Иллюстрация:

Самоубийство эфиопского царя Феодора II

Перерисовано Е. Н. Лашиной с картины неизвестного эфиопского художника

Разница между этими двумя произведениями велика. Занеб, через чьи руки проходила вся царская переписка и государственные бумаги, точен в датах и прекрасно осведомлен в государственных делах. Вальда Марьям же писал спустя восемнадцать лет по смерти Феодора. К тому же при жизни этого царя он был заключен в крепость вместе с митрополитом. Поэтому повествование Вальда Марьяма уступает хронике Занеба в точности. Однако оно выигрывает благодаря необыкновенной живости описания. Не будучи скован жесткой хронологической канвой летописной манеры, присущей официальным хроникам, Вальда Марьям целиком сосредоточился на изображении характера царя — это было совершенно новым явлением для эфиопской литературы.

Основная идея Вальда Марьяма, которую он последовательно и ненавязчиво внушает читателю, прямо противоположна идее Занеба — это мысль о том, что простой человек, не соломонид и, следовательно, не рожденный для царства, достигнув высшей власти, неминуемо

702

должен превратиться в жестокого тирана, мучителя подданных, независимо от своих личных качеств, пусть даже весьма недюжинных. В этой трагической борьбе личности и рока личность неизбежно терпит поражение, мучительно осознавая собственную деградацию. Здесь описываемые события, как реальные, так и легендарные, служат лишь историческим фоном для этой борьбы. Феодор начинает как царь-благодетель, а кончает как тиран.

Свободная манера повествования, где причудливо переплетаются вымысел, личные впечатления и исторические факты, подчиненные единой авторской идее, превращает сочинение Вальда Марьяма в произведение скорее художественное, нежели историческое, хотя влияние старого сложившегося историографического жанра ощущается вполне отчетливо.

Свободно от этого влияния принадлежащее анонимному автору третье сочинение, посвященное царю Феодору. Это уже не хроника, а сборник исторических анекдотов из жизни царя. Автор, будучи сам тигрейцем и приводя некоторые анекдоты так, как он их слышал (т. е. на языке тигринья), свое сочинение пишет тем не менее по-амхарски. (Амхарский язык принадлежит к южной ветви эфиопских языков. Тигринья же, как и мертвый язык геэз, служивший языком литературы и литургии, принадлежит к северной ветви. На тигринья говорят в областях Тигре и Эритрея.) Таким образом, амхарский язык начинает выступать в стране в качестве общенационального литературного языка. Это, разумеется, еще не литературная традиция, а робкая тенденция, однако тенденция, имевшая не только большое будущее, но и определенные историко-культурные предпосылки. Амхарский язык был не только языком амхарского народа, но и традиционным языком эфиопского двора, во всяком случае при официальных и парадных обстоятельствах, несмотря на его этнически неоднородный и разноязыкий состав. Немаловажное значение имело также и то, что по всей Эфиопии в церковном образовании (а иного Эфиопия не знала) Писание изучалось на мертвом литературном языке, но комментарии к нему заучивались наизусть исключительно по-амхарски, в какой бы части страны та или иная церковная школа ни находилась.

Поэтому литературное творчество на амхарском языке продолжалось и при переходе верховной власти в стране к северянам из области Тигре, как это было в 1872 г., когда после ожесточенной борьбы за власть, последовавшей за смертью Феодора, императором стал северянин, принявший царское имя Иоанна IV. Его царствование (1872—1889) было в определенном смысле феодальной реакцией на смелые реформы его предшественника. Иоанн также стремился к возрождению своей страны, которое, однако, представлялось ему не в виде «неслыханных новшеств» Феодора, а в восстановлении былой славы и мощи эфиопских феодальных монархов прошлого. Он пытался жить по-старому: строил церкви, щедро жаловал землями своих сторонников, умело сталкивал между собою опасных соперников и желал от окружающего мира только одного — чтобы оставили в покое его и его страну. Но внешний мир не собирался оставлять в покое Эфиопию, и Иоанн вынужден был, напрягая все силы, бывшие в его распоряжении, отражать нападения сначала египтян, затем итальянцев, пока 9 марта 1889 г. он не погиб в битве с махдистами. Таким образом, страна не знала мира и в царствование Иоанна, и напряженное историографическое творчество, посвященное недавним бурным событиям в жизни страны, продолжалось, далеко выходя за пределы узкого придворного круга.

Это не означает, что оно не велось и в его пределах. Несмотря на то что по всеобщему убеждению Иоанн не любил официальной историографии, считая ее льстивой и лицемерной, вскоре после своей коронации он приказал начать писать историю собственного царствования. Для выполнения этой работы были выбраны три человека: глава придворного духовенства Мэрави Текле Эстифанос, настоятель Троицкого собора в Адуа Бэрхан и настоятель Сионского кафедрального собора в Аксуме Иясу. История Иоанна писалась на традиционном литературном языке геэз по всем канонам пространных царских хроник Гондарского периода. Она начинается, как и положено, с рождения героя повествования и описывает его юность, борьбу за власть и торжественную коронацию в Аксуме. По неизвестной причине вскоре после этого повествование обрывается. Рукопись этой официальной хроники хранилась не при дворе, а в церкви Дабра Бэрхан Селласе, построенной Иоанном в Адуа. Так старинные гондарские традиции с трудом прививались при дворе Иоанна, несмотря не явное желание возродить их со стороны царя и его ближайшего окружения.

Тем не менее литературное творчество традиционного типа продолжалось в царствование Иоанна, только не при дворе, а в тех соборах Адуа и Аксума, которым он всячески благоволил. В Сионском кафедральном соборе Аксума некий Хайле Марьям посвятил этому царю свое сочинение, которое напоминает скорее не историю, а житие. Там Иоанн, павший в битве с махдистами, прославляется как мученик за

703

веру и живописуется не только как мужественный воин, но и вероучитель, проповедник, креститель народов и «прогонитель» бесов. Заканчивается произведение, как и положено житию, перечнем чудес, совершенных Иоанном. В другом аксумском соборе, Троицком, любимом храме Иоанна, хранилась не дошедшая до нас целиком другая хроника этого царя. Ее автор, настоятель Марша, был человеком искушенным в литературном творчестве. Ему принадлежали еще два жития святых. Житийный стиль чувствуется и в этом его произведении, особенно в пространных и цветистых риторических отступлениях религиозного характера. Тем не менее и по композиции, и по содержанию это именно царская хроника, а не житие. По стилю и манере изложения это сочинение приближается к произведениям официальной царской историографии, хотя, будучи написано по памяти уже после гибели Иоанна, в точности и информативности оно уступает сочинениям придворных хронистов.

Наряду с вышеперечисленными историографическими сочинениями, посвященными царствованию Иоанна, которые происходили из придворных, главным образом клерикальных, кругов, близких царю, в стране параллельно развивалась и более независимая историография. В этих произведениях, написанных как на геэз, так и на амхарском языке, однако уже вдали от царского двора, царствование Иоанна рассматривается уже в одном ряду с его предшественниками на эфиопском престоле. Повествование здесь становится гораздо суше и короче, а главное — целью его оказывается описание не столько деяний царя, сколько истории страны. Уступая официальным и полуофициальным произведениям как в объеме, так и риторических красотах, эти сочинения много выигрывают в объективности изложения. Так вслед за изменением отношения к историографии меняются и произведения этого жанра.

Впрочем, эти изменения, заметные лишь при внимательном рассмотрении эфиопской историографии, не носили сколько-нибудь решительного характера. В целом эфиопская литература во второй половине XIX в. по-прежнему оставалась литературой средневековой и пребывала в состоянии застоя. Развитие, робкое и небыстрое, наблюдается только в пределах историографического жанра, да и здесь оно весьма незначительно. Однако грядущие изменения были неотвратимы. Эфиопия уже стояла на пороге того нового и опасного времени, которое впоследствие историки назвали временем «раздела Африки. Очень скоро страна оказалась перед жестоким выбором, когда нужно было или меняться и приспосабливаться к новым временам империалистической эспансии, или погибнуть в неравной борьбе. Для Эфиопии начинался новый период ее истории. Для развития эфиопской литературы этот период ознаменовался скорым концом старой средневековой литературы и весьма нескорым и постепенным развитием принципиально новой литературы, литературы Нового времени.

703