Институты, сети, ритуалы
5 Декабря 2008 Борис Дубин
"Полит.ру" публикует статью Бориса Дубина "Институты, сети, ритуалы", в которой речь пойдет о современном институциональном устройстве общества и причинах абсолютной неэффективности его функционирования. По мнению автора, решающим фактором в нынешнем устройстве социально-политической жизни в России выступает адаптация, которая задает совсем другие типы отношений и не способствует эволюции в лучшую сторону существующих социальных институтов. Статья опубликована в новом номере журнала "Pro et Contra" (2008. № 2-3), издаваемого Московским Центром Карнеги.
Деинституционализация социальной жизни
Одна из важнейших черт режима двухтысячных, путинского периода, — примирение постсоветских людей с советским прошлым как «своим» и с самими собой как «особыми» — такими, какие есть, не желающими меняться и не такими, как «все другие». С помощью наиболее массовых медиа, к этому времени подчиненных государству, была симулирована виртуальная, телевизионная реставрация брежневских и отчасти сталинских декораций социально-политической жизни. «Узнавание» и принятие их большинством как привычных, знакомых, понятных во многом и породило у населения чувство стабилизации, ставшей лозунгом эпохи.
Стратегией властей и приближенных к ним групп «новых распорядителей», героев второй половины 1990-х — начала 2000-х годов, консультантов, экспертов, политтехнологов, менеджеров огосударствленных массмедиа стали эклектизм и повторение («пародия» в терминологии Юрия Тынянова). В результате их действий сегодня в массовом масштабе имитируется привычный для большинства наследников советского тип ритуально-символической интеграции «всех» — через мифологию целого («державы») и фигуру вождя, «лидера нации» или ее «отца».
Тем самым — когда действие конституционных норм создает необходимость передать власть другим и другому — на повестке дня снова оказывается центральный вопрос о ресурсах воспроизводства системы и о механизмах ее возможной трансформации. Этот «вызов» относится и к социологии, к способностям социологов понимать механизмы и последствия происходящего. Если иметь в виду социологическую теорию, то речь должна идти, в частности, о понимании принципиально разных типов расслоения социума и разных способов его интеграции. Как показывает сравнительно-исторический материал, дифференциация социальных функций, распределение их между различными агентами, ролями, группами, институтами в обществах, которые принято называть современными и развитыми, сопровождается в них выработкой межличностных и надличных, общих — общедоступных, общезначимых, общепринятых — ценностей и норм, включая правовые и моральные. Фрагментация же социальных форм, их дробление на одинаковые простейшие части по модели «свои — чужие» без усложнения и разделения функций (функциональной, институциональной дифференциации) приводит в действие совсем иные механизмы социальной интеграции распадающегося социума. Она вызывает к жизни — причем с характерным повторением — виртуальные, симулятивные и, в этом смысле, мифологизированные образы целого и персонализированные фигуры, репрезентирующие подобную целостность. Целостность, всегда при этом «утраченную» как некое изначальное совершенство и «недостижимую» как фантомное, но неотвязное прошлое.
В целом российский социум поражен сегодня быстро развивающейся деинституционализацией. Несколько оставшихся «вывесок» в виде парламента, выборов, НГО и т. п. не меняют ситуацию. Это не более чем маскарад, привычный еще с советских, если не с давних российских времен. Ключевой (но крайне вяло продуманной и слабо реализованной) проблемой постсоветской России по-прежнему остается проблема институциональной организации — строительства и автономии институтов, реальных субъектов социального действия.
Вспомним, что в многообразных процессах европейской модернизации, при формировании современных обществ наделялись особым статусом «локомотивов» социального развития прежде всего формы конкурентной инициативы автономных социальных субъектов и их позитивной кооперации (самостоятельности, соревновательности и солидарности, как ни парадоксально это соединение для российского ума). По этой линии и шел процесс институционализации различных ценностей и типов действия, функциональной дифференциации новых, модерных институтов. Так сложились институты рынка в экономике; механизм партий и парламентская дискуссия в политике; состязательность в суде; массовое доверие базовым институтам общества; многообразные культурные группы и средства межгрупповой коммуникации (независимые журналы); конкурирующие формы образования; сомнение и полемика в науке. Привычная же для российского сознания вообще и для политической культуры в частности логика пассивного ускользания от определенности самостоятельного действия и ответственности за него, мысленная фигура невключенности вместе с риторикой исключительности принципиально не дают ответа на позитивные вопросы о реальном выборе и поступке, о возможностях изменения и собственном участии людей в каких бы то ни было переменах.
В подобных условиях ведущей характеристикой институционального устройства нынешнего российского социума выступает двуплановость, двузначность, двусмысленность наличных институциональных форм. По всей видимости, это вообще основополагающая характеристика адаптирующихся сообществ, в которых устранены, подавлены или сдерживаются самостоятельные источники и силы развития. В нынешних институциональных структурах социума и формах коллективного действия россиян относительно «новые» для советского социума и опыта, заимствованные элементы соединяются со «старыми». Например, либерально-демократические с авторитарно-советскими и традиционно-партикуляристскими (выборные представительские учреждения, политические партии). «Старые» регулируют реальное поведение в рамках самого института, «новые» связывают с внешним миром, с деятельностью других институций и инстанций, включая воображаемый Запад, его институциональные системы и универсальные нормы.