Глава 4. Европейская философия средних веков

К европейскому средневековью можно отнести период с V по XV вв. Уклад жизни средневековой Европы весьма отличался от ук­лада жизни, свойственного античности: натуральное хозяйство, рез­кое сокращение сферы действия товарно-денежных отношений, упа­док городов. Все это привело к тому, что местные интересы ста;ш играть преобладающую роль, а общий интерес воплощался почти исключительно в политической (властной) или церковно-рели-гнозной форме. Бок о бок с упадком городов идет и упадок обра­зованности, культурная жизнь резко сужает свои сферы, темпы ее изменения сильно замедляются. Все это приводит к тому, что в духовной жизни людей, в том числе и в философии, происходят столь существенные сдвиги, что не будет преувеличением назвать их мировоззренческой революцией, которая связана с наступлением

Средних веков.

Выше уже говорилось о тех изменениях в философии, которые стали происходить в эпоху эллинизма, о том влиянии, которое на философскую культуру оказало Священное Писание. Теперь, в Средние века, в полной мере и выявились значение и результат этих изменений. Особенности средневековой философии можно охарак­теризовать как относительно самого содержания философство­вания, так и относительно его формы.

Первая форма европейского рационализма, наиболее ярко выразившаяся в философии периода классической античности (прежде всего в системах Платона и Аристотеля) сменяется новым типом философствования, который, по нашему мнению, можно назвать религиозным интеллектуализмом. Философия полностью восприняла ту наиболее глубокую основу этого интеллектуализма, которая была предложена христианством: рациональность (т.е. разумность, упорядоченность) мира гарантируется не человеческим разумом, а Богом. То, что человек может оценить как неразумность мира, в общей перспективе, обозреть которую может лишь Боже­ственный Разум, выявляет свою разумность и целесообразность. Но этот тезис естественным образом вел к примату религии перед фи­лософией. Последняя тем самым становилась «служанкой религии»

97

96

(термин, который впервые употребил один из представителей па­тристики Климент Александрийский).

Другим важным содержательным изменением явилось пере­стройка внутренней структуры философского знания. Его центр тяжести перемещается на понятие Бога, в связи с чем особое значе­ние приобретает вопрос о взаимоотношении Бога с миром.Что же касается проблемы человека, то и здесь на первый план выходит внутренний, духовный его мир, и он понимается иначе, чем в антич­ности: главным в душе человека теперь становится его сердце, т.е. чувства, разум же рассматривается не как «лучшее в человеке», а как зависимый от чувств и воли. Важным изменениям подвергается и проблема познания. Если перед древними греками стояла задача познать находившийся перед человеком объект — природу, то средневековый философ стремился не познавать в греческом (и сов­ременном) смысле слова, а раскрывать смысл того, что создал Бог. Точно также, как в книге, называемой Библия, скрывался таин­ственный смысл, столь же таинственный смысл содержался и в кни­ге называемой Природа. И его нужно было найти и понять.

Эти содержательные изменения отразились и во внешних ха­рактерных чертах средневековой философии. Она носит экзеге­тический, т.е. истолковательный характер. Деятельность философа становится по преимуществу деятельностью по истолкованию неких текстов, взяты ли они из Библии, писаний Святых отцов церкви или из Природы. Природа, таким образом, уподобляется тексту, по­нимается как воплощенное Слово Божье. Отсюда понятен нази­дательный,- поучительный характер философских произведений пою времени. Труды средневековых философов — это по пре­имуществ) поучения, наставления. В них учитель объясняет нечто ученику и, рассуждая вместе, они приходят к некоторому резу­льтату. При этом оба исходят из того, что истина уже содержится в истолковываемом тексте, ибо она была дана Откровением. Отсюда опять-таки ясно, что чем древнее знание, т.е. чем оно ближе к Свя­тому источнику, тем оно надежнее. Если в наше время ценится, пожалуй, как раз обратное (при словах «новейшие открытия» каж­дый испытывает душевный трепет), то в Средние века дело обсю-яло противоположным образом. Отсюда понятна и естественна так­же и такая черта средневекового философствования как аноним­ность философских произведений. Довольно распространенной бы-

98

ля практика, когда подданный автор стремился скрыть свое имя и поставить вместо своего, другое, древнее, уже прославленное. Так появлялись произведения, авторство которых приписывалось Пла­тону, Аристотелю, Дионисию Ареопагиту, но которые были напи­саны совсем другими мыслителями.

Часто можно столкнуться с мнением, что в Средоие века фи­лософия находилась в жалком состоянии, существенно деградиро­вала, ибо отношение к ней со стороны христианской религии было враждебное или, во всяком случае, подозрительное. На самом деле все обстояло сложнее. Действительно, среди Отцов церкви, аполо­гетов, были и такие, кто, исходя из того, что вся истина уже содер­жится в Священном писании, и что главное в жизни человека не ра­зум, а вера, открыто выражали отрицательное отношение к древ-не!реческой философии. Известно произведение Татиана, в кото­ром Диоген, Платон, Аристотель, Гераклит обвиняются в неве­жестве и полной моральной несостоятельности. Получил извест­ность и Тертуллиан считавший, что вера не только превосходит разум, но и противоположна ему, поэтому не следует прибегать к логике, чтобы устранить противоречия между ними. Он писал: «Сын Божий был распят; не стыдимся этого, потому, что это по­стыдно; Сын Божий умер — вполне верим этому, потому что это не­лепо; и погребенный воскрес; это Bqjuo, потому, что это невоз­можно».

Однако были и другие апологеты, которые понимали, что фи­лософия нужна религии. В процессе обоснования и защиты религи­озного вероучения они сталкивались с различными вопросами, на которые надо было отвечать, с противоречиями, которые надо бы­ло устранять. Так уж устроен человеческий разум, что он всегда должен иметь возможность объяснить для себя, хотя бы фантасти­ческим образом те явления, с которыми человек сталкивается. Все так же стоял старый вопрос: если Бог всеблаг, то почему в мире столько много зла? Если Бог всемогущ и без его воли ничего не происходит, то как можно говорить о свободе воли человека? В каком отношении между собой находятся разум и вера? К этим присоединялись вопросы, связанные с христианским догматом веры: как все-таки совместить утверждения о том, что Бог един с утверждением, что он троичен? Как можно не противиться злу, если оно тебе непосредственно угрожает? Для того, чтобы ответить на

99

такие и подобные им вопросы, волей-неволей необходамо было прибегать к философским рассуждениям. Так постепенно акцент с отрицательного отношения к древней философии сместился на по­ло жиге лъный.

Одним из первых средневековых философов и виднейших представителей пазрмспгки и апологетики был Аврелий Августин (354-430 гг.), которого принято называть Августином Блаженным, ибо в Римской католической церкви он причислен к лику святых. Эта фигура стоит на рубеже античности и средневековья, однако все основные черты средневековой философии уже нашли свое вы­ражение в его учении. В молодости он был язычником, но позже, как он сам о себе свидетельствует, в его душе произошел переворот, в результате которого он сделался страстным приверженцем христианства (в конце жизни он стал епископом города Гнппона) и критиком язычества и ересей. Его многочисленные труды, посвя­щенные богословским и философским вопросам до сих пор поль­зуются уважением среди теологов. Его пер} принадлежит знаме­нитая работа «Исповедь», основавшая традицию исповедальной ли­тературы, к которой относятся исповеди Ж.Ж.Руссо, Л.Н.Толстого и др.

Августин Блаженный заложил основы христианской филосо­фии. Его система опирается на системы Платона и (в меньшей сте­пени) Аристотеля, но в корне отличается от них.

Высшим началом мира является Бог, творец всего существу­ющего, создавший мир из ничего. Это положение принципиально важно для Августина. Если у Платона и Аристотеля материя суще­ствует вечно ( во всяком случае ни тот, ни другой ничего не говорят об ее сотворении), то у Августина материя — порождение Бога. Отсюда вытекает два важных следствия. Бог выступает как под­линный творец мира, как его вседержитель. Тем самым он-един­ственный обладает реальным бытием, бытием высшей степени. С другой стороны, мир с самого начала отягощен злом, ибо он создан из ничего и, следовательно, его бытие обладает меньшей степенью реальности. Бытие Бога нематериально, неизменно, оно вне вре­мени и вне пространства. Это умопостигаемое бытие. Вместе с тем Бог — личное существо, с ним возможно общение. Сам Августин, например, в «Исповеди» непосредственно обращается к Богу, славя его: «Высочайший, Всемогущий, Милосерднейший и Справед-

100

швенший; самый далекий и самый близкий, Прекраснейший и Сильнейший, Недвижный и непостижимый, Неизменный, Изменя­ющий все, вечно Юный и вечно Старый».

Процесс творения представляет собой действие свободной воли Бога, акт благодати. Материя создается Богом как бы двойст­венно: духовная материя, из которой возникают небо и ангелы и телесная материя — основа земных вещей. Телесная материя отяго­щена своим происхождением из ничего, она несет в себе изменя­емость и разрушение как судьбу земных вещей. Вместе с тем мир, в котором живет человек как творение Бога, причастен к благу и, следовательно, в нем есть порядок, красота и единство.

Одним из существенных вкладов Августина в историю евро­пейской культуры было переосмысление понятия времени. Жертва Иисуса Христа обесценивает циклическое время античности, раз­ворачивает «стрелу» времени из прошлого через настоящее к буду­щему. В соответствии с библейскими представлениями Августин выделяет периоды истории земного мира от его сотворения до при­шествия Иисуса Христа и до грядущего Страшного суда. Более то­го, поскольку пророки могли предсказывать будущее, они обладали способностью видеть его. А это значит, что будущее каким-то об­разом существует в настоящем, так же как память о прошлом сви­детельствует о том, что оно (прошлое) также непостижимым обра­зом обладает существованием в настоящем. Августин даже советует говорить не «прошлое», а «настоящее прошлого», не «будущее», а «настоящее будущего». Именно опираясь на «стрелу времени» зна­чительно позже европейские мыслители станут обосновывать гипо­тезу исторического прогресса.

Итак, мир в сущности дуалистичен, ибо представляет собой со­единение божественной благодати и небытия. Подобным же обра­зом ;гуалистичнои является и общественная жизнь. Августин учит, что существуют два вида человеческого общения: по плоти и по ду­ху. Первое основано на любви к себе, что чревато презрением к Бо­гу, а второе — на любви к Богу и презрению к себе. Отсюда и прои­сходи как бы ;гва параллельно существующих царства в обще­ственной жизни: царство тьмы, которое олицетворяет государство, и царство света, осуществляющееся в церкви. В государстве идет непрерывная борьба людей между собой, постоянно возникают конфликты, тго царство греха. В церкви же царит любовь и со-

101

гласис. Такая постановка вопроса давала объяснение тому явлению, пршшдившему многих верующих в замешательство, что принятые христианства не помогло спасти Рим, который пал под ударами варваров. Участь земного государства определяется его природой, которая отягощена грехом. Здесь можно увидеть рачительное раз­личие между античным и средневековым мнропоииманиями: если Платон лелеял мечту осуществить проект идеального государства в реальности, то Августин решительно закрывает вопрос о возмож­ности осуществления идеала в земной жизни.

Какова же в этих условиях судьба человека, чем объясняется сила зла и как человеку прожить в земном мире? Августин учит, что причина зла находится в самом человеке, в его свободной воле. Зло не является самостоятельной сущностью наподобие добра. Зло — это поврежденность, недостача, порча добра. Первый человек — Адам — был создан с абсолютно свободной волей. Однако он упо­требил эту свободу во зло, нарушив запрет Бога и тем самым вос­став против него. Этим грехом, который принято называть пер­вородным, воля человека была существенно повреждена: она тя­нется ко злу. Даже тогда, когда люди хотят сделать добро, они, пусть не осознавая этого, творят зло.

Это зло, в свою очередь, порождает новое зло, возникает авто­матизм греха. Тем не менее Божья благодать не оставляет человека, поэтому есть .люди, которые предопределены, направляются Богом к спасению, а есть те, которые предопределены к погибели. Как же это совместить со свободой? Дело в том, что свобода понимается Августином субъективно, как переживание, сознание свободы, а бо­жественное предопределение не как понуждение, а как знание Богом заранее результата решения человека. Для Бога ведь нет будущего, Он одинаково обозревает, как прошлое, так и настоящее и будущее. Но в таком случае и сама церковь также дуалистнчна: есть церковь земная, видимая, а есть церковь невидимая, церковь как общность людей, определенных к спасению.

Человек, с точки зрения Августина, «животное разумное, смерт­ное». Он состоит из души и тела. Тело человека имеет божественный смысл, ибо оно создано Богом. «Ты считаешь тело оковами, — поле­мизирует Августин с теми, кто считает тело гробницей и оковами души (так, в частности, полагали неоплатоники), — но разве кто-нибудь любит свои оковы? Ты считаешь его темницей, по кто же

102

.побит свою темницу?» Тело предназначено быть служанкой души. Но в результате первородного греха оно стало претендовать на роль господина, в этом сказывается греховная, падшая природа че­ловека.

Человек, с точки зрения Августина, существо не только разум­ное, но и общительное, существуют три вида земного сообщества: семья, гражданское общество и государство. Все они представляют собой благо, все они должны быть использованы человеком, однако напрасно было бы полагать их абсолютным благом, все они имеют тенденцию к дезорганизации и не следует искать в них на­слаждение. Они имеют право на существование лишь будучи обла­горожены духовностью, любовью к Богу.

Человек является посредником между царством духа и материей. Это придает человеческому существованию трагический характер. Он разрывается между стремлением к нравственному совершенству и удовлетворению нужд своего тела. Его свободная воля проявляется в любви. Так же как и у Платона любовь ста­новится у Августина космической силой, влекущей и не­одушевленные и одушевленные вещи к своим естественным местам. Естественное место для человека — это Бог. Но любовь у человека может быть телесной, а может быть духовной, и от того, какая перевесит, зависит его судьба. В этом трагаческом конфликте че­ловеку может помочь его совесть — духовная сила, посредница меж­ду разумом и волей, источник самооценки. Так впервые в историю философской мысли входит одна из важнейших нравственных категорий — совесть, которая не имела существенного значения в античном мире. Это означает, что личность осознает себя пол­ностью самостоятельной и лично ответсвенной за свои деяния. Не закон предков, не закон государства, не зов крови и не воля богов, а личное решение — вот причина поступка. Как видим, акцент на по­нятии совести сделало именно христианство. Поэтому хотя Авгу­стин перечисляет среди добродетелей те же, что знала и античность, но их содержание меняется: издревле ценившиеся добродетели, та­кие как справедливость, чувство меры, порядочность и доброта получают основу в виде цели, которая превращает их в средства. Люби свое тело ради спасения своей души, люби чувственные вещи ради созерцания красоты Божьей и только любовь к Богу является самодовлеющей: любить Бога нужно ради него самого. Однако путь

103

осуществления этого императива очень тяжел. Его Августин рас­крывает на собственном примере в своей «Исповеди». Он честно и безбоязненно рассказывает о тех метаниях, том тяжелом душевном труде, тех завоеваниях и потерях, которые он пережил, пытаясь прийти к истине. Он не скрывает того, скольких тяжелых страданий стоил ему этот путь — путь мучительных поисков истины. Вместе с тем существует и более верная и короткая дорога к ней — это вера, которая понимается им как особый вид мышления и даже по­нимания, хотя и не все, во что люди верят, они понимают. Таким образом Августин обосновывает гармонию веры и знания. Выбор веры основан на авторитете. Вера — удел большинства людей. И если античность исходит из того, что истина чужда толпе, то хрис­тианство — наилучшее свидетельство того, что толпе истина до­ступна. Итак, гармония веры и знания, по Августину, предполагает приоритет веры. «Верю, чтобы понимать» — таков девиз Августина. Вместе с тем к истине можно прийти и посредством разума. Это путь ученых людей, и хотя путь авторитета выше, путь разума также необходим. Рассматривая его, Августин и строит свою кон­цепцию теории познания. Ему необходимо при этом преодолеть дуа.шзм, который возник в результате им самим же произведенного различения истинного бытия и небытия. Согласно Августину, душа находится в единстве с телом. В человеке одновременно существхтот как бы два вида зрения — телесное и умственное. Телесное зрение действует следующим образом: оно направляет зрительную энергию на тела и благодаря этому у человека возникают зрительные ощу­щения. Далее внутреннее зрение сравнивает различные ощущения и выявляет в них сходство и различие. Причем в основе лежит дея­тельность воли, которая, таким образом, играет, согласно Авгу­стину, чрезвычайно большую роль в познании. Обратим внимание на то, что у философа сочетается принцип отражения с признанием высокой активности познающего субъекта. Как и его античные предшественники, Августин придерживается принципа «подобное познается подобным». Вследствие этого ему и приходится принять аристотелевский гилеморфизм: познание есть преобразование бес­телесных форм в уме человека, которые осоответствуют телесным формам, воплощенным в материальных предметах. Познание явля­ется реализацией познавательных способностей. Такое понимание познания получило название иллюмнницноннзма: разум как бы

104

иллюминирует, т.е. освещает формы, которые находат в реальных предметах, благодаря чему становится возможным их отожде­ствление с идеальными формами, которые существуют вне сознания человека и составляют особый мир, который на философском языке принято называть интеллигибельным. Обратим внимание на то, что такая теория познания хорошо приспособлена именно к объяснению знания, получаемого в процессе изучения текстов и с другой стороны, вынуждает прибегать к различного рода натяжкам, если поставить вопрос о познании реальных предметов в окружающем мире. Следует помнить, что цель познания — истина — в Средаие века понималась иначе, чем в настоящее время. В ко­нечном итоге познание устремлено к Богу, который и есть высшая Истина, являющаяся одновременно Благом и Красотой. Вот почему у Августина столь важную роль в познании играет воля, ведь она направляется любовью к Богу. Разум человека уподобляется свету, который освещает предметы и благодаря которому в них можно узнать воплощенные идеальные формы. Таким образом, увидеть в этом свете можно лишь то, что имеет ту же природу, что и свет, т.е. разум. Так античный принцип познания «подобное познается по­добным» превращается в ветхозаветною Премудрость, являющуюся посредником меж;гу Богом и миром и в евангельское Слово, выпол­няющее ту же роль. Понятно, что такое понимание истины придает процессу познания особое, сокровенное значение, а следовательно наставлять истине можно убеждением, но, если понадобится, нуж­но прибегать и к принуждению. Едва ли сам Августин в полной ме­ре осознавал последствия этого тезиса, но именно здесь скрывалось теоретическое оправдание духовной монополиии одной органи­зации, а следовательно и претензия на идеологический контроль и идейный диктат, что позднее и выявилось в деятельности Римской като.шческой церкви.

Весьма большое влияние на формирование средневековой фи­лософской и богословской мысли оказали гак называемые «Аре-опагнгики» — произведение анонимного автора, по традиции при­писываемое Дионисию Ареопагиту — реальном} историческом) лицу, который, однако, как это показали исследования, не мог быть автором этого произведения. «Ареопагитики» привели к размеже­ванию апофатнческой (отрицательной) и катафатической (поло-жите.тыюй) геологии, размежеванию, которое прослеживается на

105

протяжении всего средневековья и отголоски которого слышны до нашего времени. Апофатическая теология утверждает, что Бог нас­только выше мира, настолько отличен от него, что к нем) прило-жимы .тишь отрицательные определения. Это значит, что можно сказать, чем Бог не является, но мы не способны на человеческом языке сказать, чем он может быть. Так, например, Бог не есть тело, он не имеет образа, не имеет ни качества, ни количества, не на­ходится в пространстве и т.п. Мы можем лишь утверждать, что он настолько недоступен человеческому разуму, что мы можем назвать его светом, который одновременно является мраком, ибо ослепляет человеческое зрение. Катафатическое же богословие, утверждая, что Бог есть наивысшая полнота всех качеств, напротив учит, что к Богу применимы известные нам из нашей жизни определения, но применяя их, следует всегда помнить, что они должны выражать эти качества в их высшем проявлении: не благо, а высшее благо, сверхблаго, не мудрость, а сверхмудрость, не сила, а всесилие и т.п., так что и сам Бог должен называться «Пребожественным Боже­ством».

Для философского мышления «Ареопагитики» имели, большое значение, ибо подготовили слияние логики и диалектики, образовав тог метод философского рассуждения, который получил название схоластики. Причем логика играла роль непосредственного орудия расхождения, а диалектика позволяла соединить противоположные определения в единое целое. И несмотря на то, что в этом методе главная роль все же принадлежала логике, назывался он диалек­тикой.

Уже в работах Августина были поставлены по крайней мере не­которые из тех проблем, которые составили предметное поле сре;щевековой философии: сущность и существование (Бог как абсолютное бытие и мир как соединение бытия с небытием), свобода и необходимость (учение о предопределении к спасению и проблема автоматизма греха), причинность и целесообразность (проблема времени и цели истории), проблема греховности человека и его подобия Богу (поврежденность свободной воли).

Однако с течением времени в силу самой природы фило­софского знания схоластика медленно, но верно стала сворачивать на уже известный нам путь — путь рационализации мира пос­редством логических построений. Этот путь в силу того, что средгге-

106

вековая философия все же не могла выйти за строгие рамки тео­логической доктрины, нельзя назвать рационализмом, но не видеть аналогию с ним в дальнейшем развитии средневековой фило­софской мысли нельзя. Вот почему, на наш взгляд, целесообразно средневековый тип философоствования назвать религиозным ин­теллектуализмом. Постепенно исходные аксиомы средневековой фи­лософии о бессилии человеческого разума перед лицом разума Бо­жественного отодвигались на задний план, а на первый выходило все-таки стремление разумно, т.е. логическими средствами объ­яснить философские проблемы. В частности это развитие выра­зилось в том, что все большее количество богословов и философов становились приверженцами девиза «понимать, чтобы верить» и все меньше становилось охотников защищать противоположный тезис: «верить, чтобы понимать». Другим признаком происходивших из­менений в умонастроениях философов и богословов становилось и перемещение интереса к проблемам более связанным с логикой, не­жели с существованием человека.

Вьгше мы отмечали, что один из последователей Плотина — Порфирий поставил проблему универсалий (общих понятий). Вот она-то постепенно и становится все более значимой в средневековой философии. Если попытаться определить позиции различных фи­лософов по этой проблеме, то в самом общем виде можно выделить три основных точки зрения. Одна из них получила название номинализма (от лат. nominis — имя). Ее видным представителем был, например, Росцелин (ок. 1050-11 Ю). Этот видный философ-богослов придерживался уже знакомой нам по античной философии точки зрения (ср. кинизм): реально существуют лишь единичные вещи, общее же является не чем иным, как только именем, которое дает человек сходству между реально существующими вещами. Про­тивоположная точка зрения получила название реализма (от лат. rcalis — вещественный), видным представителем которого бьгл Ансельм д' Аоста (1033-1109), который некоторое время бьгл ар­хиепископом в Кентербери и потому часто именуется Ансельмом Кентерберийским. Этот философ-богослов придерживался девиза «верить, чтобы понимать» и поскольку, таким образом, на первый план ставил веру, исходил из реального существования общего отдельно и наряду с единичными вещами. Развивая этот тезис, он выдвинул так называемое онтологическое доказательство бытия

107

Бога, имевшее своей предпосылкой как раз то положение, что поскольку общее существует реально и самостоятельно, то можно чисто логическими средствами доказать существование Бога. Суть этого доказательства можно передать следующим образом: по опре­делению Бог есть всесовершенное существо. Допустим, что Бога не существует. Тогда можно помыслить существо, обладающее всеми свойствами Бога, т.е. абсолютно совершенное, но к тому же пре-восхо.тящее Бога тем, что обладает еще и признаком существования. Выходит, что мы пришли к выводу, что может существовать более совершенное существо, чем абсолютное совершенство. Но такой вы­вод абсурден, ибо внутренне противоречив: более совершенного существа, чем всесовершенство не может быть. Таким образом, ос­тается допустить, что Бог реально существует. Эта аргументация Ансельма долгое время вызывала споры среди философов, бого­словов, логиков. Как бы то ни было, следует подчеркнуть, что при­знание такого доказательства правильным возможно лишь с пози­ций реализма.

Наряду с номинализмом и реализмом существовала и третья точка зрения, которая получила название концептуализма (от лат. conceptus — понятие). Видным ее представителем был Пьер Абеляр (1079-1142). Общее существует, полагал он, реально, но не как само­стоятельная вещь, ибо это было бы нелепо. Общее не есть и только слово, так как каждое слово, в том числе и слово, обозначающее большой класс предеметов, все-таки единично. Общее существует реально, но существует как отношение объекта и мысли о нем, как объективный смысл, смысл слова и смысл объекта. Поскольку и тот и другой смыслы понимаются не одним человеком, а многими людь­ми, постольку общее приобретает статус объективности, однако не отде-'иясь при этом от индивидуальных объектов.

Оценивая полемику между номинализмом, реализмом и кон­цептуализмом, следует помнить, что строго говоря средневековая философия в целом (включая и номинализм) характеризуется онто­логическим реализмом, ибо независимо от позиции по проблеме универсалий любой из представителей средневековой фнлософско-богословской мысли в конечном итоге не мог не принимать тезис о том, что общее как Дух, Разум существует реально и имеет примат-перед единичными вещами. Следует также отметить, что упомя­нутая полемика помогает понять сущность схоластики.

108

Выше уже говорилось об особенностях средневекового типа фи­лософствования. Все они свойственны и схоластике, однако у по­следней появились и некоторые дополнительные черты. Дело в том, что к X-XI вв. завоеватели-арабы, стоявшие на значительно более высоком уровне знания античной философии, принесли с собой в Европу забытые там уже к тому времени произведения Ари­стотеля. И вот после нескольких веков забвения, логические труды великого античного философа, его Органон (собрание логических трудов, как средств, органов познания), получил среди европейских философов-богословов такое широкое распространение, что ав­торитет Аристотеля едва ли не сравнялся с авторитетом Свя­щенного Писания. Во всяком случае Аристотеля называли просто Философом (т.е. если это слово было написано с большой буквы, то никому не надо было пояснять, о ком идет речь). Вот почему отличительной чертой схоластики явился истовый логицизм. Он проявлялся и в том, что обсуждению подвергались не практические вопросы, а или вопросы богословского характера, или абстрактные проблемы взаимоотношения понятий, и в том, что метод рас­суждения сводился к установлению тонких различий смысла по­нятии. На первый план в той дисциплине, которая называлась ди­алектикой, прочно вышла логика, в то время как диалектика (по­нимаемая в данном случае как логика противоречия) играла слу­жебную роль, часто чисто номинальную, формальную, поскольку «диалектические», т.е. богословские, логические трактаты писались в форме диалогов. В качестве примера можно сослаться на сочи­нения Ансельма Кентерберийского и Пьера Абеляра.

Возьмем к примеру сочинение Ансельма «О грамотном». Оно написано в форме диалога учителя и ученика. Ученик просит разъ­яснить, является ли слово 'грамотный» обозначением субстанции, или оно обозначает качество. Учитель спрашивает, в чем причина сомнений ученика. Тот приводит в ответ следующие аргументы: с одной стороны можно построить такой силлогизм:

Грамотный есть человек

Человек есть субстанция

Следовательно, грамотный есть субстанция

Но с другой стороны, нельзя сказать про кого-то, что он более (или менее) человек, чем кто-то другой, но вполне можно сказать, что некто более (или менее) грамотный, чем кто-то другой. Сле-

109

довательно, похоже, что «грамотный» -это все-таки качество. Есть и еще одна трудность. Опять-таки возможно такое умозаключение:

Грамотного нельзя помыслить без 1рамотности

Человека можно помыслить беч грамотности

Следовательно, грамотный не человек

Учитель поясняет, что в последнем случае посылки сформули­рованы неверно, нужна переформулировка:

Всякого человека можно помыслить как человека беч

грамотности

Никакого грамотного нельзя помыслить как грамотного

без грамотности

Следовательно, грамотный есть не то же, что человек Этот последний вывод является правильным, вывод же ученика действительно абсурден.

Однако ученик заявляет, что и вывод учителя также приводит к абсурду: ведь если грамотный есть не то же, что человек, то можно сделать вывод: есть не человек, знающий грамоту и тогда возможно следующее логическое построение:

Есть не человек, знающий грамоту

Грамотный есть человек

Следовательно, некоторый не человек есть человек. Бо.лее того, есть и другие абсурдные варианты. Например: