В поисках ответа на вопрос, какое место занимает человек в процессе установления мировой гармонии, философы и теологи обращались к Библии. Сам текст Священного писания считался материалом для разных толкований на основе его метафизического содержания (в качестве универсального кода или ключа), что создавало предпосылки для понимания мира как единого целого. Наличие сложных символов и метафор в тексте позволяло выдвигать разные версии его интерпретации. Так, Филон Александрийский говорил о множестве уровней прочтения и понимания Библии. Главное – попытаться понять замысел Творца, руководствуясь трудами отцов церкви и опираясь на мистическое откровение [см. 46].

В поисках компромисса между разумом и верой формируются традиции экзегетики и герменевтики (толкования текстов), а также логики и универсальной грамматики (grammatica speculativa). При этом мыслители стремились выявить всеобщие категории мышления, которые якобы присутствуют в любом языке и свидетельствуют о наличии единого праязыка, который и был дан человечеству Богом. На этом языке говорили все народы до вавилонского столпотворения, но следы его существования можно обнаружить при сопоставлении различных языков и сейчас. На основе этих религиозных представлений строились ведущие средневековые учения о знаках и языке.

В эпоху Возрождения в соответствии с общепризнанным делением на периоды раннего и позднего Ренессанса можно выделить две основные тенденции развития семиотических учений:

1) Ранний Ренессанс – Данте Алигьери и флорентийские гуманисты, среди которых выделялся П. делла Мирандола. Они стремились к воссозданию античной традиции в филологии, изучению классических языков (латынь, древнегреческий, древнееврейский) как предпосылки достижения совершенства речи.

2) Натурализм позднего Ренессанса – Л. Валла, М. Фичино, Н. Макиавелли, которые рассматривали язык не только как инструмент «натуральной магии», но и в качестве стихии, подчиненной собственным законам, самостоятельной силы природы. В рамках позднеренессансной системы «подобий» и ее магического толкования язык был, по сути дела, мистифицирован.

Из указанных подходов наиболее значимым представляется трактовка текстов Писания, предложенная Данте. Он указывал на принципиальную многозначность текста и выделял четыре уровня интерпретации, когда выделялся буквальный смысл, аллегорический, моральный и анагогический (духовный «сверхсмысл»). В немецком и французском позднем Возрождении XVI века (Рамус, Рейхлин, Скалигер) наследуется и усиливается гуманистическая, а не магическая тенденция, но это также приводит к пониманию языка как независимого и «своенравного» явления, обладающего некоей тайной [см. 22, с. 27-30].

Новоевропейские семиотические учения отказываются от мистических трактовок языка. Ф. Бэкон выдвигает концепцию «идолов», которые возникают как общепринятые ошибки и заблуждения. Наряду с идолами «пещеры», «театра» и «рода» им предлагаются и идолы «рынка (площади)», которые возникают вследствие смешения знаков (имен) и обозначаемых ими вещей. Эта проблема сохраняет свою значимость вплоть до ХХ века, где она рассматривалась представителями аналитической философии. В целом для периода Нового времени характерны дискуссии между представителями таких направлений, как эмпиризм (Ф. Бекон, Дж. Локк) и рационализм (Р. Декарт, Г. Лейбниц).

Французский мыслитель Р. Декарт в своей работе «Первоначала философии» отмечал, что «мы едва ли когда-либо сможем обладать столь точным понятием какой-либо вещи, чтобы полностью отделить его от словесного понятия, а потому мысли почти всех людей вращаются скорее вокруг слов, чем вокруг вещей» [цит. по 22, с. 31]. Полностью искоренить это зло вряд ли возможно, но можно попытаться его уменьшить – и Декарт предлагает проект «идеального языка», рационально организованного так, что слова в нем можно расположить подобно числовому ряду, располагая все возможные мысли в их естественном порядке. Ученый считал, что это позволит упорядочить само мышление и закрепить за словами точные значения. Таким образом, рациональный язык – это совокупность знаков, ясно и недвусмысленно выражающих простые идеи, присутствующие в сознании всех людей и одинаковые для всех, располагаемые в определенном порядке их комбинирования.

Последователи Декарта А. Арно и К. Лансло выдвинули идею создания «универсальной грамматики», которая фактически воссоздавала средневековые учения. Они написали книгу под громоздким названием «Всеобщая и рациональная грамматика, содержащая основы искусства речи, изложенные ясно и естественно; рациональные основания того, что является общим для всех языков, как и главных различий между ними; а также многочисленные новые замечания о французском языке». В историю это произведение вошло как «Грамматика Пор-Рояля». В данной работе подчеркивается не автономия языка, подчиненного собственным закономерностям, но приоритет мышления, по отношению к которому язык служит лишь средством выражения, что указывает на репрезентативную и экспрессивную языковые функции.

В отличие от средневековых и ренессансных концепций, причина общности всех языков здесь ищется не в древнем праязыке, но в общечеловеческих, единых для всех законах мышления. Мысль может быть воспроизведена и передана только посредством знаков, которые фиксируются в письме и образуют основу естественного языка [22, с. 42]. Естественный язык не совершенен, так как обладает многозначностью, поэтому надо стремиться к созданию формализованного языка. Заслуга грамматистов в том, что они обращают внимание на формальную сторону языка и делают попытку выявить его универсальные структуры. В этом плане французские ученые выступили как предшественники структурной и генеративной лингвистики ХХ века [см. 46].

Другой важнейший представитель Нового времени Дж. Локк в своей самой известной работе «Опыт о человеческом разумении» делает попытку создать глобальную семиотическую концепцию, которая связала бы знаки не только с каким-то одним аспектом познания и коммуникации, но с самыми разными сторонами человеческого существования. Локк считал, что невозможно рассматривать сложные идеи отдельно от выражающих их составных знаков. Английский мыслитель впервые поставил вопрос о возможностях языка для точного выражения смысла идей, а также о том, является ли этот смысл одинаковым для всех носителей языка. Локк указывает на условность естественного языка, поскольку слова произвольно «прикрепляются» к идеям, и за каждым словом может стоять индивидуальный человеческий опыт [22, с. 51].

Немецкий рационалист Г. Лейбниц в своей философии и логике возвращается к идее «универсальной грамматики», но на качественно ином уровне. Своей целью он ставил создание искусственного языка, который (подобно формальному языку логики и математики) оптимально способствовал бы поиску истины, «автоматизируя» этот процесс. Формализм и системность составляют преимущество нового исчисления языка, позволяют открывать новые истины с помощью искусства «комбинаторики» и проверять их посредством «аналитики». В итоге мы должны прийти к некому набору понятий как «алфавиту мыслей», способному послужить для «исчисления рассуждений». Впоследствии Лейбниц предложил идею двоичного цифрового кода, который стал основой алгоритмического программирования [22, с. 55-56].

Французский ученый Э. Б. де Кондильяк в своей работе «Опыт о происхождении человеческих знаний» высказывает мысль о происхождении знаков в результате обобщения человеческого опыта и замещения различных действий. Знак – не только результат общения, но и средство мышления. Любая мысль облекается нами в знаки. Без знаков человек не знал бы содержания своих мыслей и даже самого факта их наличия. Так что знак приобретает важнейшую функцию не только выражения, но и структурирования мышления. Язык же возникает как результат взаимодействия человека с себе подобными, когда повторяющиеся поступки начинают соотноситься с одними и теми же значениями и постепенно воспринимаются как знаки. Люди, общаясь между собой, используют не только «естественный» язык, но и специальные знаковые системы. В истории человечества последовательно сменяют друг друга три типа «языков»: язык жестов (пантомима и танец), звуковой язык слов, а также язык изображений (живопись и письменность). Также Кондильяк выделял три вида знаков: случайные, естественные и произвольные (институционально закрепленные) [см. 22, с. 77-79].