Введение

Вторая половина XIX в. представляет собой в масштабах европейской истории законченный период. Он начинается с разгрома революционных выступлений 1848—1849 гг. во многих европейских странах, а завершение его совпадает с ясно обозначившимися в 90-е годы признаками наступления эпохи империализма. Историческое содержание эпохи — стабилизация, упрочение и быстрое развитие капиталистических порядков во всех западноевропейских странах, хотя и с разной степенью интенсивности.

Конечно, темп и формы исторического процесса определялись конкретными условиями. Так, в ряде стран (например, в Италии, Германии) только в этот период происходит становление национального государства, объединение разрозненных до той поры земель. Пафос национально-освободительной борьбы в Италии, с одной стороны, милитаристские настроения, сопутствовавшие объединению германских земель под эгидой Пруссии, — с другой, создавали в каждом случае особые культурно-исторические предпосылки развития литератур. Необыкновенно быстрое развитие Бельгии, которая за несколько десятилетий превратилась из патриархальной страны мирных пастбищ в высокопромышленное империалистическое государство, владеющее огромными колониями, отличалось от процесса постепенного преодоления патриархальной замкнутости, скажем, в Скандинавских странах, представляющих собой и в этот период регион, характеризующийся известной исторической общностью. В некоторых странах, например в Испании и Португалии, становление капитализма во второй половине XIX в. сильно тормозилось феодальными пережитками, а Португалия, владевшая огромными колониями, оставалась одной из самых отсталых стран Европы.

Пожалуй, наиболее быстрое историческое развитие переживает в этот период Франция, в которой первые схватки пролетариата с буржуазией, характерные и для других стран, вылились в вооруженное столкновение, приведшее, пусть на короткое время, к новой форме организации общества, вошедшего в историю под названием Парижской коммуны. Типологически много общего между историческим развитием Франции и Англии, однако и тут заметны серьезные различия. В Англии волна первых организованных выступлений пролетариата, связанных с чартизмом, уже спала. Викторианская Англия представлялась более традиционной, более «мирно» развивающейся. Там тщательнее соблюдались «приличия», не было ни такого колоссального, можно сказать, «триумфального» разложения нравов, как во Франции Второй империи, ни такого открытого цинизма и продажности, как при французской Третьей республике. Бешеный ажиотаж погони за состояниями и карьерой, определявший атмосферу французского общества, сдерживался там и сословными привилегиями, и известным викторианским ханжеством. Недаром образ ханжи, притворщика характерен в это время для английской, а не для французской литературы. И оледеневшая чинность старинной фирмы «Домби и сын» у Диккенса не идет ни в какое сравнение с лихорадочной предприимчивостью таких выскочек, как Саккар у Золя или Андерматт у Мопассана.

Заметны и различия в отношении писателей к империалистической политике, активно проводившейся правящими кругами и Франции и Англии. Если у англичан оставались иллюзии относительно цивилизаторской миссии белого человека и двужильного героизма рядового «строителя империи», то во Франции наблюдался гораздо более циничный подход к колониальным авантюрам, представляющимся таким же делом, требующим лишь энергии и азарта, как биржевые спекуляции и организации кампаний в прессе. Неудивительно, что иллюзии «строителей империи» породили в дальнейшем такое значительное явление, как поэзия Киплинга, тогда как самым известным представителем французской колониальной литературы стал Пьер Лоти, автор сентиментальных историй о победах французских лейтенантов над чувствительными сердцами красавиц в колониях. Правда, сентиментальность Лоти «восполнялась» агрессивностью другого французского автора произведений на колониальную тему — Клода Фаррера. Тема преступности колониальной политики, может быть, впервые с такой остротой была поставлена в литературе

233

маленькой Голландии, в произведениях Мультатули о страданиях «прекрасной Инсулины» — Индонезии.

Однако, сколь бы ни были велики различия в историческом развитии европейских стран, можно говорить о второй половине века как об определенном, четко обозначившемся этапе в истории Европы.

Границы в истории европейских литератур данного периода далеко не так бесспорны. В советском литературоведении существует тенденция периодизации с конца 20-х — начала 30-х годов XIX в. до Парижской коммуны. В таком случае начало периода определяется переходом от романтизма к критическому реализму. Несомненно, именно в это время в некоторых литературах, например в английской и французской, действительно складывается классический европейский реализм XIX в. Но если подойти к литературному процессу с точки зрения системного понимания взаимодействия методов и направлений, то момент «перехода от романтизма к реализму» никак не может считаться гранью, обозначающей новый период. Во-первых, потому, что само становление реализма в 20—30-е годы было отмечено сложным взаимопроникновением этого метода и романтизма, которое не закончилось полностью и во второй половине века. Более того, романтизм продолжает свой цикл развития и в этот период и играет важную роль в литературном процессе. Кроме того, становление реализма в большинстве европейских стран относится не к 20—30-м, а к 60—70-м годам. Но главное, во второй половине века и сам реализм как метод претерпевает серьезнейшие изменения. Это ясно видно при сопоставлении творчества Бальзака и Стендаля, с одной стороны, и Флобера — с другой.

В то же время такие кризисные явления, как натурализм или нереалистические направления в поэзии последних десятилетий века, не «приходят на смену» реализму, а находятся в сложном соотношении с некоторыми его чертами, характерными именно для данного периода западноевропейских литератур. Знаменательно, кстати, что творчество Шарля Бодлера, в поэзии которого так ясно проявились подобные новые тенденции, падает на 50—60-е годы. С другой стороны, Эжен Потье и Жюль Валлес, ставшие певцами и солдатами Парижской коммуны, уже в 60-е годы выступают как представители революционного направления в литературе.

Таким образом, несмотря на известную условность почти всяких жестких хронологических градаций в литературном процессе, вторая половина XIX в. представляет собой нечто завершенное в литературе Западной Европы, рассмотренной как целое.

Для понимания судеб культуры необходимо приглядеться к некоторым общим социально-историческим параметрам того всеобщего распространения капиталистических отношений, которым характеризуется эпоха. Пожалуй, наиболее четко особенности ситуации в культуре этого времени проявились во Франции. Именно во Франции чреватое бурями и классовыми боями историческое развитие раньше и наиболее энергично сбросило со счетов такие идеалы старого времени, которые еще существовали во многих других странах, как сословные и религиозные традиции, как идея цивилизаторской миссии колонизаторов или «купеческой чести». Император Наполеон III много сделал, чтобы окончательно исчезло обаяние памяти о «маленьком капрале» — Наполеоне I. Дискредитированы были, особенно в практике Третьей республики, великие идеалы 1789 г., опошленные в речах парламентских болтунов (достаточно вспомнить болтливых «прогрессистов» у Флобера или Мопассана). Всюду, где буржуазия пришла к власти и укрепила свое господство, наступила безудержная прозаизация человеческого бытия.

Во второй половине века мы наблюдаем во Франции наглядные результаты тех процессов в культуре, которые были связаны с укреплением буржуазных порядков; в других западноевропейских странах они протекали не столь бурно и неуклонно, но направление движения было то же.

Принципы Французской революции формально были осуществлены в ряде стран, прежде всего на их родине, во Франции. Феодальные перегородки были упразднены, выборная система обеспечивала равенство перед законом, свободу должны были гарантировать демократически избранные парламентские учреждения. Понятие равенства относилось скорее к ведомству несколько архаичной, но необходимой для власть имущих католической церкви. Что касается вопиющего материального неравенства, то ведь, по официальной версии, каждый имел возможность обогащаться. И тем не менее ощущение социального неблагополучия, порой прорывавшееся в виде вооруженных классовых столкновений в одних странах и крепнущего рабочего движения в других, буквально пронизывает всю жизнь Европы того времени.

Существенный перелом в духовной жизни связывается в этот период и с невиданным подъемом науки и техники, порожденным бурно развивающимся капиталистическим укладом. Знаменитый французский физиолог Клод Бернар разработал научные основы экспериментального

234