Томас Гоббс

Томас Гоббс (1588–1679), сын сельского священника и выпускник Оксфорда, получивший ученую степень бакалавра искусств, всю свою жизнь посвятил науке — философии. Имея возможность остаться преподавать в университете, он предпочел место гувернера в семействе лорда Кавендиша, графа Девонширского.

Многие годы Гоббс провел в Париже, откуда наблюдал за событиями английской революции и где некоторое время наставлял в науках наследника английского престола — будущего короля Карла II Стюарта. Карл не забыл своего учителя и, когда вернулся на отцовский престол, назначил Гоббсу пенсию, обеспечившую философу безбедную жизнь. Однако этот факт не означает, что Гоббс придерживался традиционных монархических взглядов. При Якове II он испытал гонения: его обвиняли в ереси и атеизме. У Гоббса даже имелись основания опасаться за свою жизнь. К счастью все обошлось, и философ дожил до глубокой старости, скончавшись на 92-м году жизни.

К основным произведениям Гоббса относятся трилогия под общим названием «Основы философии» (ч. I «О теле» (1655), ч. II «О человеке» (1658), ч. III «О гражданине» (1641)) и «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1651).

Предмет философии, по Гоббсу, материален — это тела. «Телом является все то, что не зависит от нашего мышления и совпадает с какой-нибудь частью пространства, т. е. имеет с ней равную протяженность» (1, 141). Свойства тел познаются разумом. Поэтому все, не поддающееся рациональному познанию, из предмета философии исключается, т.е. исключается «всякое знание, имеющее своим источником божественное вдохновение, или откровение, потому что оно не приобретено нами при помощи разума» (1, 80). Итак, религия и наука не должны смешиваться. Это принципиальное для Гоббса положение.

Сама же философия состоит из нескольких разделов в зависимости от особенностей тел, подлежащих познанию. «Философия, — пишет Гоббс, — распадается на две основные части. Всякий, кто приступает к изучению возникновения и свойств тел, сталкивается с двумя совершенно различными родами последних. Один из них охватывает предметы и явления, которые называются естественными, поскольку они являются продуктами природы; другой — предметы и явления, которые возникли благодаря человеческой воле, в силу договора и соглашения людей, и называются государством (civitas). Поэтому философия распадается на философию естественную и философию гражданскую. Но так как, далее, для того чтобы познать свойства государства, необходимо предварительно изучить склонности, аффекты и нравы людей, то философию государства подразделяют на два отдела, первый из которых, трактующий о склонностях и нравах, называют этикой, а второй, исследующий гражданские обязанности, — политикой, или просто философией государства» (1, 80).

Так как свойства государства, его смысл и предназначение объясняются, исходя из природы человека, то, как мы уже говорили, Гоббс философии государства предпосылает философию морали, или философию человека, толкующую о его склонностях и нравах. Гоббс принципиально не согласен с тем, что человек — существо общественное. Это — одно из заблуждений античной философии. Человек эгоистичен, подвержен разнообразным страстям и всегда преследует свою собственную выгоду и только на этих условиях вступает в отношения с другими. «Влечение» и «отвращение» — вот что движет человеком. То, к чему человек испытывает влечение, является добром, то, к чему питает отвращение, — злом. Но добро и зло относительны: «...так для наших врагов зло то, что для нас благо» (1, 239). Существует только одно бесспорно общее для всех благо — самосохранение. Жизнь и здоровье, таким образом, — благо, а смерть — зло.

Для доказательства этого положения Гоббс использует гипотезу естественного состояния. Его описанию посвящается раздел «Свобода» в книге «О гражданине» и заключительные главы раздела «О человеке» в «Левиафане». Жить вместе людей заставляет отнюдь не их общительная природа, коей не существует, но страх: «...все крупные и прочные людские сообщества берут свое начало не во взаимной доброжелательности, а во взаимном страхе людей» (1, 287).

Причина взаимного страха на первый взгляд парадоксальна — она заключается в природном равенстве людей. «Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей...» (2, 93). Но природное равенство означает лишь то, что люди обладают равными возможностями друг против друга: каждый способен убить каждого. Равенство умственных способностей приводит к равенству надежд и желаний, а отсюда проистекает взаимное недоверие, ибо каждый является конкурентом каждого. «Самая распространенная причина, заставляющая людей взаимно желать зла друг другу, является результатом того, что одновременно множество людей стремятся к обладанию одной и той же вещью, однако чаще всего они не могут ни пользоваться одновременно этой вещью, ни разделить ее между собой. Следовательно, ее приходится отдавать сильнейшему, а кто будет сильнейшим, решит борьба» (1, 289). Эта борьба ведется на основании естественного права, по которому природа дала каждому право на все: право на выбор цели и право на выбор средств для ее достижения.

Царящее в естественном состоянии естественное право тождественно свободе. «Естественное право, — пишет Гоббс, — называемое обычно писателями jus naturale, есть свобода всякого человека использовать собственные силы по своему усмотрению для сохранения своей собственной природы, т. е. собственной жизни, и, следовательно, свобода делать все то, что, по его суждению, является наиболее подходящим для этого». А сама по себе свобода состоит лишь в отсутствии внешних препятствий для того, чтобы делать то, что человек считает полезным для себя (2, 98). Господствует принцип «человек человеку волк», и идет война всех против всех. В условиях этой войны не существует понятия справедливого или несправедливого, мерилом поступков является польза. Война всех против всех могла бы идти бесконечно, если бы человек не боялся смерти как величайшего зла. Страх смерти стимулирует разум человека, заставляет его искать более надежные средства для сохранения жизни, кроме своих индивидуальных возможностей. В связи с этим разум человека формулирует естественные законы, некие требования истинного разума. «Естественный закон, lex naturalis, есть предписание, или найденное разумом (reason) общее правило, согласно которому человеку запрещается то, что пагубно для его жизни или лишает его средств к ее сохранению, и пренебрегать тем, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни» (2, 98). Истинный разум требует от человека соблюдения своих обязанностей перед остальными людьми ради собственного самосохранения (1, 294). Поэтому-то различие между правом (jus) и законом (lex), по мнению Гоббса, заключается в том, что «право состоит в свободе делать или не делать», закон же «определяет и обязывает», поэтому в отношении одной и той же вещи обязательство (закон) и свобода (право) несовместимы (2, 98–99). Если естественное право — это царство свободы каждого, то естественные законы — это обязательства, накладываемые на каждого разумом каждого. Иными словами, право и закон, jus и lex, выступают как правомочие и обязанность. Сказанное вытекает из смысла естественных законов, сформулированных Гоббсом.

Поскольку первым из благ является самосохранение, то наиболее общее предписание истинного разума гласит: «всякий человек должен добиваться мира, если у него есть надежда достигнуть его; если же он не может достигнуть его, то он может использовать любые средства, дающие преимущество на войне». В первой части этого предписания содержится «первый и основной естественный закон, гласящий, что следует искать мира и следовать ему»; вторая его часть относится к естественному праву «защищать себя всеми возможными средствами» (2, 99). Первый естественный закон определяет цель — мир. Второй естественный закон определяет средства его достижения. «В случае согласия на то других человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, которую он допустил бы у других людей по отношению к себе» (2, 99). В книге «О гражданине» этот закон сформулирован несколько иначе: «право всех на все не должно сохраняться, некоторые же отдельные права следует либо перенести на других, либо отказаться от них» (1, 295).

Третий естественный закон — справедливость, которая состоит в выполнении заключенных соглашений: сама справедливость проистекает из договора. «Ибо там, где не имело место предварительное заключение договора, не было перенесено никакое право и каждый человек имеет право на все и, следовательно, никакое действие не может быть несправедливым» (2, 110). Нарушение же договора является несправедливостью, т. е. нарушением права — injuria (1, 305). Исполняя договоры — поступая правомерно — человек одновременно поступает и разумно, ибо это соответствует интересам его безопасности. Ведь человек, нарушающий договоры, не может рассчитывать на помощь других и на принятие в сообщество.

Итак, в основе человеческого сообщества лежат договоры, которые порождают право, т. е. справедливость. Благодаря им появляются понятия правомерного, справедливого, правильного поведения и несправедливости — правонарушения. Иными словами, право у Гоббса, так же как и язык, носит конвенциальный характер.

Естественные законы, сформулированные Гоббсом (причем предложенный им перечень не исчерпывающий, все эти и иные законы охватываются известным положением «не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы было сделано по отношению к тебе»), — частью моральные, частью юридические — по сути являются принципами мирного разумного человеческого общения. Сам Гоббс называет эти законы моральными, а науку о них — истинной моральной философией. Естественные законы неизменны, вечны и известны каждому находящемуся в здравом уме человеку. Однако их исполнение в естественном состоянии не гарантировано, люди продолжают испытывать взаимное недоверие друг к другу, поэтому фактически справедливость, т. е. право, не может существовать. Слова «справедливое» и «несправедливое» приобретают смысл только тогда, когда появляется принудительная власть, гарантирующая справедливость. Поэтому в естественном состоянии естественные законы являются не более чем предписаниями, которые «суть заключения или теоремы» (2, 123). Превратить же их в законы в собственном смысле слова может только государство, способное обеспечить социальное принуждение.

Всеобщий отказ от права на все может обеспечить мир только в том случае, если оно переносится на одно лицо, берущее на себя ответственность за мир и безопасность людей. Это единое лицо, обладающее властью над всеми, является искусственным телом, т. е. создаваемым людьми. Создание и сохранение этого искусственного тела, или искусственного человека, основывается на определенных правилах, соблюдение которых обязательно.

Создается государство в результате договора каждого с каждым, таким образом конструируется некая общая власть. «Это реальное единство, — пишет Гоббс, — воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия» (2, 133).

При классификации форм правления Гоббс следует античной традиции с одним принципиальным исключением — неправильных форм быть не может. «Неправильные» формы — не более чем отрицательные наименования монархии, аристократии, демократии и выражают лишь мнение говорящего. «Те, кто испытал обиду при монархии, именуют ее тиранией, а те, кто не доволен аристократией, называют ее олигархией. Точно так же те, кому причинено было огорчение при демократии, называют ее анархией» (2, 144), что никоим образом не сказывается на природе этих форм.

Итак, если верховная власть принадлежит одному — перед нами монархия, если нескольким — аристократия, если большинству — демократия. Все три формы при соблюдении принципа абсолютности власти имеют право на существование. Однако одна из них — монархия — все же наиболее целесообразна. Дело совсем не в том, что земная власть должна быть создана по образцу небесной: один Бог на небе — один правитель на земле. Хотя Гоббс и называет государство смертным Богом, подчеркивая бесспорные преимущества, которые дает жизнь в государстве сравнительно с естественным состоянием, он отнюдь не обожествляет людей, стоящих у власти. Они столь же порочны, как и все остальные. Преимущества монархии Гоббс выводит, сравнивая ее с иными формами правления и анализируя «неудобства» власти как таковой.

Материя государства — это люди, которые должны быть структурированы определенным образом. В структуру государства, понимаемого в данном случае как объединение людей, подчиненных единой власти, входят так называемые подвластные группы. «Под группой людей, — пишет Гоббс, — я подразумеваю известное число людей, объединенных общим интересом или общим делом». Гоббс предлагает своеобразную теорию групп применительно к раннему буржуазному обществу. Он подразделяет все группы, во-первых, на упорядоченные, те, в которых «один человек или собрание людей выступают в качестве представителя всей группы», и неупорядоченные, где нет такого представителя; во-вторых, на политические, создаваемые «на основе полномочий, данных им верховной властью государства», и частные, «образованные самими подданными»; в-третьих, на законные и противозаконные (1, 174).

Философия права Гоббса частью входит в моральную философию, где рассматриваются естественные законы, частью в философию государства, где анализируются гражданские позитивные законы. При этом естественные и гражданские законы нераздельно связаны между собой.

Издание законов — исключительная и важнейшая функция суверена. Закон есть приказ суверена, обращенный к подданным и предполагающий наказание за его нарушение. Но любой ли приказ можно считать законом? Позитивные законы — это те правила, «которые государство устно, письменно или при помощи других достаточно ясных знаков своей воли предписало ему (подданному. — И. К.), дабы он пользовался ими для различения между правильным и неправильным, т. е. между тем, что согласуется, и тем, что не согласуется с правилом» (2, 200).

Однако здесь возникает вопрос о соотношении естественных законов и законов гражданских. Из сказанного выше может создаться впечатление, что в государственно-организованном обществе естественные законы теряют всякий смысл. Ведь они — не более чем некие теоремы разума, которые могут войти в содержание позитивного закона или нет в соответствии с волей суверена. Однако, судя по всему, Гоббс даже не допускает мысли, что естественные законы будут игнорироваться законодателем. Он не противопоставляет, а, напротив, постоянно подчеркивает единство естественного и позитивного закона. Последний должен санкционировать, конкретизировать естественные законы и устанавливать наказания за их нарушения. Естественные законы запрещают людям всяческую несправедливость: кражи, убийства, прелюбодеяния и т. д., «но что именно для гражданина должно считаться кражей, убийством, прелюбодеянием, наконец, вообще несправедливостью (противоправным деянием), определяется не естественным, а гражданским законом» (1, 343). Более того, естественный и позитивный закон — не два закона, а две части одного, «из которых одна (писаная часть) называется гражданским законом, другая (неписаная) — естественным» (2, 207).

Естественный закон продолжает существовать в государственно- организованном обществе. Ведь позитивным законом невозможно урегулировать все отношения, предусмотреть все возможные тяжбы. Поэтому граждане в тех случаях, когда позитивный закон молчит, должны руководствоваться здравым разумом, т. е. естественным законом. Но окончательное решение все равно принадлежит суверену, вернее, назначенному им судье.

Теория государственного суверенитета. Политико-правовые идеи сторонников королевского абсолютизма в Англии (Р.Фильмер, К.Салмазий). Политико-правовые идеи и программы индепендентов (Дж. Мильтон), левеллеров (Дж. Лильберн: теория прав и свобод граждан, учение о народном суверенитете и разделении властей), диггеров (Дж. Уинстенли).

Английская буржуазная революция XVII в. нанесла сокрушительный удар по феодализму и открыла простор для быстрого роста капиталистических отношений в одной из ведущих стран Западной Европы. Она имела несравненно более широкий резонанс, нежели прошедшая за несколько десятилетий до нее нидерландская (голландская) революция.

Английская революция имела ряд особенностей. Возглавившая ее городская буржуазия выступала в тесном союзе с джентри (средним и мелким дворянством, сумевшим приспособиться к развитию капитализма). Революционный лагерь составили также крестьянство, городская мелкая буржуазия. Трудящиеся массы явились важной движущей силой английской буржуазной революции. Защитниками изжившего себя феодально-абсолютистского строя были старое дворянство и верхушка господствовавшей англиканской церкви.

Каждая из общественных групп, принимавших участие в революции, выставила свои политические программы и обосновала их соответствующими теоретическими выкладками. Понятно, что эти программы и теоретические построения, на которые они опирались, отличались друг от друга содержанием, социально-классовой направленностью. Тем, что было в них общего, являлась религия. Идеологи обоих противоборствовавших лагерей оперировали библейскими текстами, яростно обвиняя своих врагов в отступничестве от «истинного Бога». Религиозную форму английская революция унаследовала от широких социальных движений средневековья. Умонастроения и чувства масс столетиями вскармливались исключительно религиозной пищей. Чтобы всколыхнуть массы, необходимо было их собственные интересы представлять в религиозной одежде.

У кальвинистской реформации позаимствовала свою идеологию английская буржуазия. Интересы ее правого крыла (богатого купечества и банкиров Лондона, примкнувшей к ним части обуржуазившегося дворянства) представляла религиозно-политическая партия пресвитериан. Позиции средней буржуазии и группировавшихся вокруг нее джентри защищала партия индепендентов («независимых»). Политической партией мелкобуржуазных городских слоев являлись левеллеры («уравнители»). Из движения левеллеров выделились диггеры («копатели»); они образовали левый фланг революционной демократии и самыми радикальными средствами отстаивали интересы деревенской бедноты, городских низов.

Противники революции, соединявшие веру в незыблемость феодальных порядков с преданностью королевскому абсолютизму и клерикальными убеждениями, не особенно заботились о новизне и весомости той аргументации, которую они пускали в ход в идеологической борьбе. Ими были взяты на вооружение концепция божественной природы монархической власти, теория патриархального возникновения и существа государства.

Первую развил профессор Лейденского университета (Голландия) Клавдий Салмазий в памфлете «Королевская защита». В этом антиреволюционном произведении Салмазий утверждает, что монархи получают свою власть от бога; никто из людей не смеет ее ограничивать и разрушать. Казнь короля (речь идет о казни Карла I Стюарта 30 января 1649 г.) есть оскорбление божества и попрание религии; она означает, по Салмазию, ниспровержение самих основ государственности, упразднение всякого права и всяких законов.

Теорию патриархального происхождения государства изложил Роберт Фильмер в сочинении «Патриархия, или Естественная власть короля». Он доказывал, будто власть королей ведет свое начало непосредственно от прародителя рода человеческого – Адама. Поэтому государство появляется вовсе не в результате общественного договора, заключаемого свободными и равными людьми, который ими же при определенных условиях может быть расторгнут. Государь не назначается, не выбирается и не смещается подданными, ибо все они – его дети. Происходя (через Адама) от бога, монархическая власть, согласно Фильмеру, вообще не подчинена человеческим законам.

Как уже отмечалось, во времена английской буржуазной революции в стране действовало и боролось множество различных общественно-классовых группировок. Соответственно и политико-юридическая мысль данной эпохи оказалась представленной в социальном плане широким спектром идей.

Одними из самых распространенных и влиятельных были в ту пору идеи индепендентов. Главные религиозно-политические лозунги индепендентов были таковы: полная независимость и самоуправление для каждой общины верующих, ликвидация централизованной и подчиненной диктату государства (короля) англиканской церкви, никакой иной власти в делах совести, кроме «власти Бога», абсолютная веротерпимость и неотчуждаемость свободы совести и т.п. Собственно политические требования индепендентов отличались умеренностью. Признавая преимущества республиканского строя, они готовы были довольствоваться установлением конституционной монархии. Выразителями идеологии индепендентов явились Джон Мильтон, Олджернон Сидней, Джеймс Гаррингтон и др.

Великий английский поэт Джон Мильтон (1610–1674) принял активнейшее участие в революции на стороне демократических сил. В его трактатах «О власти королей и должностных лиц», «Защита английского народа против Салмазия», «Иконокласт» обосновывается то положение, что люди по природе своей свободны и должны оставаться такими при всех без исключения условиях общественной жизни. Народ («под словом народ мы разумеем всех граждан всякого состояния») – единственный источник и носитель власти, суверенитета государства. Он вручает бразды правления королю, магистратам не для того, чтобы поставить над собой господ, а чтобы иметь уполномоченных, которые бы четко выполняли его поручения. Правители обязаны действовать в интересах и на благо народа, подчиняясь гражданским законам. Если они от этого уклоняются, народ вправе (в том числе через собрание своих представителей – палату общин парламента) призвать их к ответу и подвергнуть наказаниям, вплоть до самых суровых.

С точки зрения Дж. Мильтона, республика, по-видимому, приемлемей прочих других политических форм. Она позволяет народу оказывать решающее влияние на деятельность должностных лиц, на управление государством. При ней более всего обеспечиваются права индивида: его свобода совести, мысли, слова. Правда, Дж. Мильтон считал, что демократию может возглавлять и король (но лишь как на время избранный представитель нации, свободно выбираемый и сменяемый народом). По его мнению, избирательное право, вводимое в государстве, следует предоставлять главным образом средним классам, поскольку именно там имеются те «умные и дельные люди», которые заслуживают быть у кормила государственного правления.

Идею народного суверенитета отстаивал в своих «Рассуждениях о правительстве» О. Сидней (1622–1683), сложивший голову на плахе за оппозицию реакционному правлению короля Карла II. О. Сидней подверг уничтожающей критике сочинение Р. Фильмера « Патриархия». Вслед за Т. Гоббсом и Дж. Мильтоном он выводил происхождение государства из свободного соглашения людей, которое-де было заключено ими в целях самосохранения. Нет никакого иного правомерного основания власти, чем это соглашение: ни родство, ни сила, ни обман не рождают права. Кому принадлежит право учреждать власть, тому принадлежит и право ее аннулировать. Посему народ всегда вправе низвергнуть королей, злоупотребляющих полученной ими властью. Таковую они обретают благодаря договору между народом и правителями. Преимущественно в политическом смысле понимает О. Сидней свободу индивидов, народа-суверена. В ней он видит прежде всего фактическое участие людей в установлении верховной власти, гражданских законов. Демократические ориентации О. Сиднея привели его, однако, не к республиканизму, а к защите «смешанного правления» (власть короля, ограниченная парламентом), т.е., по сути дела, к проекту создания конституционной монархии.

Близкий по своим политическим взглядам к индепендентам, Дж. Гаррингтон (1611–1677) опубликовал в 1656 г. труд «Республика Океания». В нем обосновывается желательность перестройки английской государственности и придания ей облика буржуазно-дворянской республики («без примеси аристократии невозможно никакое народное государство»).

Но для истории науки о государстве и праве «Океания» интересна не только в этом плане. Намного значимей в научном отношении развиваемый в ней тезис о детерминации государственных форм характером распределения собственности в обществе. Исследуя фактическое имущественное положение различных социальных слоев современной ему Англии и сопоставляя его с организацией, составом и целями правления, Дж. Гаррингтон доказывает: собственность не порождается властью (как утверждал Т. Гоббс), а напротив, собственность создает власть. «Каков баланс собственности в стране, такова и власть в ней». Здесь мы встречаемся с одним из первых в государствоведении Нового времени плодотворных опытов выявления зависимости природы и специфических черт политического строя от реального экономического фактора.

Если индепенденты хотели бы после видоизменения формы правления, завоевания для буржуазии и нового дворянства доступа к власти, освобождения этих общественных групп от феодальных пут завершить революцию, то в намерения левеллеров входило повести ее гораздо дальше. Пространных сочинений о государстве и праве они нам не оставили. Однако выдвинутые ими идеи сыграли очень крупную позитивную роль в социально-политической жизни Западной Европы и Северной Америки XVII–XVIII вв., в развитии прогрессивной политикоюридической мысли.

Вождем и идеологом партии левеллеров был Джон Лилберн (1614–1657). Им написаны и с его участием составлены многочисленные памфлеты и документы, в которых излагалась политическая программа наиболее демократически настроенных кругов английского общества, действовавших в революции. Программу эту отличали смелость, глубина и новизна как постановки, так и предлагавшихся решений ключевых тогда проблем государства, права, законодательства.

Краеугольный камень платформы левеллеров– принцип первичности, верховенства и суверенности власти народа. «Вся власть,– писал Дж. Лилберн,– изначально и по своей сущности исходит от народа, и его согласие, выраженное через его представителей,– единственное основание всякого справедливого управления». Левеллеры не просто провозгласили указанный принцип. Они еще и обогатили его положением о неотчуждаемости народного суверенитета. Законы самой истории, ответственность перед потомками и предками воспрещают нации отчуждать кому-либо свою власть.

Аналогичным образом решался левеллерами вопрос о правах и свободах индивида. По крайней мере свобода личности и право собственности, свобода совести и печати, свобода промышленной и торговой деятельности, равенство всех перед законом и судом объявлялись прирожденными и неотъемлемыми. Никакие власти и никакие органы, по мнению левеллеров, не полномочны отменять либо изымать эти естественные права и свободы человека. Объективно данное мнение покоилось на той презумпции, что естественные права и свободы людей существуют раньше и стоят выше всякого гражданского, позитивного закона.

Среди всех других политических течений, принимавших участие в английской буржуазной революции, левеллеры выделялись своим бескомпромиссным отрицанием каких бы то ни было форм монархического и олигархического правления. Их идеал – республика, в которой регулярно и демократическим путем проводятся выборы в однопалатный парламент, а само законодательное собрание (отнюдь не наделяемое гражданами неограниченной компетенцией и переизбираемое через сравнительно короткие промежутки времени) контролируется народом.

В выборах в народное представительство «должны иметь голос, согласно естественному праву, все люди в возрасте 21 года и выше (за исключением слуг, лиц, живущих милостыней, и тех, кто служил бывшему королю оружием и добровольными пособиями)». Требование такого всеобщего избирательного права логично подкреплялось у левеллеров призывом к ликвидации сословий, устранению сословных привилегий и феодальных повинностей.

Новаторским являлся выставленный левеллерами тезис: в целях предотвращения узурпации власти, во имя сохранения свободы народа необходимо избежать сосредоточения всех публично-властных полномочий в одних руках, даже если это будут руки законодателей. Дж. Лилберн писал: «...власть депутатов состоит лишь в издании законов, правил и инструкций для судов и лиц, назначенных по закону для исполнения их, которым должны подчиняться одинаково как члены республики, так и парламента. Неразумно, несправедливо и губительно для народа, чтобы законодатели были одновременно и исполнителями законов». Левеллеры пребывали в убеждении, что только строгое разграничение власти между органами (депутатами), принимающими законы, и учреждениями (должностными лицами), применяющими их, гарантирует целостность народной свободы.

Идею разграничения (распределения) публично-властных полномочий между законодательными органами и административньми учреждениями левеллеры дополняли предложением отделить суд от администрации, а всех должностных лиц сделать подотчетными парламенту. Они были, кроме того, одними из первых, кто выступил по существу за отделение религии и церкви от государства: «Никакой человеческой власти нами никоим образом не доверяется решение вопросов религии и о способах богопочитания».

В политической программе левеллеров нужно отчетливо видеть платформу буржуазной революционной демократии. Эта ее социальная сущность в особенности проявилась в факте нераспространения левеллерами избирательного права на самую обездоленную часть населения страны, в подчеркивании ими актуальности по преимуществу гражданских, политических прав и свобод, в прямой защите частнособственнических отношений. Дж.Лилберн и его соратники заявляли: «Парламент не имеет права уравнивать состояния людей, разрушать собственность или делать все веши общими».

Рассматривая систему взглядов левеллеров на государство и право, мы знакомимся с идейными истоками многах последующих демократических доктрин XVII–XX вв. Бесспорно, что общественно-классовая подоплека, исторические цели, конкретные формы выражения таких доктрин весьма различны. Однако именно своим демократическим содержанием они оказываются (в той или иной мере) генетически связанными с политико-юридической мыслью левеллеров. Лучшие приобретения этой мысли – еще и шаг вперед в познании государства и права. Заслуга левеллеров состоит, в частности, в раскрытии тех политико-организационных и правовых условий, при которых государство, законодательство Нового времени способны в определенной степени служить интересам общества, гарантировать права и свободы личности, выступать факторами социального прогресса.

В развитии революции неизбежно происходят как процессы консолидации, так и процессы размежевания участвующих в ней общественных движений. В 1648 г. раскололась партия левеллеров. От нее отошли «истинные левеллеры», диггеры, опиравшиеся на беднейшее крестьянство, городские низы. Движение диггеров возглавил и его теоретиком стал Джерард Уинстэнли (1609– после 1652), опубликовавший в 1652 г. свое основное произведение «Закон свободы».

Дж. Уинстэнли продолжил и существенно обновил традицию, идущую от Т. Мора. На базе анализа современного ему социально-экономического положения и событий политической жизни Англии он разработал проект конституции такой республики, которая должна была бы зиждиться на отношениях общей, коллективной собственности (прежде всего общей собственности на землю). С подобного рода проектом в английской революции не выступал больше никто.

В антибуржуазном духе истолковал Дж. Уинстэнли концепцию естественного права. Его трактовка этой концепции отразила помыслы пролетаризирующихся масс трудящихся. Он считал, что люди по природе равны и имеют естественное право на землю, их труд– исконный и единственный источник всех богатств. Отсюда его вывод: существование частной собственности на землю, получение нетрудового дохода есть нарушение естественного права, являющееся конечной причиной всех общественных бедствий (в том числе зол и несправедливостей в государственно-правовом строе). Чтобы избавиться от них, мало изменить только форму правления, усовершенствовать политико-юридические институты, нормы, процедуры. Надо само здание государства воздвигнуть на принципиально новом фундаменте– на «законах общей свободы».

Понимание свободы, которое предлагал Уинстэнли, охватывает сразу два (у автора «Закона свободы» взаимосвязанных) момента. Во-первых, фактическое обладание и пользование людьми комплексом принадлежащих им прав. Во-вторых, реальная обеспеченность людей материальным достатком, необходимым для их нормального существования. Истинная свобода может иметь место, по Дж. Уинстэнли, там и постольку, где и поскольку земля– общее достояние народа. Государство, в котором утвердится такая коллективная собственность, будет непобедимым, сильнейшим в мире, ибо его граждан сплотит подлинная общность интересов.

Идеал государства, тщательно продуманный Дж. Уинстэнли, в институциональном плане в целом ряде пунктов напоминал левеллеровские представления о желательной для Англии форме республиканского правления. Однако он превосходил их своим более последовательно проведенным демократизмом, предусматривая, например, избрание (а не назначение) всех должностных лиц, организацию референдумов, принятие законов лишь с согласия и ведома народа и т.д.

Все же политический идеал, обрисованный в «Законе свободы», безупречным не был. Его отягощали элементы патерналистского осмысления государства. По Дж. Уинстэнли, ячейкой системы магистратов должен выступать отец семейства; даже сам «парламент происходит из низшей должности страны, т.е. от власти отца в семье». «Закон свободы» сохранял в государстве будущего институт рабства (как наказание за некоторые антиобщественные действия); предусматривалась смертная казнь за куплю-продажу земли и ее плодов, за попытку превратить богослужение в профессию, а религиозную проповедь– в источник дохода. Дж. Уинстэнли надеялся на то, что существующие социальные несправедливости устранятся развернувшимся снизу мирным движением бедноты, но более всего он уповал в этом деле на инициативу и благоразумие добродетельных магистратов.

Джон Локк Джон Локк (1632–1704) родился в семье адвоката в г. Рингтон. Его отец в годы революции боролся на стороне парламента и во многом повлиял на формирование политических взглядов сына. Локк закончил Оксфорд, в котором затем некоторое время преподавал греческий язык. Особый интерес он испытывал к медицине, и в конце концов Локк становится врачом и даже пишет трактат «О медицинском искусстве». С 1672 г. Локк — домашний врач, воспитатель детей, секретарь и просто близкий друг лидера партии вигов лорда Эшли Купера, графа Щефтсбери. Несколько лет Локк живет во Франции, затем, вместе с лордом Эшли, в Голландии. Возвращается он в Англию сразу после «Славной революции» 1689 г. Вскоре одна за другой выходят его книги: труд «Опыт о человеческом разумении», посвященный вопросам гносеологии; «Два трактата о правлении» — главное политическое произведение философа; «Послание о веротерпимости»; «Мысли о воспитании», и ряд других. Как гносеолог Локк эмпирик. Он не верит, подобно Декарту, в существование врожденных идей. Единственный источник знаний — это опыт, убежден Локк.<closetest11< font="">Как политический философ он либерал. Более того, он один из основоположников классического политического либерализма. Особую роль здесь сыграли «Два трактата о правлении», работа над которыми заняла у Локка 10 лет. </closetest11<> Локк полагает, что правильно объяснить природу, цели и источник возникновения политической власти возможно с помощью гипотезы естественного состояния). В отличие от Т. Гоббса Локк, не считает, что свобода и равенство, царящие в естественном состоянии, тождественны своеволию. Естественное состояние в достаточной степени упорядочено законом природы. Для понимания смысла, вкладываемого Локком в понятие закона природы, следует обратиться к одной из ранних работ философа — к «Опытам о законе природы». Локк полагает, что жизнь людей без каких-либо норм или закона просто немыслима. Этот закон может называться по-разному: «моральное благо», «здравый разум»; чаще же его называют «законом природы», «которому каждый считает необходимым подчиняться во всем и искать в нем основания своего поведения…». Сам Локк называет этот закон неким нравственным принципом. Однако закон природы имеет не столько этическое, сколько юридическое значение. «Этот закон, — пишет Локк, — обозначаемый указанными наименованиями (моральное благо, здравый разум, закон природы. — И. К.), следует отличать от естественного права, ибо право состоит в том, что мы имеем возможность свободно распоряжаться какой-либо вещью, тогда как закон есть то, что повелевает или запрещает нам делать нечто» (с. 4). То есть этот закон определяет, в чем состоят обязанности людей (с. 6). А там, где его нет, «там нет ни вины, ни ответственности» (с. 9). Итак, естественный закон несет понятие должного, обязательного и существует в единстве с естественным правом, т. е. с возможностью человека свободно распоряжаться своей личностью и принадлежащими вещами. Мы видим, что Локк, как и Гоббс, различает правомочие и обязанность как свободу и ее ограничение, однако у Локка они предстают в виде органического единства и определяют нормативность естественного состояния, а не его хаотичность. В «Двух трактатах о правлении» Локк формулирует требования естественного закона: «Поскольку все люди равны и независимы, постольку ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого». И далее: «Каждый из нас, поскольку он обязан сохранять себя (как творение Бога. — И. К.) и не оставлять самовольно свой пост, обязан по той же причине, когда его жизни не угрожает опасность, насколько может, сохранять остальную часть человечества и не должен, кроме как творя правосудие по отношению к преступнику, ни лишать жизни, ни посягать на нее, равно как и на все, что способствует сохранению жизни, свободы, здоровья, членов тела или собственности другого» (с. 265). Получается, что уже в естественном состоянии обеспечивается действие основных прав личности или естественных прав, а именно права на жизнь, свободу и имущество.< Жизнь человека священна, ибо она дарована Богом и Богу принадлежит. Поэтому человек, «не обладая властью над собственной жизнью, не может посредством договора или собственного согласия отдать себя в рабство кому-либо или поставить себя под абсолютную, деспотическую власть другого, чтобы тот лишил его жизни, когда ему это будет угодно. Никто не может дать большую власть, чем та, которой он обладает, и тот, кто не может лишить себя жизни, не может дать другому власти над ней» (с. 275). Последним в локковской триаде значится право на обладание имуществом. Обосновывая его, Локк выходит далеко за проблематику собственно вещного права. «Каждый человек, — пишет он, — обладает некоторой собственностью, заключающейся в его собственной личности, на которую никто, кроме него самого, не имеет никаких прав» (с. 277). Абсолютного равенства быть не может. Хотя люди и равны по природе, не следует думать, что равенство распространяется на все: возраст, добродетель, исключительные достоинства и заслуги, наконец, происхождение — все сказанное приводит к неравенству между людьми. «И тем не менее все это не противоречит тому равенству, в котором находятся все люди в отношении юрисдикции или господства одного над другим. Именно об этом равенстве я и говорил, — утверждает Локк, — как об относящемся к рассматриваемому предмету, имея в виду то равное право на свою естественную свободу, которое имеет каждый человек, не будучи обязан подчиняться воле или власти какого-либо другого человека» (с. 292). То есть речь здесь идет о правовом равенстве, о равенстве в свободе и равенстве обязанностей, которые в естественном состоянии определяются законом природы. И именно наличие этих равных обязанностей и ограничений и обеспечивает собственно свободу. Таким образом, собственность человека распространяется на его жизнь, свободу и имущество и в естественном состоянии охраняется законом природы. Цель объединения людей в государство для Локка бесспорна: это сохранение их собственности, т. е. их жизни, свободы и имущества. Чего же не хватает для этого в естественном состоянии? Многого, полагает Локк. «Во-первых, не хватает установленного, определенного, известного закона, который был бы признан и допущен по общему согласию в качестве нормы справедливости и несправедливости и служил бы тем общим мерилом, при мощи которого разрешались бы между ними все споры». Здесь Локк имеет в виду позитивный закон, тот, который применим к конкретным делам. А что касается естественного закона, то люди «не склонны признавать его в качестве закона, обязательного для них в применении к их конкретным делам». «Во-вторых, в естественном состоянии не хватает знающего и беспристрастного судьи, который обладал бы властью разрешать все затруднения в соответствии с установленным законом. Ибо каждый в этом состоянии является одновременно и судьей, и исполнителем закона природы, а люди пристрастны к себе, и страсть, и месть очень даже могут завести их слишком далеко и заставить проявить слишком большую горячность в тех случаях, когда дело касается их самих; точно так же небрежность и безразличие могут сделать их слишком невнимательными к делам других людей. В-третьих, в естественном состоянии часто не достает силы, которая могла бы подкрепить и поддержать справедливый приговор и привести его в исполнение» (с. 335). С образованием государства происходит упрочение и развитие свободы как основы всех остальных прав. Древним государствам, по мнению Локка, было свойственно единовластие. В определенной степени это было связано с привычкой, сложившейся в естественном состоянии, повиноваться воле отца. Монархия наиболее простая форма государства и она соответствовала простоте жизни людей:» (с. 327). Однако такое положение совершенно ненормально. Истинная цель государства — благо людей его создавших. Это подчеркивается и тем термином, который использует Локк. Наиболее приемлемо, полагает он, и адекватно отражающее суть явления — слово «commonwealth» («общее благо»). По сути дела он продолжает традицию Цицерона, использовавшего термин «республика» применительно к любой правильной форме государства. Причем Локк не настаивает на своем мнении. Если же это слово кому-то не нравится, пишет он, «то я готов с ним согласиться, как только он заменит его более подходящим словом» (с. 338). Короче говоря, привычное сегодня слово «государство» — «state» — еще не привилось. Конкретная форма государства зависит от того, кому принадлежит верховная власть, а таковой является власть законодательная. И создание государства начинается именно с нее. «Первым и основным положительным законом всех государств является установление законодательной власти», утверждает Локк (с. 339). Только она правомочна творить обязательные для всех законы. Эти законы обязательны для всех потому, что законодательная власть создана соглашением между людьми, а сами законы выражают общее согласие. Именно в законодательном органе реализуется принцип правления большинства, а решение большинства, как было признано при образовании государств, является решением всех. Поэтому ни один член общества не может быть освобожден «от повиновения законодательному органу, действующего по доверию от общества» (с. 340). Вместе с тем в чьих бы руках ни находилась законодательная власть, объем и характер ее всегда ограничен. Смысл разделения государственной власти, уже отделенной от церкви, видится Локком в создании такой системы взаимодействия между обществом и государством, при которой их интересы совпадали бы, т. е. реализовывалось общее благо (с. 347). Это возможно лишь в том случае, когда от власти законодательной, «которая имеет право указывать, как должна быть употреблена сила государства для сохранения сообщества и его членов» (с. 346), отделяется власть исполнительная, «которая следила бы за исполнением тех законов, которые созданы и остаются в силе» (с. 347). От исполнительной власти Локк отличает власть федеративную. Однако обе власти находятся в одних руках, но первая реализуется внутри страны, вторая — в международных делах. Власть законодательная, хотя она и верховная, по природе своей есть власть доверительная — она создана народом и покоится на его согласии. А «вся переданная на основе доверия власть предназначена для достижения одной цели и ограничивается этой целью; когда же этой целью явно пренебрегают или оказывают ей сопротивление, то доверие по необходимости может быть отобрано, и власть возвращается в руки тех, кто ее дал, и они снова могут поместить ее так, как они сочтут лучше для их безопасности и благополучия. И, таким образом, сообщество постоянно сохраняет верховную власть для спасения себя от покушений и замыслов кого угодно, даже своих законодателей, в тех случаях, когда они окажутся настолько глупыми или настолько злонамеренными, чтобы создавать и осуществлять заговоры против свободы и собственности подданного» (с. 349). Так Локк формулирует идею народного суверенитета, который заключается в праве народа контролировать деятельность законодательного органа, изменять его состав и структуру. В системе же государственных органов законодательная власть является верховной. «Ведь то, что может создавать законы для других, необходимо должно быть выше их; а поскольку законодательная власть является законодательной в обществе лишь потому, что она обладает правом создавать законы для всех частей и для каждого члена общества, предписывая им правила поведения и давая силу для наказания, когда они нарушены, постольку законодательная власть по необходимости должна быть верховной и все остальные власти в лице каких-либо членов или частей общества проистекают из нее и подчинены ей» (с. 350). Поэтому исполнительная власть является подчиненной по отношению к законодательной. Кроме того, исполнительная власть обладает весьма важным полномочием «действовать сообразно собственному разумению ради общественного блага, не опираясь на предписания закона, иногда даже вопреки ему» (с. 357). Это право Локк называет прерогативой. По его мнению, совершенно неограниченной прерогативой была власть первых правителей в древних государствах, когда существовало немного законов и правители руководствовались своим благоразумием и своим пониманием общего блага. Впоследствии, когда правители стали проявлять склонность к злоупотреблению властью, народ начал посредством законов ограничивать прерогативу. Вместе с тем потребность в прерогативе, хотя и в исключительных случаях, сохраняется. Она вызвана рядом причин. Во-первых, закон не может предусмотреть всех частностей. Во-вторых, нередки случаи, когда, нарушая букву закона, исполнительная власть сохраняет его дух, а именно благо народа. «Ведь может возникнуть целый ряд обстоятельств, когда строгое и неуклонное соблюдение законов может принести вред (как, например, нельзя снести дом невинного человека, чтобы прекратить пожар, когда горит соседний дом» (с. 357). В-третьих, исполнительная власть должна иметь право «умерять строгость закона и прощать некоторых преступников» (с. 357). Но все это должно делаться только для общественного блага, «ибо прерогатива является не чем иным, как правом творить общественное благо без закона» (с. 360). Злоупотребление властью может происходить в различных формах: завоевания, узурпации и тирании. Завоевание, полагает Локк, может быть результатом как несправедливой так и справедливой войны. Агрессор, т. е. тот, кто захватил власть в ходе несправедливой войны, не может рассчитывать на покорность и повиновение покоренного народа. Победитель же в справедливой войне, или, по Локку, «законный завоеватель», получает некоторые права по отношению к побежденным. Власть «законного завоевателя» уже по определению является ограниченной: она распространяется только на тех, кто участвовал в войне на стороне агрессора, причем только на их жизнь, а не на имущество. «Право завоевания, — полагает Локк, — простирается лишь на жизнь тех, кто участвовал в войне, но не на их имущество, которое может быть использовано лишь в такой мере, чтобы возместить понесенный ущерб и военные издержки» (с. 370). Однако при этом он должен принять в расчет интересы иждивенцев побежденных врагов: «победитель имеет право на возмещение понесенного ущерба, а дети имеют право на имение отца для своего пропитания; что же касается доли жены, то независимо от того, имеет ли она право на нее благодаря своему труду или договору, совершенно очевидно, что муж не мог поставить на карту то, что принадлежит ей» (с. 371). Таким образом, возникает конфликт между законными интересами двух сторон. Как же быть в этом случае? Более сильный должен проявить благородство и отказаться от своего права на получение полного удовлетворения (с. 371). А над теми, кто не участвовал в войне, «законный победитель» не имеет никакой власти, а если начинает претендовать на нее, то он автоматически превращается в агрессора со всеми втекающими последствиями. А что касается узурпации, то Локк называет ее «домашним завоеванием», когда власть захватывает тот, кто не имеет на это права. «Тот, кто приобретает хоть какую-нибудь долю власти иными путями, чем те, которые предписаны законами сообщества, не имеет права на то, чтобы ему повиновались, хотя бы форма государства все же сохранялась, поскольку он не является тем лицом, которого назначили законы, а следовательно, не тем лицом, на которое народ дал свое согласие» (с. 377–378). Вместе с тем и агрессор, и узурпатор могут стать легитимными правителями. Первый — в том случае, если создаст такую систему правления, которая получит одобрение народа; второй — если народ, выразив свое согласие, утвердит его у власти. Тирания, пожалуй, наиболее часто встречающаяся форма злоупотребления властью, ибо ее проявления могут встречаться в деятельности любого должностного лица. Локк пишет, что «тирания, — это осуществление власти помимо права» (с. 378). «Где кончается закон, начинается тирания… И если кто-нибудь из находящихся у власти превышает данную ему по закону власть и использует находящуюся в его распоряжении силу для таких действий по отношению к подданному, какие не разрешаются законом, то он при этом перестает быть должностным лицом, и поскольку он действует подобным образом без надлежащих полномочий, то ему можно оказать сопротивление, как и всякому другому человеку, который силой посягает на права другого» (с. 379). Сказанное касается и высших, и низших должностных лиц: «Преступать пределы власти не имеет права ни высокопоставленное, ни низшее должностное лицо; это в равной степени непростительно как королю, так и констеблю» (с. 380). Короче говоря, любое требование должностного лица, не основанное на законе юридической силы, не имеет и не только не обязательно для исполнения, но в том случае, если его действия наносят ущерб подданному, последний получает право на сопротивление. Здесь Локк делает одну принципиально важную оговорку: право на сопротивление дает не сам по себе факт незаконного действия должностного лица, а невозможность обращения к закону (т. е. за судебной защитой) для восстановления справедливости и возмещения понесенного ущерба (с. 382). Революция как массовое сопротивление оправданна только тогда, когда происходит распад всей системы правления, когда высшие должностные лица начинают пренебрегать своими обязанностями, а государственные органы — функционировать помимо закона. Государство, по сути, перестает служить тем целям, ради которых оно создавалось, и народ вновь ввергается в естественное состояние, причем по вине своих правителей. В этом случае суверенная власть возвращается к народу, который получает право «действовать в качестве верховной власти и продолжать являться законодательным органом, либо создать новую форму законодательной власти, либо, сохраняя старую форму, передать эту власть в новые руки, как сочтет лучшим» (с. 405).