8.3.6. Наличие разделительной стеклянной перегородки

во время встреч в местах лишения свободы

Суд отметил, что власти Российской Федерации не продемонстрировали ни одного источника права, на основании которого в помещении для свидания между лишенным свободы лицом и посетителями устанавливались стеклянные перегородки. Правовое основание для установки таких перегородок можно найти в Приказе Министерства юстиции Российской Федерации от 12 мая 2000 г. N 148 "Об утверждении Правил внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы Министерства юстиции Российской Федерации" (п. 147) <1>. Однако указанное положение неприменимо в деле заявителя, поскольку в рассматриваемый период времени следственный изолятор Лефортово находился вне юрисдикции Министерства юстиции РФ и под контролем Федеральной службы безопасности РФ. Хотя аналогичные положения и могли содержаться в правилах, принятых ФСБ России, но данные правила никогда не публиковались либо иным образом не были доведены до общества. Соответственно, рассматриваемые меры (ограничения) не были предусмотрены правом. В любом случае, Суд вновь напомнил, что хотя физический раздел между лишенным свободы лицом и его посетителями может быть в определенных случаях (для предотвращения побега) оправдан по соображениям безопасности, данные ограничения не могут рассматриваться в качестве необходимых при отсутствии установленного риска опасности. По настоящему делу отсутствовали риски нарушения безопасности, которые могли бы обусловить применение исследованных ограничений. В дополнение Суд подчеркнул, что заявитель был лишен физического контакта со своими посетителями на протяжении всего периода заключения, т.е. более трех с половиной лет. Последствия такого долгого периода, который представляет собой серьезное бремя для заявителя и его семьи, является дополнительным обстоятельством, свидетельствующим о том, что оспоренные ограничения не были пропорциональными. В заключение Суд подчеркнул, что в отсутствие обоснованной необходимости в таких ограничениях права заявителя на уважение семейной жизни рассмотренные ограничения не могут быть оправданы по п. 2 ст. 8 Конвенции. Поэтому было нарушение ст. 8 в аспекте физического разделения стеклянной перегородкой заявителя и его семьи во время их встреч ("Моисеев против Российской Федерации", п. п. 257 - 259 Постановления от 9 октября 2008 г.).

--------------------------------

<1> В настоящее время данный Приказ не действует в связи с принятием Приказа Минюста России от 14 октября 2005 г. N 189.

8.3.7. Цензура корреспонденции

По делу "Кляхин против Российской Федерации" заявитель жаловался на то, что не уважалось его право на тайну переписки с Европейским судом по правам человека.

Суд обратил внимание, что российское законодательство, действовавшее в анализируемый период времени <1>, позволяло осуществлять цензуру переписки лишенных свободы лиц, за исключением переписки с некоторыми государственными органами.

--------------------------------

<1> Речь идет о 1998 г.

Примечание. "Предложения, заявления и жалобы, адресованные прокурору, в суд или иные органы государственной власти, которые имеют право контроля за местами содержания под стражей подозреваемых и обвиняемых, Уполномоченному по правам человека в Российской Федерации, уполномоченным по правам человека в субъектах Российской Федерации, в Европейский суд по правам человека, цензуре не подлежат и не позднее следующего за днем подачи предложения, заявления или жалобы рабочего дня направляются адресату в запечатанном пакете" (ч. 2 ст. 21 ФЗ "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений").

Таким образом, вмешательство в переписку имело юридическое основание, преследовало законную цель - предотвращение беспорядков и преступления. Однако что касается необходимости такого вмешательства, то власти Российской Федерации не смогли предоставить ни одного основания, которое могло бы оправдать указанный контроль за корреспонденцией, направляемой в Суд, конфиденциальность которой должна быть уважаемой. Соответственно, обжалуемое вмешательство не было необходимым в демократическом обществе по смыслу п. 2 ст. 8 Конвенции (п. 109 Постановления от 30 ноября 2004 г.).

По уже упомянутому делу "Власов против Российской Федерации" заявитель также жаловался на чинимые администрацией следственного изолятора ограничения при доставке корреспонденции, обмен документами с адвокатом. Суд подчеркнул, что заявителю было запрещено отправить а) жалобу в Басманный районный суд, б) пять писем маме и жене, с) две формы доверенности своему юристу; также было запрещено получить документы, касающиеся таможенных дел, и учебник по праву. С точки зрения Суда, указанные ограничения представляли собой вмешательство в право заявителя на уважение корреспонденции. Суд по очереди рассмотрел все вышеуказанные вмешательства с позиции соответствия п. 2 ст. 8 Конвенции. Отказ в отправлении жалобы в суд. 21 декабря 1999 г. начальник почтового отделения следственного изолятора отказался отправить письмо заявителя в суд на том основании, что оно не имеет шансов на успех. Непохоже, чтобы полномочия оценивать шансы на успех жалобы, адресованной в суд, где-то предусматривались в национальном праве. Власти Российской Федерации также не предоставили каких-либо аргументов в пользу существования такого правовой основания. Суд посчитал, что отказ в отправлении письма в Басманный районный суд не имел правовой основы. В этой связи Суд напомнил, что корреспонденция должна пересылаться адресату по вопросам, касающимся содержания в местах лишения свободы, либо пересылка не должна приостанавливаться до тех пор, пока жалобу не рассмотрит администрация мест лишения свободы ("Власов против Российской Федерации", п. п. 130, 133, 134 Постановления от 12 июня 2008 г.). Отказ в отправлении писем маме и жене. В феврале 2000 г. следователь отказался послать пять писем маме и жене заявителя, написанных в январе 2000 г. Свой отказ следователь мотивировал ч. 2 ст. 20 ФЗ "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений". Рассматривая жалобу заявителя применительно к данному отказу, национальные суды обратили внимание, что письмо содержало конфиденциальную информацию о проводимом расследовании уголовного дела, а также неприличные слова в отношении правоохранительных органов. Решение суда не содержало конкретных фраз, выдержек из текстов писем. Суд согласился с тем, что отказ был основан на законе - ст. 20 ФЗ "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений", толкуемой совместно с п. 8.9 Правил внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы Министерства внутренних дел Российской Федерации, утвержденных Приказом МВД России 20 декабря 1995 г.

Примечание. "Письма и телеграммы, адресованные потерпевшим, свидетелям преступления, а также содержащие какие-либо сведения по уголовному делу, оскорбления, угрозы, призывы к расправе, совершению преступления или иного правонарушения, информацию об охране следственного изолятора, его сотрудниках, способах передачи запрещенных предметов и другие сведения, которые могут помешать установлению истины по уголовному делу или способствовать совершению преступления, выполненные тайнописью, шифром, содержащие государственную или иную охраняемую законом тайну, адресату не отправляются, подозреваемым и обвиняемым не вручаются и передаются лицу или органу, в производстве которых находится уголовное дело" (п. 8.9 Правил внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы МВД России).

Суд также принял во внимание, что вмешательство преследовало законную цель, собственно "предотвращение беспорядков и преступления", а также "защиту морали". Тем не менее Суд не посчитал, что вмешательство было "необходимым в демократическом обществе", потому что отсутствовали какие-либо доказательства в этом отношении. Во время национальных процедур в Суде власти Российской Федерации не представили выдержки из писем, которые касались информации о расследуемом уголовном деле либо содержали оскорбительные выражения. Если такие высказывания действительно присутствовали в письмах, то национальные власти обязаны процитировать их в своем отказе. Суд со своей стороны не обнаружил такой информации в трех письмах, предоставленных заявителем. Суд напомнил, что запрет частной переписки, которая содержит оскорбления, иные недопустимые высказывания в отношении администрации мест лишения свободы, не является необходимым в демократическом обществе. Соответственно, Суд пришел к выводу, что вмешательство в переписку между заявителем и его мамой и женой не являлось "необходимым в демократическом обществе" ("Власов против Российской Федерации", п. п. 130, 135 - 139 Постановления от 12 июня 2008 г.). Вмешательство в процесс отправки заявителем доверенности на имя юриста. В марте 2000 г. заявитель выдал доверенность своему юристу на совершение в его интересах определенных действий. Пересылка этих документов была запрещена следователем на том основании, что объем передаваемых полномочий был больше, чем необходимо для совершения гражданской сделки. Отказывая в пересылке указанных документов юристам заявителя, следователь сослался на ст. 17 ФЗ "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений" и п. 12.11 Правил внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы Министерства внутренних дел Российской Федерации. Национальные суды, которые рассматривали жалобу заявителя, также сослались на указанные правовые положения, не указывая частностей. Суд не смог найти запрет на передачу доверенности, превышающей полномочия по гражданско-правовой сделке, в тексте вышеупомянутых нормативных актов. Толкование, которое было дано Министерством внутренних дел РФ, а затем национальными судами и властями Российской Федерации в Суде, расходится с обычным значением слов, упомянутых в рассматриваемых положениях. Ни одно из исследуемых нормативных положений при наличии разумного толкования не запрещает лишенным свободы лицам наделять полномочиями своих представителей по совершению любых действий, а не только касающихся гражданских сделок. Соответственно, отказ в передаче доверенностей был произволен и не был сделан в соответствии с правом. Суд напомнил, что переписка с юристами, какие бы цели она не преследовала, особо защищается ст. 8 и чтение писем, адресованных юристам или от юристов, обусловливающих меньший объем вмешательства, допустимо в исключительных случаях, когда власти разумно подозревают, что указанная переписка является злоупотреблением, когда содержание письма ставит под угрозу безопасность места лишения свободы либо безопасность иных лиц, либо иным образом, несовместимым с уголовным правом ("Власов против Российской Федерации", п. п. 140 - 142 Постановления от 12 июня 2008 г.). Отказ в передаче заявителю таможенных документов. В августе 2000 г. адвокат заявителя послал заявителю определенные таможенные документы. Следователь отказался передать заявителю эти документы и приобщил их к материалам уголовного дела. Национальные суды расценили эти документы в качестве вещественных доказательств, так как адвокат упомянул, что они относятся к уголовному делу. Суд подчеркнул, что в результате решения следователя о присоединении таможенных документов к материалам дела заявитель имел возможность ознакомиться с ними по истечении нескольких месяцев, в январе 2001 г., когда он изучал материалы дела. Суд не исследовал мотивы, по которым следователь решил, что соответствующие документы имеют доказательственное значение, потому что в материалах суда отсутствуют тексты данного решения. Создалось впечатление, что это процессуальное решение вообще отсутствовало, в материалах дела не имеется указанного решения и национальные суды применительно к жалобе заявителя не упомянули дату этого решения. Суд пришел к выводу, что вмешательство в передачу заявителю таможенных документов не было предусмотрено законом ("Власов против Российской Федерации", п. п. 143 - 145 Постановления от 12 июня 2008 г.). Отказ в передаче заявителю учебника по праву. В мае 2001 г. начальник следственного изолятора позволил адвокату передать заявителю копию судебной жалобы и отказал в передаче учебника по праву. Суд отметил, что решение об отказе в передаче учебника по праву не основывалось на каком-либо правовом акте, в свою очередь, п. 6 ст. 17 ФЗ "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений" прямо предусматривает право лишенного свободы иметь материалы, необходимые для защиты его прав и законных интересов. Соответственно, запрет на передачу учебника по праву являлся произвольным и не был предусмотрен законом ("Власов против Российской Федерации", п. п. 146, 147 Постановления от 12 июня 2008 г.).

По вышеупомянутому делу "Моисеев против Российской Федерации" заявитель также обратил внимание на то, что ограничения на переписку, когда он был лишен свободы, не являлись законными и не были необходимыми. Суд подчеркнул, что вмешательство в право на переписку <1> основывалось на ст. 20 Федерального закона "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений". Причем это является единственным правовым основанием для осуществленного вмешательства, так как нормативные акты Министерства юстиции РФ не касались заявителя, поскольку следственный изолятор Лефортово находился под контролем ФСБ РФ. Статья 20 Закона предусматривает цензуру посылаемой корреспонденции применительно ко всем категориям переписки, независимо от того, идет ли речь о личной переписке либо о переписке с адвокатом. Суд уже констатировал, что такая форма цензуры, которая предоставляет право администрации места лишения свободы беспорядочно и повседневно контролировать всю переписку заявителя, является несовместимой со ст. 8 Конвенции <2>. Соответствующая мотивировка применима и при обстоятельствах настоящего дела, когда вышеупомянутый Закон позволяет администрации следственного изолятора неограниченные полномочия по вопросам цензуры, без определения объема такого вмешательства, оснований, которые могли бы оправдать такое вмешательство, механизм реализации такого вмешательства, будь то вскрытие, чтение, отказ в переправке, удержании либо осуществление контроля в иной форме. Более того, рассматриваемый Закон не предусматривает положений, касающихся независимого контроля за объемом и продолжительностью мер, связанных с цензурой. Недостаток в гарантиях против произвольного осуществления полномочий со стороны администрации следственного изолятора привел к необычным и экстраординарным ограничениям прав заявителя, к примеру, запрет иметь на стене более двух фотографий, хранить письма не более 24 часов. Таким образом, национальное законодательство России не смогло обеспечить защиту против произвольного вмешательства со стороны властей в право заявителя на уважение корреспонденции. Соответственно, рассмотренные ограничения права заявителя на корреспонденцию не могут рассматриваться в качестве ограничений, имеющих правовую основу. Поэтому было допущено нарушение ст. 8 Конвенции в исследованном аспекте ("Моисеев против Российской Федерации", п. п. 265 - 267 Постановления от 9 октября 2008 г.).

--------------------------------

<1> Речь шла о цензуре осуществляемой переписки со стороны администрации изолятора.

<2> Суд сослался на дело "Ciapas v. Lithuania" (Постановление от 16 ноября 2006 г.) и дело "Jankauskas v. Lithuania" (Постановление от 24 февраля 2005 г.).

Прослушивание переговоров

По делу "Быков против Российской Федерации" заявитель жаловался на то, что операция под прикрытием охватывала незаконное вторжение в его жилище и что перехват и запись его разговора с В. представляли собой вмешательство в его частную жизнь.

Примечание. Как следовало из материалов дела, заявитель, предположительно, приказал В. убить С., бывшего партнера заявителя по бизнесу. В. не выполнил указания и обратился в ФСБ РФ. 29 сентября 2000 г. была проведена инсценировка убийства. 3 октября 2000 г. В., действуя согласно инструкциям правоохранительных органов, пришел домой к заявителю. У В. было спрятано радиопередающее устройство, с помощью которого был записан разговор В. с заявителем (п. п. 10 - 14 Постановления от 10 марта 2009 г. по делу "Быков против Российской Федерации").

Суд подчеркнул, что стороны не спорили о том, что меры, осуществленные правоохранительными органами в процессе реализации операции под прикрытием, представляли собой вмешательство в право заявителя на уважение его частной жизни, содержащееся в п. 1 ст. 8 Конвенции. Принципиальным остается вопрос о том, было ли вмешательство оправданно согласно п. 2 ст. 8, т.е. было ли оно осуществлено согласно закону и было ли оно необходимым для достижения одной из целей, указанных в этом параграфе. В этой связи Суд отметил, что национальные власти использовали два аргумента в пользу той позиции, что операция под прикрытием была законной. Суд первой инстанции установил, что отсутствовало вторжение или нарушение частной жизни заявителя, поскольку отсутствовали какие-либо возражения против прихода В. в помещение, а также потому, что указанное помещение не предназначалось для частной жизни. Органы прокуратуры в дополнение к этому утверждали, что операция под прикрытием была законной, так как отсутствовала какая-либо деятельность, регулируемая национальным законодательством, и поэтому правоохранительные органы были связаны своим собственным усмотрением. Суд отметил, что Закон об оперативно-розыскной деятельности явно направлен на защиту частной жизни, предусматривая необходимость судебного санкционирования любой оперативно-розыскной деятельности, которая может обусловливать вмешательство в частную жизнь. Закон предусматривает два типа защищаемой частной жизни <1>: во-первых, в аспекте общения посредством телефонных и почтовых услуг, во-вторых, - жилище. Применительно к последнему аспекту национальные власти, особенно Мещанский районный суд г. Москвы, утверждали, что приход В. в гостевой домик с согласия заявителя не представляет собой вторжение, представляющее вмешательство в право на охрану жилья. Что касается права на охрану общения, этот вопрос только однажды анализировался в решении прокуратуры, оставившем без удовлетворения жалобу заявителя. По мнению сотрудников прокуратуры, разговор заявителя с В. выходил за сферу защиты, гарантируемой Законом об оперативно-розыскной деятельности, поскольку ситуация не касалась телефонного разговора либо почтового отправления. Этот же самый аргумент использовали власти Российской Федерации, которые полагали, что требование судебного санкционирования не распространяется на использование радиопередающих средств и что операция под прикрытием не нарушала национального законодательства. Принимая вышеизложенное, ясно, что национальные власти не истолковали Закон об оперативно-розыскной деятельности как предусматривающий необходимость предварительного судебного санкционирования в обстоятельствах рассматриваемого дела, поскольку дело не касалось жилища заявителя либо использования телефонной или почтовой связи по смыслу ст. 8 Закона. Суд вновь обратил внимание на то, что фраза "в соответствии с законом" требует не только соответствия действий праву, но и качества такого права, подразумевая, чтобы оно было совместимо с принципом господства права. В аспекте скрытой слежки, осуществляемой публичными властями, в настоящем деле - сотрудниками МВД, национальное право должно предусматривать защиту от произвольного вмешательства в права, гарантируемые ст. 8 Конвенции. Более того, право должно быть достаточно четким в своих формулировках, чтобы обеспечить лицо соответствующей информацией в отношении обстоятельств и условий, при которых имеется возможность проведения скрытых операций. Далее Суд отметил, что Закон об оперативно-розыскной деятельности допускает так называемые оперативные эксперименты для расследования серьезного преступления. Хотя Закон не определяет, какие меры могут охватываться такими экспериментами, национальные власти следовали позиции, что в законодательстве Российской Федерации отсутствовали положения, регулирующие перехват и запись частного общения через радиопередающее средство. Власти Российской Федерации утверждали, что правила, касающиеся записи телефонных переговоров, не применяются в отношении радиопередающих средств и не могут использоваться по аналогии. Напротив, они указали на разницу между этими двумя вариантами, указывая, что не требовалось получать судебную санкцию на использование радиопередающих средств, поскольку указанная технология не охватывалась какими-либо регулятивными положениями. Таким образом, власти Российской Федерации посчитали, что использование технологии, не содержащейся в ст. 8 Закона об оперативно-розыскной деятельности, для прослушивания разговора не подчиняется формальным требованиям, предусмотренным в Законе (п. п. 69 - 77 Постановления от 10 марта 2009 г.). Суд постоянно повторял, что, когда речь идет о прослушивании разговоров в интересах следствия, закон должен быть достаточно четким в своих формулировках, чтобы позволить гражданам иметь соответствующую информацию об обстоятельствах и условиях, при которых власти наделяются полномочиями для обращения к тайному и потенциально опасному вмешательству в право на охрану частной жизни и корреспонденции. В частности, для того, чтобы соответствовать требованию "качество закона", закон, возлагающий дискреционные полномочия, должен определять объем таких полномочий, хотя детализированные процедуры и условия необязательно должны быть инкорпорированы в материальное право. Уровень детализированности закона в этой связи будет зависеть от обстоятельств дела. Поскольку реализация на практике мер по тайному слежению за переговорами не открыта для контроля со стороны заинтересованных лиц либо общества в целом, то она будет противоречить принципу господства права, если правовые полномочия, предоставляемые органам исполнительной или судебной власти, будут выражены в формулировках, свойственных неограниченным полномочиям. Следовательно, закон должен закреплять достаточно ясно уровень возлагаемых на органы государства полномочий и способы их реализации, чтобы позволить лицу защититься от произвольного вмешательства. По мнению Суда, данные принципы должны применяться в равной степени и к использованию радиопередающих средств, которые, принимая во внимание сущность и уровень обусловливаемого вторжения, фактически идентичны контролю за телефонными переговорами. По настоящему делу заявитель обладал незначительными, если даже таковые имелись, гарантиями защиты в отношении процедуры, касаемой оформления и реализации прослушивания его разговора с В. В частности, полномочие властей приказать прослушивание не было подчинено каким-либо условиям, объем и способ его осуществления не были определены, не имелось иных специальных гарантий. Принимая во внимание отсутствие специальных правил, предусматривающих гарантии, Суд не посчитал, что, как утверждали власти Российской Федерации, возможность для заявителя инициировать судебные процедуры с требованием признания эксперимента незаконным и потребовать исключения его результатов в качестве недопустимых доказательств отвечает упомянутым выше стандартам. Из этого следует, что в отсутствие специальных и детализированных правил использование рассматриваемой технологии слежения в качестве части оперативного эксперимента не сопровождалось соответствующими гарантиями в отношении разнообразных злоупотреблений. Соответственно, использование такой техники могло быть произвольным и поэтому было несовместимым с требованием законности. Поэтому вмешательство в право заявителя на уважение частной жизни не было осуществлено согласно закону, как того требует п. 2 ст. 8 Конвенции (п. п. 78 - 82 Постановления от 10 марта 2009 г. по делу "Быков против Российской Федерации").

--------------------------------

<1> Дословный перевод.