Иллюстрация:

Ф. Бальтасар

Рельеф на современной филиппинской монете

Среди лирики поэта выделяется первое ставшее популярным стихотворение «Продолжение» (1834). Впоследствии он писал их во множестве к свадьбам и крестинам, именинам, юбилеям и пр. У него даже выработался особый комплиментарный стиль ладино: проявился он наиболее рельефно в стихотворениях: «В честь Девушки», «На бракосочетание девушки», «Женитьба» (из пьесы «Родольфо и Росамунда»).

674

Их отличает тонкий лиризм и меланхолическая грусть.

Лучше всего сохранились моро-моро поэта, поскольку их тексты, вероятно, копировались для постановок. Почти все они на исторические темы, не касающиеся непосредственно Филиппин, но с ощутимым национальным подтекстом. Они свидетельствуют об обширных познаниях их автора в области всемирной истории, географии, греко-римской мифологии, его достаточной осведомленности о положении в Европе того времени. Одной из наиболее ранних пьес считается «Оросман и Зафира» (1840), по внешней форме комедия о любви, разлуке и печали, но показывающая страдания как в личном, так и в более обобщенном плане (иногда предполагают, что это сценическое воплощение его поэмы «Флоранте и Лаура»).

Страдания людей, страны показаны также в примыкающей к ней пьесе «Магомет и Констанса», в которой есть прямые выпады против неправедной власти. Среди других моро-моро наиболее известны «Дон Нуньо и Селинда, или Несчастие простодушной любви», «Ауредато и Астроне, или Верность женщины» и др. Наиболее часто с 1841 г. ставилась пьеса «Альмансор (аль-Мансур) и Росалинда». Изображая любовь и ненависть, хитрость и коварство, ревность и подлость благородных кавалеров и их дам, автор выставлял на суд людской типичные человеческие характеры. Показ торжества грубой силы, унижений людей зависимых приобретал у Балагтаса социальное звучание. Это особенно ярко проявилось в стоящем несколько обособленно в его творчестве фарсе или сайнете «Элегантная Индия и влюбленный негритос» — первом образце популярной во второй половине XIX в. музыкальной комедии — сарсуэлы. В остросатирической форме поэт выразил национальную боль, вызванную расовой дискриминацией, умело обойдя рогатки испанской цензуры: в пьесе нет испанцев, а местная красавица пренебрежительно отвергает робкие ухаживания представителя племени первопоселенцев архипелага аэта Томинга, считая его недостойным себя. Это и другие произведения Балагтаса способствовали зарождению национального самосознания в филиппинской литературе и укрепляли веру филиппинцев в собственные силы. Все они в той или иной степени связаны с самым значительным произведением поэта — поэмой «Флоранте и Лаура».

В этой поэме, состоящей из 399 четверостиший и следующей в русле рыцарского романа, в которой сильно влияние поэтики моро-моро, доступным для народа тагальским языком Балагтас, несмотря на жесточайшую клерикальную цензуру, сумел в яркой форме выразить дух протеста, накапливающийся в сердцах его соотечественников. Недаром четыре прижизненных издания этой поэмы разошлись — небывалый для Филиппин того времени случай — в количестве 10 тысяч экземпляров. Эту поэму трудно соотнести с тем или иным жанром как филиппинской, так и европейской литературы. В чуждый местной действительности сюжет поэт вложил подлинно филиппинское содержание, наделил героев национальными чертами, заставил их действовать в соответствии с народными нравственными нормами. И хотя в ней еще значительно религиозное влияние, уже не только бог, но и человек представляется автору и читателям главным создателем мира. Действие этого романа в стихах развертывается в далекой Албании, избранной автором, вероятно, потому, что эта страна, во-первых, не была связана с Испанией, а, во-вторых, еще в XV в. была захвачена Османской империей и в описываемое время, как и Филиппинские острова, находилась под иноземным игом. В этой стране, в ее мнимом мире действуют вполне похожие на реальных персонажи, характерные для литературы балагтасовского времени: короли, принцы и принцессы, графы и герцоги, непременные в испанской и филиппинской истории моро, или мавры (так испанцы называли мусульман южнофилиппинских островов), которые, в соответствии с канонами моро-моро, неизменно принимают католическую веру. Вероятно, что именно это и сбило с толку испанскую цензуру, хотя уже в начале поэмы читаем такие строфы:

Внутри и вне земли моей любимой Зло стало силою непобедимой. Растоптано Добро в дорожной пыли. А Добродетель почиет в могиле.

Зло, беззаконье, низость и хвастливость Горды собой, а божья справедливость Упала ниц, и силы нет подняться, Лишь слезы по щекам ее струятся.

(Перевод Г. Плисецкого)

Новыми были и два вступления к поэме: обращение к Селии и к читателю вместо обычных славословий католическим святым и царственным героям. Эти два кундимана были обращены к простым людям. Первая сюжетная линия представлена албанским королем Линсео, его дочерью царевной Лаурой, приближенным герцогом Брисео и его благородным и мужественным сыном Флоранте, женихом Лауры. Им противостоит граф Адольфо, который в результате интриг захватил власть в стране, убил герцога Брисео, отправил в дикий лес на гибель Флоранте и добивался руки Лауры. Вторая сюжетная линия представлена мусульманским

675

принцем Аладином, его невестой принцессой Флеридой и их врагом Али Адабом, лишившим их родины и домогающимся принцессы. Флоранте удается не только спасти себя, свое королевство и невесту, но и помочь обрести независимость обращенным им в католичество мусульманам. Как и в большинстве куридо и моро-моро, здесь возникают два треугольника — христианский (Флоранте — Лаура — Адольфо) и мусульманский (Аладин — Флерида — Али Адаб). Но дружба Флоранте и Аладина, рожденная общей бедой, взаимопомощью и победой, — факт, неизвестный обычным моро-моро. Отсюда легко прийти к мысли о совместной борьбе филиппинцев, христиан и мусульман, с их общими поработителями — испанскими колонизаторами. Это поэма о любви и мужестве в борьбе, о победе сил справедливости над силами зла, о гуманности и человечности. И как в обычных моро-моро, здесь осуждаются зависть, ревность и подлость.

В творчестве Балагтаса и в особенности в «Флорансе и Лауре», традиционные приемы тагальской устной поэзии были как бы кодифицированы и формализованы, сделавшись навсегда достоянием филиппинской литературы. Балагтас обогатил родную словесность идеей борьбы со злом, наделив своих героев неистребимым свободолюбием. Именно в его творчестве начинается слияние филиппинской литературы с национально-освободительным движением.

Пампанганская литература этого времени представлена преимущественно жанром кумидья, или моро-моро. Наивысшим достижением ее является самое длинное моро-моро «Жизнь Дона Гонсало из Кордовы» падре Ансельмо Хорхе де Фахардо (1785—1845). В нем повествуется о жизни и делах испанского генерала, служившего верой и правдой королеве Исабелле I Католической. Эта романтизированная история в трех томах (31 тысяча строк) впервые была поставлена в Баколоре в 1831 г. Она ходила в списках и была опубликована лишь в 1912 г. Не неся серьезной социальной нагрузки, эта пьеса тем не менее считается «Флоранте и Лаурой» пампанганцев, произведением, вобравшим ряд фольклорных элементов.

В илоканской литературе преобладали национальные варианты, переводы и адаптации испанских и тагалоязычных авитов и куридо: эпическая поэма о Ричарде Львиное Сердце, история Хайме дель Прадо, «Двенадцать пэров Франции», «Бернардо (дель) Карпио» и многие им подобные. Но именно на этом материале расцвел впоследствии талант классика илоканской литературы Леоны Флорентино (1849—1884). На илоканском языке в 1845 г. был написан и большой пасьон монаха-августинца Антонио Мехия, однако видный литературовед илоканец М. А. Форонда, обнаруживший оригинал этого произведения, полагает, что это перевод оригинальной работы канонизированного католического св. Винсента. Среди произведений бикольской литературы выделялась религиозная драма, в особенности литургические пьесы Мариано Перфекто. Аналогичные жанры были характерны и для себуанской литературы этого времени.

В первой половине XIX в. начала создаваться и серьезная поэзия на испанском языке самими филиппинцами. Первым таким поэтом стал Хосе де Вергара, непрофессиональный литератор, избранный в 1813 г. филиппинским представителем в испанских кортесах (правда, к моменту приезда филиппинских делегатов король Фердинанд VII разогнал этот орган). Еще более известен поэт Луис Родригес Варела, прозванный Графом Филиппинским. В его стихах (сб. «Филиппинский Парнас», 1814) сильны элементы национального самосознания. Эта поэзия впервые поколебала миф об интеллектуальном превосходстве испанцев.

675

БИРМАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В XIX столетие Бирма вступила как централизованное феодальное королевство. Диктат молодой династии Коунбаун (Алаунпая) привел к упрочению феодальной деспотии при неограниченной власти монарха. Консолидация внутренних сил обусловила военное могущество, проявлявшееся вначале в завоевательных акциях (покорение индийских княжеств в Ассаме и Манипуре), а затем в стойком сопротивлении английским колонизаторам (первая англо-бирманская война 1824—1826 гг.), способствовала подъему национальной экономики и культуры.

В истории бирманской литературы первая половина XIX в. — пора становления и подъема драмы, интенсивных процессов в области поэзии, развития литературного прозаического языка. Это время ощутимой перестройки жанровой системы, когда появляются новые для письменного творчества формы, а прежние нередко теряют свою былую функцию, связанную с придворным этикетом или монастырским ритуалом.

676

Наиболее явственно это наблюдается в сфере куртуазной поэзии, где не только пополняется жанровый арсенал (в основном за счет песенно-поэтических форм), но и происходит более четкое размежевание лирики и эпики: в области лирики заметно внимание к интимной поэзии малых форм, эпические традиции питают крепнущую драматургию. По-прежнему в литературе главенствует стихотворный язык, более разнообразный и раскованный нежели в предшествующие века; проза, несмотря на достижения отдельных авторов XVIII в., используется в сравнительно узкой сфере. Постепенное переосмысление классических форм и серьезный интерес к фольклору со стороны придворных литераторов заметны прежде всего в поэзии. Возросшая роль писателей-мирян, расширение аудитории читателей и слушателей обусловливают демократизацию и беллетризацию литературы.

Определенные новшества были ощутимы еще в творчестве поэтов, начавших свою деятельность в конце XVIII в., — У Тхун Ньоу, У Аун Пхьоу, Навадея из Вэммасу, Мьявади У Са и др. Наследие традиционалиста У Тхун Ньоу (известного под титулом Твинтиндайвун Маха Ситу, 1726—1806) включает сочинения почти во всех жанрах монументальной поэзии Средневековья — начиная от линги и пьоу (виды религиозно-философских поэм на сюжеты из буддийских книг на пали) и кончая яду или луда (крупные формы куртуазной лирики). Строго придерживаясь традиционной поэтики, У Тхун Ньоу вместе с тем расширял тематические рамки жанра, допускал стилистическую свободу в агиографических сочинениях. Известность получили его 9 поэм-пьоу на сюжеты джатак из «Кхуддака-никаи»; следуя по пути, намеченному еще Шином Каравикою (ок. 1588—1648), У Тхун Ньоу несколько секуляризирует пьоу, уделяет внимание мирской нравоучительности, любовным переживаниям или даже занимательным приключениям героев. Светская интерпретация жанра пьоу продолжается затем в творчестве У Яу Джи (1774/75—1835); по своему духу и тематике его поэмы «Царь-павлин» или «Аскет Ититейнга» созвучны произведениям Маха Ситу. Так постепенно излюбленный религиозно-проповеднический жанр, не теряя связи с житийной сюжетностью, выступает то как дидактический трактат о государевом долге, обязанностях подданных, о придворном этикете, то как куртуазно-романическое повествование, не лишенное назидательности и близкое по духу к жанру яган (вид светской поэмы — см. т. V наст. изд.). Хотя в XIX в. не прерывается традиционная поэзия пьоу, все же начинает преобладать беллетристическая тенденция. Особенно явственно это отражено в поздних произведениях У Шуна (ок. 1782 — после 1849) и его ученика У Швей Чхи (1798 — ок. 1858).

У Шун, признанный мастер монументальной поэзии, выступил реформатором жанра пьоу, стремясь не только к свежей интерпретации известных сюжетов, но и к модернизации стихотворной техники (отход от стабильной рифмовки, от правил четырехсложной строки и т. п.). Ставя просветительские задачи, поэт трактует популярные буддийские джатаки как аллегории на злободневную тему, занимательные и поучительные. Таков рассказ о царе-грешнике в поэме о Сутасоме (по одноименной джатаке), звучащий предостережением нерадивому правителю, таков панегирик мудрому аскету Махо из пьоу «Подземный ход Махо» (джатака «Махауммагга»). Яркие картины придворной жизни рисует У Шун в своей лучшей поэме «Оуммаданти», герои которой воспринимаются уже не как условные фигуры буддийского жития, а как реальные человеческие характеры. Не жалея сарказма, автор описывает смятение сластолюбивых брахманов при виде Оуммаданти: жадно накинувшиеся на угощение обжоры вдруг остолбенели, пораженные красотою девушки, а опомнившись, царские советчики принялись заигрывать с нею. Смело вводя насмешливо-саркастические интонации, У Шун меняет повествовательные акценты, не без горечи намекая на интриги при дворе. Позднее, однако, саркастический пафос У Шуна уступил место откровенной развлекательности в поэмах У Швей Чхи: используя те же традиционные сюжеты, поэт повествует о любви и приключениях в галантном стиле.

Меньше чуствовались перемены в таких жанрах придворной поэзии, как эйчхин (эйджин), хотя сочинения подобного рода в XIX в. утрачивали свои внелитературные функции; поэмы У Тхун Ньоу, У Яу Джи или Навадея из Вэммасу воспринимались как образцы изящной словесности, мало пригодные для ритуальной декламации. Характерным примером монументально-панегирической поэзии выступает собрание могунов Навадея Младшего (или Навадея из Вэммасу, собств. имя У Ну, 1755/56—1840). Видный сановник и придворный поэт, Навадей стремился прославить успехи династии Коунбаун, воспеть родную землю. Его 16 могунов — многочастные оды, посвященные прежде всего значительным событиям официальной истории — военным победам в Тавое, Аракане и Ассаме, дипломатическим акциям («Могун о миссии в Китай»), градостроительству («Могун о королевском дворце Мингун») и т. п. Используя традиционную форму и тематику, поэт

677

удачно вводит новые предметы описания, углубляется в область мифологической героики и легендарной истории, подчас превращает могун в ученый трактат на темы из древнеиндийских книг или бирманских хроник. Оставаясь формально панегириком в честь правящего монарха, этот жанр вырастает в крупное лирико-эпическое полотно.

На рубеже XVIII—XIX вв. ненадолго оживает эпический жанр тачхин (таджин), возникший еще в XVI в. Ранние тачхины — это неспешные песнопения на сюжеты из джатак или авадан, исполнявшиеся с проповедческими целями. Поэты Коунбауна, особенно У Аун Пхьоу (ок. 1738 — ок. 1803), не только обогащают тематику, но и придают поэме хроникально-повествовательный характер. Большинство его произведений посвящено событиям из бирманской истории — как действительной, так и легендарной («Песнь о династиях», «Песнь о 28 пагодах», «Песнь о том, как Китай испросил зуб Будды» и пр.). Не чужды автору и традиционные житийные сюжеты («Песнь о том, как Мара пытался отринуть Готаму от древа бодхи»). Наибольшую известность получила его «Песнь о Раме», первая значительная интерпретация на бирманской литературной почве популярного эпоса в одной из его индокитайских редакций. В поэме У Аун Пхьоу усилены буддийские настроения, а главный герой описан как бодхисаттва, идеальный персонаж канонической биографии. В целом творчество У Аун Пхьоу носило светско-панегирический характер: его тачхины, подобно официальным хроникам, были призваны воспеть королевский дом Коунбаун, связав его не только с реальными династиями Бирмы, но и с легендарными правителями.

Наряду с переосмыслением жанров, придворная поэзия пополняется малой лирикой. Формы любовной лирики по традиции относят к чхин (джин), что подчеркивает их песенную природу. Большая часть жанров предполагает публичное исполнение под аккомпанемент. Таковы ставшие популярными в XIX в. этичхин (вид любовного романса), болэ и лунчхин (элегическая жалоба), папьоу-тичхин (песня под барабан), пхвэ (род концертной арии в сопровождении оркестра), хлейчхин (меланхолическая «баркаролла»), доунчхин (шуточная песня под хлопушку). Большинство подобных песнопений отличалось минорно-элегическим складом и передавало разнообразные эмоции влюбленных. Жанры малой лирики проникали в официальную поэзию медленно, постепенно тесня излюбленный яду и его разновидности. Значительный вклад в эту область лирики внесли поэтессы Мэ Кхвей (ок. 1788—1848), королева Ма Мья Калей (1809—1845), позднее принцесса Хлайн (1833—1875). Стихи Мэ Кхвей в форме этичхин восходят одновременно к народным песням первой половины XVIII в. и к «календарным» поэмам типа яду или луда. Однако «сезонность» с присущими ей описаниями погодных примет, цветов и плодов того или иного месяца служит лишь фоном для передачи интимных настроений. Впервые в поэтический обиход Мэ Кхвей ввела жанр нгоучхин (плач), торжественное песнопение, исполнявшееся самой поэтессой при траурных церемониях. Разнообразным был песенный репертуар Ма Мья Калей — от элегических папьоу до философских тейтха. В 1845 г. она была казнена по приказу супруга, короля Таравади. По преданию Ма Мья Калей написала перед смертью прощальную песнь-тейтха, перекликающуюся со знаменитой лингою Анандатурии (1173 г.).

Все в мире сущем Закону подвластно, Земное рожденье лишь гибель сулит. С гневом вторгаясь в жизни теченье, Славный властитель грех совершит...

В творчестве принцессы Хлайн интимная лирика, преимущественно в жанре болэ (введен самою поэтессой), адресована горячо любимому мужу принцу Канауну, жизнь с которым была далеко не безоблачной. Цикл любовных песен-болэ строится на чередовании «мужских» и «женских» монологов, в которых содержатся намеки, понятные лишь влюбленным.

Образцы песенной лирики нередко включались в крупные эпические или драматические произведения. При создании ранних драм под воздействием сиамских театрально-поэтических текстов использовались песенные стилизации в так называемом «аютийском духе», свойственные творчеству известного литератора Мьявади У Са (1766—1853) и его последователей. Литературные функции песен не исключали и их церемониальной функции (новые тексты сочинялись к различным дворцовым празднествам: хлейчхин — для катания на лодке, доунчхин — к фейерверку). Более демократичные песенные жанры свободнее использовались вне дворцовых пределов. Любопытный пример — сатирические песенки, появившиеся в разгар поэтической перебранки между Пхоутудо У Мином (ок. 1798 — ок. 1848) и Лу У Мином (1800—1861), популярными стихотворцами того времени. Вот отрывок из песни, сложенной Лу У Мином и его учеником, лекарем из Авы, и адресованной соломенной кукле, изображавшей на народном празднике «достопочтенного» Пхоутудо У Мина.

Это песня хлопушки — веселая песня. Как начнем мы потеху, споем про господина:

678

Получил наш сударь имя, и зовут его, кличут «Воевода Пхоутудо», по должности своей полупочтенный, Да уж зато стихоплет отменный... Из пожухлой травы он сделан, в монаший наряд обряжен, А монастырь, где проживает, — точно клоака, весь загажен...

Эта «бранная» поэма в духе шутовских куплетов бродячих актеров примечательна не только тем, что сохранилась в официальных анналах, но также и тем, что буддийские реалии упомянуты в весьма непочтительном контексте.

В XIX в. лирические жанры заметно теснят парадную поэзию. Обращение к народной песенности вливает свежие соки в несколько омертвевшее древо официального стихотворства. Слабеют установления канона, появляются более доступные и подвижные формы, происходят сдвиги внутри старых жанров, а стремление выйти из рамок буддийской догматики, заменив поэзию рассудка поэзией чувства, уже шаг на пути к секуляризации творчества.

Драматические жанры складывались в бирманской литературе на основе эпических поэм под воздействием тайских театральных традиций. На первую половину XIX в. приходится интенсивное развитие двух ведущих жанров литературной драмы — нандвинзатоджи (букв. большое придворное повествование) и пьяза (букв. представленная джатака), возникших еще в XVIII в. Различаясь меж собой в тематическом, стилистическом, функциональном отношении, обе эти формы являются оригинальным сплавом традиционной общеиндокитайской сюжетики с классическими нормами бирманского эпического стихотворства, отчасти трансформированным под влиянием сценической практики придворного театра Аютии, Вьентьяна, Чиангмая и др. Нандвинзатоджи видных бирманских литераторов Мьявади У Са («Инаун», «Тамоуттагота»), Тадоудаммаязы («Тинкхапатта»), принцессы Хлайн («Эйндавунта», «Визаякари») и др. — это пространные, многоэпизодные (и композиционно рыхлые) повествования в стихах (с допущением ритмической прозы), предназначенные для декламации, сопровождавшей театральную пантомиму, равно как и для литературного чтения. Светская беллетризованность такого рода сочинений проявлялась не только в форме, но также и в фабуле, заимствовавшейся из неканонической эпики (цикл «50 джатак»; сказания о Раме или об Инауне). Написанные в традициях куртуазной литературы, нередко усложненным стилем и языком, изобиловавшим палийской или санскритской лексикой, нандвинзатоджи были рассчитаны на узкий круг придворных ценителей.

В литературном и сценическом отношении более совершенен драматический жанр — пьяза. Развитие его тесно связано с творчеством У Чин У (ок. 1773 — ок. 1838), прославленного поэта, драматурга, декламатора. Испытав влияние аютийской традиции и бирманских нандвинзатоджи, пьесы У Чин У аккумулируют также ряд свойств, присущих местным народным представлениям. Компактная и емкая форма пьяза служит текстовой основой спектакля, рассчитанного на один вечер (исполнение нандвинзатоджи могло быть растянуто на месяц); движение сюжета подчинено строгой логике, а в лаконичном тексте нередко оказываются соблюденными три единства (места, времени, действия). Введенные еще Падейтаязою (1684—1754) членение текста на сцены, чередование стихов и прозы, пояснительные ремарки и т. п. — все, что отнюдь не всегда соблюдалось авторами нандвинзатоджи, было воспринято У Чин У, вернувшимся к традиционной житийной сюжетике из буддийской «Типитаки». В ряде своих пьес драматург обращается к определенным джатакам («Махо», «Вейттандая»), в других использует популярные агиографические мотивы и коллизии, выстраивая на их основе собственный (хотя и привычный для зрителя) сюжет («Папахейн», «Дейвагоумбан», «Вингада»). Подобно многим поэтам прошлого, У Чин У затрагивает в своих произведениях большие этические проблемы, рисует столкновение сильных страстей, воспевает эпически масштабных героев (мудрый стратег Махо, святой подвижник Вейттандая, чудесный воитель Дейвагоумбан). Через все пьесы У Чин У проходит тема борьбы за трон, долга правителя и его ответственности перед страной, что было весьма злободневным в обстановке бесконечных интриг, заговоров, мятежей в бирманском королевстве. Вместе с тем дидактическое начало, связанное с агиографичностью фабулы, здесь явно отступает перед авантюрным, эпическая неспешность буддийской джатаки заслонена динамикой сценического действа. Яркая зрелищность, занимательное переплетение фантастики и реальности, введение песенных и танцевальных эпизодов, нередко заимствованных из народного театра, делали пьесы У Чин У популярными и за пределами дворцовых покоев. Достижения У Чин У были развиты У Поун Нья (1812—1867) и другими авторами второй половины века.

Литераторы Бирмы, привыкшие излагать свои мысли стихами, лишь эпизодически обращались к прозе. Среди сочинений научного, религиозно-философского, административного назначения сравнительной беллетристичностью отличаются исторические хроники, дидактические

679

эпистолы, судебники, религиозно-повествовательные произведения. Будучи строго функциональными, они вместе с тем в большей мере, чем тексты иного типа, допускали вымысел, давали сочинителю некоторую свободу самовыражения: летописец был волен, начав по традиции с истории буддизма, остановиться на тех событиях или биографиях, которые отвечали его идеалам; автор эпистолярных наказов или составитель судебника мог привлечь внимание адресата или вершителя суда к определенным этическим проблемам и т. п. Обладая определенной художественностью, произведения этих жанров приобретали в XIX в. и публицистические черты, используя традиционные формы, прозаики затрагивали не только этические, но и социальные, политические, государственные вопросы. Ощутимы новации, например, в старинном жанре дидактического послания миттаса. Адресуя королю Баджидо свой наказ, настоятель Моунъйвей-схаядо, наряду с привычным славословием в честь династии и призывом блюсти свщенные заповеди, перечисляет все обязанности монарха, подкрепляя рекомендации примерами из старинных трактатов, житийных рассказов, не избегая при этом и намеков на реальные политические события.

Иной характер носят дидактические письма Шина Нандадазы (ок. 1757—1813); видный монастырский писатель и проповедник обращается в них к широкой аудитории монахов и мирян, рассуждая о нормах повседневной жизни. В собрании из 528 миттаса есть письма, адресованные родственникам, наставникам и ученикам, речь в них идет о нравственном долге каждого. Написанные живо и доступно, его послания вобрали в себя образцы разговорной речи и народных речений. Житейское направление миттаса нашло отклик в творчестве Шина Оуккантамалы (ок. 1773—1838), а также авторов второй половины XIX в., при этом жанр высокого наказа чутко реагировал на социальные явления нового времени.

Немногочисленная сюжетная проза всегда отличалась назидательно-проповедническим складом. Жанры вуттху (дидактическая притча) или за (палийская джатака) по содержанию и форме были связаны с буддийскою книжностью на пали. В жанре за писали У Обата (конец XVIII в.) и его последователи. Художественные переводы канонических джатак в бирманской прозе способствовали развитию литературного языка. Тематика вуттху была несколько шире: наряду с рассказами Будды о минувших его перерождениях здесь использовались аваданы и житийные истории. Авторами вуттху и за обычно были монахи, обращавшиеся к агиографии в ходе проповеднической деятельности. Оба житийно-повествовательных жанра обладали не только самостоятельной художественной ценностью, но и способствовали развитию бирманской литературной драмы, а позднее и новых форм беллетристической прозы.

Вкладом в фонд историографической прозы явилась знаменитая «Хроника Стеклянного Дворца», составленная в 30-е годы XIX в. специально назначенным комитетом (Моунъйвей-схаядо, У Шун и др. придворные литераторы). Следуя средневековым образцам, авторы сосредоточивают внимание на описании раннебирманского королевства Паган, а также традиционных этапов его предыстории — времени распространения буддизма, буддийских правителей Древней Индии, ранних царств Тагауна и Шрикшетры. «Хроника Стеклянного Дворца» воспринимается как собрание местных легенд, исторических рассказов и преданий, образец строгого и лаконичного литературного языка. Это своеобразный мост между древнейшей эпиграфикой и новеллистическою прозой XX в.

679

ТАИЛАНДСКАЯ (СИАМСКАЯ) ЛИТЕРАТУРА

В истории Сиама XIX век — время экономического, политического и культурного подъема, когда восстановленное в конце XVIII в. Бангкокской династией королевство быстро набирает силу и в короткий срок оказывается одним из самых крупных и прочных государств Юго-Восточной Азии. В первой половине XIX в. функция развития национальной культуры по-прежнему принадлежит королевскому двору и буддийской общине (система образования остается монастырской).

В традиционном изложении XIX век провозглашается эпохой «королевского просветительства», возрождения традиций, «золотым веком» словесности. Большая доля литературного наследия принадлежит членам королевской семьи, при этом значительную роль играет творчество просвещенных монархов.

В развитии сиамской литературы первой половины века заметны две тенденции: первая, более прогрессивная, открывавшая перед письменной культурой широкие перспективы, возникла

680

в годы правления Рамы I (1782—1809) и особенно явственно прослеживается в период второй монархии (1809—1824); другая, явно консервативная, провозглашавшая возврат к классической старине и предпочтение буддийской словесности, активизировалась при Раме III (1824—1851). Проявление этих двух тенденций связано с идейными устремлениями, политикой и личными качествами королей.

Рама II в своей культурной политике продолжал начатое или задуманное его отцом, Рамой I. Он стремился развивать традиции классики, осваивать наследие фольклора, анонимной «низовой» литературы, чтобы создать своеобразный сплав классических (придворных) и простонародных стилей и форм, более свободное сочетание светских и духовных сюжетов при общей демократизации и секуляризации письменной культуры. Иными были воззрения Рамы III, признававшего лишь буддийскую литературу и ратовавшего за возврат к архаической классике, что означало отход от демократизации, углубление в область религиозных тем, сюжетов, образов палийских и старосиамских сочинений. Правда, эта консервативная тенденция не возобладала окончательно даже при жизни Рамы III (пример тому творчество Сунтона Пу или интенсивное развитие театра лаконнок); однако трудно не заметить последствия этой культурной политики, затормозившей многие благотворные для сиамской литературы начинания.

В первой половине века в Сиаме создается буддийский музей-университет, где хранятся сокровища изобразительного искусства и старинные книги, где отныне получают буддийское образование молодые люди из аристократических семейств. В 1834—1848 гг. в Бангкоке началось печатание книг, сперва на пали, а с 1837 г., когда была основана печатня американского миссионера Д. Б. Брэдли, и на тайском языке: наряду с переводами английских текстов из Библии, некоторых китайских романов издавались и произведения из национальной классики. В период третьей монархии предпринимается издание первого журнала «Ведомости». Однако эти начинания не оказали воздействия на культурную жизнь в 20—40-х гг.; только после смерти Рамы III они были подхвачены и развиты его преемниками. В целом состояние литературы первой половины XIX в. свидетельствует о торжестве классических традиций и о высокой интенсивности творчества; при этом границы изящной словесности значительно раздвигаются благодаря включению в литературу народных форм и жанров, новаторству Сунтона Пу и других литераторов; расширяется аудитория читателей и зрителей.

В литературном творчестве по-прежнему господствует поэтический язык, проза все еще наталкивается на ряд препятствий, хотя прозаическая литература как будто и достигает определенных успехов (достаточно вспомнить высокохудожественный перевод «Троецарствия» Ло Гуань-чжуна или «Царь царей» — см. т. V наст. изд.). Соперничество поэзии и драматургии, начавшееся еще в конце XVIII в., приводит к окончательному выделению драмы как самостоятельного рода словесности и ослаблению былого господства поэзии.

Литература стремится к расширению традиционных сфер; усиленно разрабатываются сюжеты, введенные в обиход в конце XVIII в. («Инао», «Рамакиан», «50 джатак»), появляются и приобретают популярность новые («Кун Чанг и Кун Пэн», истории о проделках Танон Чая), наконец, возрождаются забытые и ставшие в какой-то мере архаическими (например, «Махачат»). Сюжетно-тематическое богатство — одна из отличительных особенностей сиамской литературы XIX в. Существенной представляется разработка ярко национального сюжета, заимствованного из фольклора, — истории о Кун Чанге и Кун Пэне. Издавна этот сюжет интерпретировался в своеобразном устно-декламационном жанре сепа (сепха), который иногда относят к сфере народного театра. До XIX в. придворные литераторы в этом жанре не писали, обращение к народной форме считалось несерьезным. Как полагают исследователи, сепа возникла в устном творчестве еще в эпоху Ранней Аютии или даже Сукотая (хотя впервые упоминается лишь в XV в.); это распевное произведение в стихах клон со сказочным и бытовым сюжетом, которое исполнялось во время народных празднеств, религиозных церемоний и обрядов (на свадьбе или при инициации). Декламация сепы монахами или мирянами нередко под аккомпанемент своеобразных кастаньет или медных тарелок, а позднее и нескольких инструментов, была любима как простонародьем, так и аристократией. Произведения такого рода, подчас носившие характер импровизации, тяготели то к форме народного сказания, то к религиозной мистерии.

Сепа о Кун Чанге и Кун Пэне — редкий пример использования исконно тайского сюжета в классической литературе Сиама. Введение его в сферу придворной поэзии свидетельствует об определенных сдвигах во взглядах на литературу и о дани уважения народному творчеству. Рассказ о жизни и злоключениях двух соперников, влюбленных в одну красавицу, и о семейных неурядицах всех троих совершенно не соответствовал литературной тематике двора. Эпически неспешное повествование посвящено

681

не царственным особам, не сановникам и брахманам, а людям из служилого сословия. Считается, что действие происходит в 1491—1529 гг., в центре внимания чисто житейские события, естественные человеческие чувства и побуждения. На первом плане любовная коллизия: двое сверстников, противопоставленных друг другу по положению, внешнему облику и характеру, соперничают в любви к прекрасной Пим, которая с юных лет любит Пэна, но в определенные периоды жизни благосклонна и к Чангу; подобная противоречивость чувств приводит к целому ряду драматических коллизий. Все перипетии личной жизни изображаются на фоне жизни города, страны; картины народных праздников или буддийских торжеств чередуются с описаниями военных походов, стихийных бедствий и т. п. Запись отдельных фрагментов сюжета началась, по-видимому, еще в конце XVIII в., однако полный текст был составлен группой придворных поэтов в первой четверти XIX в. Поэма получилась не только весьма громоздкой (более 40 тысяч стихов), но и разностильной, рыхлой в композиционном отношении, т. к. каждый из создателей придворной сепы работал в полном уединении. Предполагают, что среди авторов были Сунтон Пу, Прая Транг, принц Кру Ми и сам король Рама II, выступавший одновременно и как цензор, критик, редактор.

К рассматриваемому периоду относится и проникновение в официальную литературу рассказов о похождениях Си Танон Чая — простолюдина (иногда крестьянина, иногда горожанина), любимого персонажа народных анекдотов в Лаосе, Кампучии, Таиланде. Проделки плута чаще всего направлены против богатеев-купцов, чиновников, вельмож, даже принцев и королей; сам герой то хитер и язвителен, то простодушен и грубоват. Тайская сепа о Танон Чае получила устное распространение к началу XIX в., а к середине века была записана при дворе, позже эпизоды сепы используются и на сцене театра лаконнок.

В первой половине XIX в. развитие сиамской литературы неотделимо от деятельности придворных литературных кружков. При Раме I возродилась традиция коллективного сочинительства при дворе, обсуждения и решения литературных вопросов особыми советами под эгидой короля-мецената. Желая продолжать культурные традиции Нарая Великого, Рама I и его преемники вновь постарались сделать дворец центром поэтической мысли. Король Рама II, кроме участия в сепе о Кун Чанге и Кун Пэне, создал также многочисленные стихотворения в классическом стиле и пьесы. К числу его лучших творений относят цикл в жанре песен гребцов, содержащий яркие описания народных празднеств, сельского быта, даже блюд сиамской кухни, и несколько коротких поэм, открывающих представления «Рамакиана». Однако с коронацией Рамы III (1824) придворная атмосфера резко меняется: дворец превращается в цитадель религиозной словесности, прежние литературные группы распадаются. Теперь при дворе творят известные поэты: принц Параманучит Чинорот и королевский секретарь Най Ми. Особняком стоит фигура Сунтона Пу, творчество которого выходит за рамки придворной литературной жизни.

В описываемый период сиамские поэты по-прежнему следуют канонам традиционного стиха, обращаясь как к старинным формам (ча-лём, кон-ла-бот, хе-рыа), так и к более поздним (пленг-яо, бёк-ронг), при этом нет ни одного значительного литератора, который миновал бы жанр нират. Описательная лирика и эпистолярный характер традиционного нирата на почве XIX в. приобретают новые черты: наряду с отрешенным созерцанием природы в стихах монаха Тепмоли или прозрачной и возвышенной любовной лирикой Наринтибета, мы встречаемся с воинственным пафосом у Махасака или Дечадисона и яркой праздничностью и радостным восприятием жизни в поэмах Ная Ми или с накалом страстей в нирате Прая Транга. По традиции сочинение нирата было связано с путешествием, походом или паломничеством, тема отъезда, дальней дороги и разлуки обязательна в поэме. «Нират Нарина» (1809), названный по имени автора — принца Наринтибета (прибл. 1780—1809), посвящен плаванию по реке Мэнам во время военной экспедиции на юг страны. В развернутом монологе рисуются картины природы, воссоздается великолепие королевской флотилии, но главное место отведено воспоминаниям о покинутой столице и любовным грезам. При сходных обстоятельствах был создан «Нират о Таланге» Прая Транга (прибл. 1765—1835), крупного вельможи, также принимавшего участие в походе на юг против Бирмы, но оказавшегося в сухопутных войсках. Элегический настрой, свойственный жанру, здесь трансформируется: прозрачная и тихая лирика Наринтибета уступает место страстным порывам, изящные пейзажи сменяются изображением бушующих стихий, что гармонирует с отголосками победных батальных настроений. Из поэтического наследия Прая Транга остались «Нират о путешествии с его высочеством по Медной Реке», «Похвала Путталётле» и цикл любовных жалоб в стиле пленг-яо. Прая Транг боготворил поэтов XVII в., в особенности Сипрата; подражание великому мастеру сказывается в его творчестве.

682

Махасак (1782—1832), сын Рамы II, был военачальником, его поэзия сдержанна и сурова. Наряду с циклом пленг-яо и поэмой для театра на сюжет «Пра Ло» им написан знаменитый нират о походе на Лаос в 1820 г., произведение сложное по языку и изобразительным приемам: поэт-воин использует стихи лилит (причудливое сочетание старинных размеров рай и клонг), что придает поэме сосредоточенный и несколько замедленный темп; подробно описывая события, автор стремится ввести читателя в мир суровой походной жизни, подчеркнуть значительность происходящего, при этом в центре описания не баталии, а перипетии самого похода. С поэмой Махасака перекликается нират, сочиненный позднее принцем Дечадисоном (1793—1859), в котором описывается карательная экспедиция против восставшего лаосского княжества Корат. Сдержанно-сумрачное повествование о тяготах похода перемежается отступлениями призывно-патриотического характера. Нират Ная Ми вновь переносит нас в местность Таланг на юге Сиама («Нират о Таланге», 1850); однако в отличие от Прая Транга, участвовавшего в военной акции, Най Ми едет сюда как мирный посланец короля: поэт прилежно описывает природу этого края, промыслы и быт местных жителей. Это уже пример пейзажно-бытописательского нирата. Жанр нирата редко использовался поэтами-монахами; тем не менее к лучшим образцам поэзии XIX в. относят и «Нират о путешествии в Талаткриап» известного филолога-буддиста Тепмоли (1787—1835). Эта поэма, дошедшая в отрывках, была создана во время поездки в окрестности Аютии, где автор присутствовал при поимке слонов; обыденность самого предприятия не повлияла на стиль сочинения: это философски отрешенное восприятие и описание природы, мира звуков, цветовых оттенков, предметов, гармонирующее с миром внутренних размышлений поэта.

Среди литературных имен Сиама XIX в. особое место занимают Сунтон Пу (1786—1855) и Параманучит Чинорот (1790—1858). Сунтон Пу испытал многое — и литературную славу, и горечь непризнания, и благополучие придворного, и невзгоды изгнанника, и зигзаги служебной карьеры, и превратности любви, и монастырский покой, и тюремное заключение. Сын деревенского бедняка, благодаря своему поэтическому дару еще при жизни достигший всеобщего признания, преклонения аристократов — явление в сиамской литературе исключительное. Творчеству Сунтона Пу свойственны широта тематики, жанровое разнообразие и смелое реформаторство. Излюбленный стихотворный размер Сунтона Пу восьмисложный клон, которым написано большинство его сочинений, дотоле считался недостойным высокой литературы: однако в дальнейшем клон постепенно вытеснил прочие классические размеры, им написаны нираты (которые обычно сочинялись стихами клонг или лилит), романсы и песни, дидактические и исторические и театральные поэмы Сунтона Пу. Немалая заслуга поэта и в деле популяризации новых жанров, таких, как сепа или клон-рыанг (повествование в стихах клон). Из наследия Сунтона Пу сохранилось восемь пиратов, две сепы, с десяток больших поэм лирического, эпического, историко-летописного склада, в которых проявилось не только поэтическое дарование, но и незаурядная эрудиция автора, циклы колыбельных песен, пленг-яо и стихотворных афоризмов. Вершиной его поэзии считается «Пра Апаймани» — большая сказочная поэма о царевиче Апаймани, его любимом брате Сисуване и сыне Сисамуте, сюжет которой был первым полностью самостоятельным творением авторской фантазии в сиамской литературе. Новаторство Сунтона Пу проявляется не только во взволнованном повествовании о любви, разлуке, морских сражениях и штормах, которые судьба готовит героям, но и в лирических отступлениях, в живых диалогах персонажей, в умении сочетать лирику нирата с яркою образностью ботлакона. Бесчисленные приключения, женитьбы, исчезновения, погони Апаймани напоминают подчас эпизоды из «Инао» или «Самуттакота», но сходство это чисто внешнее. И главный герой Сунтона Пу далеко не традиционен: поэт и музыкант, он по своей природе более склонен к уединению и грезам, нежели к ратным подвигам или борьбе за власть. «Пра Апаймани» — поэма о море, морская пучина выступает здесь почти как самостоятельный персонаж, как зримый образ. Сказочность в повествовании тесно сплетается с реальностью: действующие в поэме вымышленные государи несуществующих стран, отшельники-маги, чужеземные пираты, морские чудища сплошь и рядом заставляют читателя или слушателя вспоминать о родной земле, воображать себе жизнь сиамского двора, ощущать дух своего народа, узнавать знакомую природу; сон и явь сливаются в единый повествовательный поток. Впервые в сиамской литературе здесь появляются фигуры европейцев, изображенных с некоторой иронией. Вместе с тем поэт стремится рассказать об удивительных заморских обычаях (христианские похороны), сообщая при этом и сведения из области чужеземной религии. Произведения Сунтона Пу оказывали сильнейшее воздействие на современников; однако сложные взаимоотношения с двором постоянно отражались на судьбе поэта: фаворит Рамы II, Сунтон Пу даже при государе

683

не избежал тюрьмы, долгая опала наступила в годы правления Рамы III, заслуженные почести были оказаны поэту лишь на склоне лет при Раме IV (1851—1868).

По-иному сложилась судьба принца Параманучита Чинорота, властителя дум пробуддийской аристократии, придворного кумира. Двенадцати лет он сделался монахом и всю остальную жизнь провел в монастыре, заняв скоро высокое положение в буддийской общине. Все это наложило отпечаток на его литературное творчество. Не одобряя культурной политики Рамы II, принц-монах и его единомышленники стремились ограничить деятельность придворного литературного кружка и возродить былое господство религиозной словесности. При Раме II эти попытки успехом не увенчались, зато при Раме III, Параманучит Чинорот оказался на гребне волны. Именно тогда были созданы (не без ведома и содействия короля) основные произведения поэта, возобладала тенденция возврата к буддийской старине. Это направление поддерживали и некоторые другие литераторы: брат поэта Крайсон Вичит (1798—1846), Бамрё Борикак, Итсаранупап. Сам Параманучит Чинорот обращался преимущественно к классическим сюжетам из «Махачата», «50 джатак» из сиамской истории, палийской буддийской литературы, используя жанры и размеры, к тому времени уже достаточно окостеневшие.

Одно из известных сочинений Параманучита — историческая эпопея «Побежденные талайнги» — о военной победе сиамского правителя Наресуана над монским королевством Пэгу (1592). Поэму отличает необычайная сложность стиля и языка, широкое использование кхмерской и пали-санскритской лексики; описание батальных и дворцовых сцен носит дидактико-панегирический характер. Остальные произведения Параманучита Чинорота написаны на буддийские темы в назидательно-проповедническом духе. Деятельность поэта-принца, стремившегося к подъему религиозной словесности, существенно препятствовала прогрессу сиамской литературы в целом.

На первую половину века приходится стабилизация норм сценической классики, как итог развития светского придворного театра, выросшего на почве литературной поэзии, народного искусства и буддийских мистериальных действ. К началу правления Рамы II высокого уровня достигает лаконнай (так называемый «внутренний театр»), который завоевывает господство при дворе, вытесняя кон и рабам. В короткий срок складывается и репертуар лаконная, созданный благодаря усилиям Рамы I и специального драматургического совета, действовавшего при этом короле. Стараниями же Рамы II репертуар придворного театра значительно пополнился, а все созданные к тому времени ботлаконы (театральные тексты) были заново пересмотрены и отредактированы. Сам Рама II считается автором ряда драм на традиционные сюжеты, лучшие из них — «Инао» и «Рамакиан», отразившие полные версии прославленных эпопей, написанные в изысканном стиле и канонизированные традицией. Рама II предпринял успешную попытку ввести в театральный обиход двора и представления лаконнока или «внешнего театра», возникшего в противовес «внутреннему» и отличавшегося от него составом труппы, техникой игры, костюмами и реквизитом. Первоначально лаконнок был театром простонародья, странствующие актеры (всегда мужчины) играли для публики на базарных площадях, в храмах и в домах состоятельных хозяев; репертуар, существовавший преимущественно в устной передаче, был ограничен, но шире и разнообразнее, чем у труппы лаконная: наряду с фрагментами из «Рамакиана», «Инао», повествований из сборника «50 джатак» разыгрывались сцены по мотивам сказок и легенд. Интерес Рамы II к «внешнему» театру сказался и в намерении упорядочить его репертуар: имя короля стоит под циклом из шести пьес на темы из «50 джатак». В юности принимал участие в творчестве отца и принц Чайтап, в дальнейшем Рама III, однако, придя к власти, он принялся за искоренение развлекательных зрелищ. Театральные труппы были изгнаны из королевского дворца; но театр продолжал существовать и развиваться теперь уже во дворцах сановников и вельмож, в домах богатых горожан. Члены королевской семьи по-прежнему устраивали в своих покоях спектакли «внутреннего театра». Границы между «внутренним» и «внешним» театром постепенно стирались, складывались общий репертуар и сценическая техника, актеры постепенно начинают выступать не только как танцовщики или мимы, но и как певцы-декламаторы.

Прозаическая литература первой половины XIX в. существует в двух качественно отличных друг от друга формах. В официальной придворной словесности прозой пользуются лишь при составлении исторических хроник, судебников и разного рода документов, среди которых оказываются и любопытные в художественном отношении сочинения. Так, послания Рамы III, адресованные то правителям соседних государств, то министрам или военачальникам, то, например, сиамским медикам (в связи с неизлечимой болезнью, которой он страдал в конце жизни), содержат не только интересные сведения фактического характера, но и привлекают

684

достоинствами литературного слога. Из исторических сочинений наибольшей известностью пользуется «Летопись Аютии», созданная Параманучитом Чиноротом, имевшим намерение доказать законную преемственность королевской власти в Сиаме при смене династий. Написанная очень лаконично, строгим языком, книга Параманучита являет собой редкий образец историографического трактата в прозе, где, в отличие от хроник прошлого, не отведено места легендарным и фантастическим событиям. Определенную роль в развитии литературной прозы сыграли художественные переводы с кхмерского, китайского, индийского языков, например опыты Рамы III из «Книги птиц».

Наряду с официальной прозаической словесностью в рассматриваемые годы живет своей жизнью и тайский фольклор, создаются легенды, сказки, бытовые рассказы города и деревни, часть из которых иногда записывается. К первой половине XIX в. относится появление целого ряда городских историй, иногда содержащих даже точную датировку и носящих, как правило, развлекательный характер. В этих анонимных новеллах описываются случаи из современной жизни или исторические факты, а то и анекдотические происшествия или фантастические сновидения; действуют в них обычно горожане — торговцы, ремесленники, монахи, нищие, воры, редко дворяне или военные. Несложный сюжет, доходчивый стиль и живой язык делают произведения такого рода доступными даже самой неискушенной аудитории. В одних рассказах высмеиваются религиозные предрассудки, в других, наоборот, утверждается власть потусторонних сил; ядовитая издевка подчас уживается с наивной верой. Однако чаще все же торжествует здравый смысл. Литераторы редко снисходили до использования такого рода сюжетов, хотя плутовская поэма Махамонтри «Раден Ландай» написана именно на основе популярной истории о городском нищем. Особую часть прозаической литературы Сиама в XIX в. представляет литература на пали (в сиамской графике): буддийские трактаты по вопросам морали, философии, филологии, космогонии и т. п., созданные монахами в стенах монастырей.

Литературы Ближнего и Среднего Востока [первой половины XIX в.]

685

ВВЕДЕНИЕ

В первой половине XIX в. в литературах данного региона еще не происходят существенные изменения и ломка традиционных художественных канонов, жанровых систем, но идет постепенное обогащение новыми идеями и тематикой, появляются новые литературные жанры. Эти процессы были обусловлены обострившимся кризисом в социально-экономической и политической сферах, возникновением ростков капиталистических отношений, усилением роли городской буржуазии и воздействием научной и художественной мысли Запада. Разворачивается и крепнет национально-освободительное движение арабов и курдов против турецкого владычества и афганцев против англичан. В результате этого усиливается наметившийся в предшествующий период процесс литературной дезинтеграции — распадается такое образование, как «арабская литература», и начинают складываться местные национальные литературы Египта, Сирии, Ирака и т. д.

Формирование национального самосознания нашло выражение в наметившемся процессе переосмысления традиционной системы культурных ценностей. В деятельности литераторов ряда стран первой половины века обнаруживается тенденция пересмотра классического наследия в свете требований времени, реабилитации внеканонических (фольклорных) и нехудожественных пластов словесной культуры (деловая проза) и, как следствие этого, — секуляризация и демократизация литературы. Знакомство с европейской цивилизацией в значительной мере способствовало осмыслению определенной частью общества (прежде всего феодальной аристократией и городскими слоями) социальных процессов, выработке конструктивных рационалистических идей и концепций, учитывающих и санкционирующих новые, прогрессивные формы жизни. Под влиянием представителей передовых слоев общества, знакомых с социальным опытом и идеями Европы, монархи Турции, Ирана, Египта проводят серию реформ, которые, несмотря на умеренный характер, объективно давали известный простор развитию современного образования, прогрессивных идей, росту национальной интеллигенции, зарождению новых форм литературы.

У стран данного региона прежде всего устанавливаются экономические и культурные связи с Францией (экспансионистская деятельность которой особенно активна в этом районе), и главным образом во Франции ближневосточная интеллигенция знакомится с научной мыслью, художественным опытом Европы. В арабских странах, в Турции, Иране создаются общеобразовательные и специализированные учебные заведения европейского типа, налаживаются типографское дело и книгопечатание, возникают газеты и журналы, зарождается публицистика — одно из важнейших приобретений ближневосточных культур XIX в. Создаются различные общественные и научные учреждения — «Дома наук» (Иран), «Переводческое общество» и «Книжное общество» (Турция), «Общество приобщения к наукам и искусствам» (Сирия) и т. д. Все эти преобразования и реформы проводились под знаком культурного обновления, которое в различных странах известно под разными названиями: в Турции как Танзимат («реформы»), в Египте, Сирии и Ливане — ан-Нахда («подъем»), в Иране — таджаддад («обновление»). Движение культурного и социального обновления, оплодотворенное идеями естественного права, свободы личности, конституционной монархии и т. д., в определенном смысле типологически соотносимо с просветительским движением XVIII в. на Западе. Его идеологи исходили из убеждения, что распространением научных и практических знаний, просвещением можно преобразовать социальные условия, преодолеть феодальную замкнутость и отсталость своих стран.

Однако в целом просветительские идеи не сложились еще в этих странах в стройную систему и не обрели радикального характера. Деятельность первого поколения мусульманских просветителей выливалась в пропаганду умеренных реформ. Но в странах, живших по феодальным законам жесткого режима абсолютной монархии и господства ислама, это имело огромное значение, а сами просветители нередко платили жизнью за свои идеи (Амире Кабир, К. М. Фарахани, Иззет Молла и др.). Чтобы успешно пропагандировать новые идеи, передовые люди эпохи вынуждены были находить идеологическое оправдание своей деятельности

686

в установлениях мусульманского права, использовать в критике неправых порядков и обращении к просвещенному монарху приемы традиционного морализма. Наметившаяся в этот период тенденция переосмысления категорий культуры под знаком истинного, правоверного ислама, возрождения былого величия была формой идеологической борьбы, приемом для оправдания рационалистических идей и новых форм жизни.

Распространение просветительско-реформаторских идей в странах данного региона не было равномерным. Более благоприятные условия в этот период сложились в Турции, где танзиматские реформы 1839—1856 гг. открывали доступ в страну научным и культурным достижениям Запада. Обращение к западной культуре Египта и Сирии во многом было продиктовано нуждами независимой национальной государственности и противодействия экспансионистской политике Турции. Известную роль в распространении новых идей в этом регионе, особенно в Сирии, сыграли христианские миссионеры, ориентировавшиеся в своей деятельности на торговые и либерально-помещичьи круги, которые были заинтересованы в буржуазных формах хозяйствования.

Новые идеи не нашли прямого отражения в литературе данного периода, но способствовали переориентации эстетического сознания и постепенному разрушению традиционной художественной системы. Большую роль сыграла в этом публицистика, которая стала проводником новых идей, способствовала развитию прозаического языка, утверждала новую лексику, термины и понятия, осваиваемые затем литературой. Хотя литература пока еще оставалась в круге средневековых жанров и изобразительных средств, однако внутри средневековой литературной системы намечаются изменения, нарушается иерархия жанров; активизируются и обретают эстетическую значимость периферийные, низовые жанры литературы, возрастает роль фольклора. Осознанный передовыми литераторами конфликт эпохи — противоречие между средневековыми порядками и правами личности — в основном выражается внутри старых жанров и эстетических концепций, куда постепенно входит современный жизненный материал, привносятся новые общественные, этические проблемы.

Если в предшествующие периоды границы между жанрами были непроницаемы, то в первой половине XIX в. начинается процесс стирания жанровой дифференциации. В поэзии ведущим поэтическим жанром все еще остается классический панегирик, но изменения коснулись и его. В восторженно-напыщенные касыды, посвященные всевозможным влиятельным лицам, входят реалии современного быта, факты и явления социальной и политической жизни.

Характерной особенностью литературы первой половины века является возрастание роли прозы. Особенно популярны такие традиционные повествовательные жанры, как рихля, сейахатнаме, в силу того, что они в значительной мере ориентировались на окружающую действительность. Происходят существенные изменения и в самих этих традиционных жанрах. Так, и в рихля, и в сейахатнаме, и в некоторых макамах возрастает удельный вес бытового материала, усиливается сатирический и дидактический элемент. Проникновение в письменную литературу фольклорных элементов ознаменовалось значительной демократизацией языка, обогащением изобразительных средств, лексики. Одновременно меняется и позиция автора, возрастает осознание им социальной, гражданской значимости своего труда, своей личности. Все эти изменения, которые происходили в традиционных повествовательных жанрах, вели к образованию романных форм, хотя процесс этот затянулся на ряд десятилетий.

Изменения в традиционной художественной системе во многом происходили под влиянием европейских литератур. В круге интересов творческой интеллигенции Турции, Ирана, арабских стран находятся произведения Мольера, Лафонтена, Фенелона и др., которые, как правило, и переводились в первую очередь. Но нарушение традиционных стереотипов литературы в некоторых странах происходит и без видимого воздействия литератур Запада (Курдистан, Ирак, Афганистан). Так, курдская литература в этот период под влиянием национально-освободительной борьбы курдов против турецкого владычества обогащается секуляристскими и антифеодальными тенденциями; в полную мощь звучат в ней патриотические и антиклерикальные мотивы. Обращение к внелитературному языку — сорани, включение в литературу элементов фольклорного искусства явилось выражением возросшего национального самосознания курдских поэтов, их заботы о выработке общенародных, общезначимых культурных ценностей.

В литературе Афганистана в условиях освободительной борьбы афганцев с английскими завоевателями зарождается поэзия высоких гражданских чувств и искренних человеческих переживаний. Наряду с господствовавшим так называемым «индийским стилем» создаются эпические произведения в русле «хорасанского стиля», отличающегося простотой и естественностью

687

образных средств («Акбар-нама» Хамида Кашмири, «Джанг-нама» Гулам Мухаммад Ахунзады).

Этот период для таких стран, как Сирия и Турция, ознаменовался первыми попытками создать новую драматургию. Зарождавшаяся в Сирии арабская драматургия учитывала уроки театра теней карагёз. Так было и в Турции, где первая оригинальная пьеса — «Женитьба поэта» И. Шинаси — представляла собой сплав традиций народного театра ортаоюну и карагёз и европейского драматургического опыта.

Литературная ситуация в странах данного региона, как и в большинстве стран Востока, недостаточно изучена, многие материалы еще не введены в научный обиход.

На заре становления печатного дела периодические издания, едва возникнув, нередко прекращали свое существование, а с ними терялись из виду многие произведения художественной литературы, печатавшиеся на страницах газет и журналов. Поэтому мы часто располагаем лишь упоминаниями о них современников, а не самими произведениями. Но ясно, что духовная жизнь в то время была весьма насыщенной и что именно в этот период закладывались основы новой литературы, которая обретает четкие формы в последующие периоды.

687

ТУРЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Переход от литературы средневекового типа к литературе Нового времени принял в Турции затяжной характер. В первой половине XIX в. письменная литература по-прежнему была представлена преимущественно поэзией, в основном традиционной по содержанию и форме. Поэты использовали привычные образы, сложнейшие метафоры, вычурные эпитеты и сравнения: это отвечало эстетическим представлениям и вкусам ученых знатоков и ценителей старой поэзии. Часто автор обращался к хорошо знакомой системе суфийской образности, пытаясь осмыслить явления современной жизни. Создавались изысканные газели, тяжеловесные панегирические, философские или дидактические касыды и поэмы. Такова большая часть сочинений в этих жанрах у Мехмеда Акифа-паши (1787—1845), в отличие от его же произведений в прозе, или у Сюлеймана Фехима (1788—1845), Пертева-паши (ум. в 1837). Популярны были нравоучительные, а также наукообразные рифмованные трактаты и другие виды средневековых сочинений.

Духовная жизнь эпохи характеризуется вызреванием просветительских идей, которые закреплялись в сознании передовых кругов общества. Османская империя на рубеже XVIII—XIX вв. продолжала переживать глубокий кризис; обострялось национально-освободительное движение нетурецких народов. Отставание Турции от развитых государств Европы было очевидным и для самих турок. Военные, административные и культурные реформы Махмуда II (1807—1878), явившиеся предвестием последующих реформ — Танзимата (1839—1856), имели, несмотря на свой ограниченный характер, определенное прогрессивное значение. Направленные на укрепление монархического строя, они объективно способствовали расшатыванию феодальных устоев. Это сказалось в некотором развитии просвещения, в оживлении издательского дела, в организации периодической печати на турецком языке, создании государственного Бюро переводов (1821) с целью ознакомления турок с рядом выдающихся европейских научных и военных сочинений и др. Турецкая молодежь все чаще получала образование за границей или же обучалась (с конца 30-х годов) на родине в школах нового типа. Расширялся круг читателей, интересовавшихся и научной литературой, в том числе иностранной (преимущественно в переводах, отчасти и в оригинале). Эти новшества явились следствием укрепления турецко-европейских связей.

Еще во времена Великой французской революции в Турции поселилось много беженцев-роялистов из Франции. Некоторые из них заняли положение консультантов в военной и в других сферах. Тогда же республиканское правительство направляло в распоряжение Порты военных специалистов и мастеров-ремесленников для обучения турок. В дальнейшем, особенно в самом начале XIX в., связи с Францией упрочились и оказывали определенное влияние на внутреннюю и внешнюю политику Турции.

Присутствие в Турции в конце XVIII в. эмигрантов-реакционеров обострило борьбу между противниками Французской революции и ее сторонниками из числа левантийского купечества, ремесленников, интеллигенции (врачей, инженеров, ученых, среди которых находился, например, знаменитый естествоиспытатель и якобинец Ламарк). Члены французской колонии, республиканцы по убеждению, устраивали в Стамбуле политические демонстрации

688

(1792); предпринимались попытки (в Стамбуле, Смирне и др.) организовать народные общества в качестве филиалов Якобинского клуба. Сторонники революции заявляли о себе и на окраинных землях Османской империи (на Балканах, например), и в местных буржуазных кругах, среди поляков-эмигрантов и др. Все это не могло, по-видимому, не сказаться на мировоззрении радикально настроенных просвещенных турок. Среди этих людей выделялись талантливый дипломат, ставший впоследствии министром иностранных дел, автор проектов многих гражданских реформ Мустафа Решид паша (1800—1858), энциклопедически образованный, владевший несколькими языками лейбмедик и официальный историограф Атаулла Мехмед Шанизаде (ум. в 1820), его преемник на посту личного врача султана, один из организаторов современного медицинского образования в стране Мустафа Бехчет (ум. в 1833), знаток восточных и западных языков, переводчик Высочайшего Дивана и преподаватель военного училища, автор книг по медицине и математике Ходжа Исхак, официальный историограф и редактор (с 1831) первой газеты на турецком языке «Календарь событий» («Таквим-и вакаи») Эсад эфенди (ум. в 1848) и др.

В развитие позитивных идей, возникших еще в XVIII в., турецкие авторы в начале XIX в. создают сочинения (публицистические, дидактические, мемуарные и др.), проникнутые мыслью о необходимости научного прогресса, распространения грамотности. Авторы убеждают читателя также и в том, что управлять страной и отдельными звеньями государственного аппарата должны просвещенные люди, а возглавлять их правомочен только просвещенный же и «справедливый» монарх, опирающийся в своих действиях на твердые законы и устанавливающий «правильные порядки». Специфической особенностью подобного рода сочинений была «аргументация» ряда новых идей некоторыми положениями шариата. В то же время авторы открыто или в завуалированной форме призывали использовать положительный опыт Запада.

В ряду выдающихся деятелей культуры той эпохи почетное место принадлежит поэту Кечеджизаде Иззету Молла (1778 или 1785—1829). Начав свою деятельность бедным учителем духовной школы, он впоследствии занимал ряд высоких постов — кади Мекки, главный министр Мекки и Медины и др. Временами ему покровительствовал Махмуд II и некоторые из его приближенных. Иззет Молла отличался смелыми и откровенными высказываниями о внутренней и внешней политике Турции. Поддерживая преобразования, предпринимавшиеся султаном, он резко осуждал «неправые порядки» в стране. Искусный оратор, он посмел в присутствии самого монарха на меджлисе высмеять сановников, ратовавших за войну с Россией (1829) и слепо веривших в победу. Он присоединился к тем немногим, кто считал неизбежным поражение турок, доказывал султану пользу мира вообще и добрососедских отношений с Россией. Однако за свою мужественную прозорливость поэт расплатился собственной жизнью — он был отправлен в ссылку и там отравлен.

Иззет Молла был автором стихов, созданных в юности и в зрелые годы и озаглавленных в его диване «Весна помыслов» и «Осень творений». Используя элементы живого разговорного языка, автор пытался сделать свою поэзию доступной пониманию широкого круга читателей. Стремлением упростить синтаксис и облегчить восприятие смысла отмечена суфийская (по сути и образной системе) небольшая его поэма «Цветник любви». Подлинную славу поэту принесло сочинение «Страдания в Кешане» (1825). В этой повести-путешествии в стихах (8 тыс. бейтов) и отчасти — в прозе сюжетными рамками служат события, связанные с первой ссылкой Иззета Моллы: его путь в Кешан (городок на юге Восточной Фракии), годичное пребывание там и возвращение в Стамбул. В ходе рассказа о перипетиях своей личной судьбы автор критически, иногда в острой сатирической манере или же с грустным юмором, говорит о жизни страны, о быте и нравах различных кругов общества в столице и провинции. Он рисует картины варварства провинциальной жизни, беззаконие властей и т. п. При этом поэт отмечает, что и на службе он сам всегда обличал казнокрадов и прочих нечестных людей. Книга проникнута острым чувством гражданственности.

Для этого многопланового произведения характерно сочетание давних литературных традиций и нового, получившего здесь яркое талантливое выражение. Иззет Молла включил в книгу самые разные по содержанию, форме и объему эпизоды и вставные рассказы, письма и документы (подлинные и вымышленные), пейзажные и портретные зарисовки, бытовые сценки и др. Богатое содержание получило как бы свободную форму выражения.

Восприятию этого сочинения помогали традиции «книг путешествий» (сейахатнаме) и мемуарной литературы, с их этикетными формулами, привычными приемами описания. Использование приличествующих случаю стихотворных форм (касыды, газели, кыта, рубаи), включенных в основную поэтическую форму — месневи, оживляет рассказ и вместе с тем расширяет привычные жанровые характеристики

689