Народность (бытие)
"Демократия" в наше время одно из самых распространенных понятий политического дискурса. И если опираться строго на этимологию, в переводе с греческого оно обозначает "народовластие". В связи с этим закономерно возникают следующие вопросы: что понимается под народом, и как он реализует свою власть? Может ли народ целиком выступать в роли правителя в условиях демократии?
По Конституциям всех демократических стран верховная власть принадлежит народу. Однако не секрет, что политические реалии самых развитых стран далеки от этого норматива. Даже современные политические системы не обеспечивают решающего участия большинства населения в принятии государственных решений.
Демократия - власть народа, а значит, народ и осуществляет свою власть непосредственно или через представителей в наиболее приемлемых для этого формах. Однако здесь есть две проблемы теоретического характера, воплощенные в конкретных политико-правовых отношениях. Первая - это проблема "границ народа". То есть, для осуществления власти народа надо обозначить, где начинается и где заканчивается народ. Обычно ответ на этот вопрос дается через определение народа как государственно-организованного населения. Народ не только составляет, но и образует государство. Скорее государство - это политически управляемый народ, а не наоборот. Признание народа объективно существующим субстратом в рамках государственных границ в этом случае превращает его лишь в терминологическую фикцию. Простое перенесение пограничных столбов, простая демаркация меняют состав народа, деля его на два, три народа, объединяя с другими и т.д. Очевидно, что такое образование просто не может быть субъектом, субстратом демократии.
Вторая проблема - "дееспособность народа", т.е. возможность его быть субъектом власти, субъектом демократии. Народ, таким образом, во многом - абстрактная теоретическая конструкция: в реальности у него нет "народной воли", "народных велений", он не может совершать "народных действий".
У проблемы непосредственного народовластия и народного представительства в высших органах государственной власти имеются глубокие исторические корни. Так или иначе, её исследованием занимались крупнейшие философы и мыслители, такие как Платон, Аристотель, Ж.Ж. Руссо, Ш. Монтескье, А. де Токвиль[4] и многие другие.
Либерализм (сущность)
Либеральная демократия: определение
Формирование либеральной и демократической идей в одном пространственно-временном континууме (Западная Европа, Новое время), их взаимная диффузия приводят к ошибочному мнению о неразделимости принципов демократии и либерализма, об их сущностной идентичности или, по крайней мере, прямой каузальной связи. Хотя развитие этих идей шло параллельно, их «генетическая» связь, как правило, отвергается. Так, известный немецкий политолог Ф. Шмиттер отмечает, что «либерализм как концепция политической свободы и как учение об экономической политике, возможно, и родился в некоторых странах одновременно с демократией, но не был с нею связан никогда» [Шмиттер, 1997]. Универсальные ценности либерализма и принципы демократии не только логически не вытекают друг из друга, но, более того, зачастую входят в прямое противоречие.
Либеральная демократия, как определяет ее ведущий американский политолог Ф. Закария, представляет собой «политическую систему, характеризуемую не только свободными и честными выборами, но и правлением закона, разделением властей и защитой основных свобод: слова, собраний, религии и собственности» [Закария. 2004. с.55]. Предложенная им дефиниция представляется удачной не только потому, что отражает, по мнению автора работы, основные черты исследуемого политического феномена, но и позволяет условно разделить термин на две составляющие: «конституционный либерализм» [там же, с.55], представляющий собой совокупность свобод, перечисленных во второй части определения, и демократию как процедурный метод.
Критика демократии: несовместимость с либерализмом
Выявление противоречий на уровне обыденного сознания не происходит: термин «либеральная демократия» за последнее время закрепился в современном политологическом дискурсе в отношении стран «Золотого миллиарда» и, отчасти Индии. Да и сама логика либеральной мысли приводит к заключению, что либерализм и демократия суть идентичные или, по крайней мере, предполагающие друг друга понятия. Естественные индивидуальные права – по сути, фундамент либерализма – принадлежат в равной степени всем гражданам. Если каждый обладает непосредственным правом участвовать во власти (то есть, по сути, правом на прямую демократию), очевидно, это ведет к провозглашению принципа народного суверенитета, а значит и установлению демократии, причем не представительной, а всеобщей. Однако подобная логика, свойственная, скорее социальному либерализму XX в., была абсолютно неприемлема для классического либерализма. Так, Дж. Милль, один из основоположников «идеологии свободы» уже в конце XIX столетия отчетливо видел, что «слова ―самоуправление‖, ―власть народа‖ не выражают подлинной свободы» [Милль, 1993, с.10]. В демократии изначально заложена угроза – угроза ликвидации свободы индивидов неограниченной властью общества. Как отмечает Дж. Милль, «общество само по себе тирания, тирания коллектива над отдельными личностями» [там же, с.11]. Об этой потенциальной проблеме писал и не менее известный теоретик либерализма XIX столетия А. де Токвиль, отмечая, что «основой демократических форм правления является безраздельная власть большинства», а это в условиях «отсутствия гарантий произвола» с неизбежностью ведет к «тирании» [Токвиль, 2000, с.194, с.198]. Это мнение, как свидетельствует история политической мысли, развивалось не только сторонниками, но ярыми противниками либеральной идеи. Как замечает А.Ф. Филиппов в статье, посвященной известнейшему политическому теоретику и юристу XX в. К. Шмитту, «―власть народа‖ – одна из ключевых очевидностей современности – может быть не либеральной» [Филиппов, 2000, с.290], и в логике немецкого философа она либеральной и не будет. К. Шмитт писал, что, наиболее жестким и последовательным государственный абсолютизм является «в современной массовой демократии и в коммунистическом социализме, поскольку в них свобода индивида не рассматривается как высшая ценность» [Шмитт, 1926, с.4]. А значит, конфликт неизбежен: ведь демократия попирает основную по сути ценность либерализма – индивидуальную свободу.
Критика либерализма: несовместимость с демократией
«Конфликтность» отношений либерализма и демократии, несомненно, не исчерпывается несовместимостью демократии с либеральными принципами, ее ―изъянами‖. Пожалуй, куда более глубокие противоречия лежат в несочетаемости «либерального индивидуализма с его моральным дискурсом, сосредоточенном на индивиде, и демократическом идеале, который по сути своей является политическим и нацелен на создание однородной идентичности» [Муфф, 2004, с.142]. Наиболее основательная критика либеральной демократии в современной политической теории предложена уже упоминавшимся политическим философом Германии К. Шмиттом. По мнению Ш. Муфф, профессора политической теории Университета Вестминстера (Великобритания), представительницы левого шмиттианства, его жесткие антилиберальные воззрения позволили вскрыть «опасность, которую господство либеральной логики может представлять осуществлению демократии» [там же, с. 145].
В основе теоретической несовместимости либерализма и демократии лежит разница в определении субъекта действия. Для либерализма методологический индивидуализм – один из ключевых политических принципов, а соответственно, неизбежна концентрация на отдельных личностях; для демократии же, исходя по крайней мере из этимологии термина, присуще повышенное внимание к народу, обществу, но не отдельным его представителям.
Либеральная идея, по К. Шмитту, предала сама себя и проиграла в своем соединении с демократией. По его мнению, «они [либералы всех стран – прим.] связали себя с совершенно нелиберальными, по существу своему политическими и даже ведущими к тотальному государству силами демократии» [Шмитт, 1992, с.64].
Тотальность демократии понималась К. Шмиттом в терминах однородности, гомогенности. Понятие «однородности» (а также и равенства) является принципиальными в отношении рассматриваемой темы. К. Шмитт понимал однородность как необходимое «условие возможности демократии» как «самую суть демократической концепции равенства» [Муфф, 2004, с.141]. Однородность в условиях демократии есть принадлежность к определенному народу и обладание правами, именно в силу этой принадлежности. Однородность при демократии подчеркивает различия между людьми и наделяет правами «народ», но не «человечество», в то время как «либеральная концепция равенства утверждает, что каждый человек, как личность, заведомо равен любому другому человеку» [там же, с. 142 – 143]. Поэтому «демократию нельзя отождествлять с равенством» [Рахшмир, 2001, с.189], замечает П.Ю. Рахшмир, демократия и либерализм предполагают два различных вида равенства. Демократия наделяет правами своих граждан, в то время как либерализм стремится создать идеальную модель всеобщего человеческого равенства. По мнению П.Ю. Рахшмира, «гомогенность демократии... является противоположностью либеральным идеям свободы и равенства» [там же, с. 189]. Это базовое противоречие между либерализмом и демократией становится особенно значимым в современном глобализующемся мире.
Кантовское «всемирно-гражданское состояние» представляется современным либералам как «теперь уже не простой фантом, даже если мы все еще далеки от него» [Хабермас, 1995, с.244-245], причем именно «демократическое гражданство, которое не замыкает себя партикуляристски, может подготовить путь для утверждения статуса гражданина мира» [там же, с. 244]. Однако в логике политической теории, представленной К. Шмиттом, эти процессы универсализации в принципе не могут привести к учреждению демократий, таким образом, вопрос о судьбе мира остается тревожно открытым [об опасностях «космополитической демократии» см. Муфф, 2004, с.144; Михайловский, 2008].
Из проблемы различного понимания «равенства» вытекает еще один заметный конфликт: если народ есть основа демократии, то его оформление в логике «мы – они» является необходимым элементом конституирования политической реальности государства; либеральная же теория «не в состоянии дать ответ на основной вопрос политического устройства «народа», поскольку необходимость проведения такой «границы» противоречит ее универсалистской риторике» [Муфф, 2004, с.145]. Либеральная идея предполагает абсолютный плюрализм, в этой модели «нет места общей идентичности демократических граждан» [там же, с.149]. По сути эту же противоречивость требований отмечает и А.Ф. Филиппов, замечая, что, по К. Шмитту, «борьба партий в публичной политике – необходимый атрибут либерализма, но не демократии» [Филиппов, 2000, с.289-290]. Группы – это сугубо либеральный элемент, который невозможно встретить в подлинной демократии, являющейся монолитной, гомогенизированной общностью. В современной науке эта точка зрения была последовательно преодолена одной из самых авторитетных политических теорий – теорией полиархии Р. Даля.
Несмотря на жесткость критики демократии и либерализма (и как отдельных политико-теоретических конструктов, и как комплексной системы), господствующей в развитых странах мира, многие исследователи не находят ее непреодолимой. Так, Ш. Муфф склонна видеть в выявленных К. Шмиттом парадоксах не более чем противоречия, «определяющие своеобразие либеральной демократии как новой политической формы общества» [Муфф, 2004, с.145]. Связь этих понятий на различных этапах истории обусловила, что, «начиная с 1945 года западные правительства в большинстве своем служили воплощением как демократии, так и конституционного либерализма» [Закария, 2004, с.58]. Интерференция близких к идеальному проявлений и демократии, и либерализма в одной точке (конкретных странах) привела к конституированию теоретического конструкта «либеральной демократии».