Поэзия в мировоззрении Гёте

Государственное образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

«АГПИ им. А.П.Гайдара»

Волкова М.Ю.

студентка V курса

Реферат на тему:

Место поэзии в мировоззрении Гёте

Арзамас 2008

Поэзия и правда мысли.

Философско-поэтическое мировоззрение Гете.

22 августа 1749 года в семье Иоганна Гаспара Гете все были в беспокойном ожидании, связанном с очень трудно проходившими родами, причиной которых были оплошности повивальной бабки. Мальчик появился на свет полуживой и немногие ожидали, что он выживет. Однако сила жизни взяла свое. В связи с этим , наученный собственным горьким опытом, чуть не обернувшимся трагедией, дед ребенка, шультгейст Иоанн Вольфганг Текстор, решил утвердить в Франкфурте не существовавшую доселе специальную должность городской акушерки. Так уже самим своим рождением Гете повлиял на совершенствование жизни людей своего города, показав, что, коль скоро человек появился и остался в мире, он может влиять на него самым непосредственным и разнообразным образом. Случайно ли или сознательно, но воздействие человека на мир определяется уже одним фактом его существования в этом мире, а также тем отношением к миру, которое воплощает собой этот человек. Понимая это, Гете на протяжении всей своей долгой жизни вырабатывал в себе и собой такой взгляд на мир, такое миро-воззрение, которое учитывало бы с максимально возможной полнотой эту изначальную связь и взаимосоотнесенность человека и мира, их равноправное и равнонеобходиое сотрудничество. Для подтверждения этой связи вспомним тот общеизвестный факт, что когда Кант впервые ввел понятие мировоззрения, Weltanschauung, в нем как раз и выдвигалось на первое место значение определения нашего отношения к миру, нашего взгляда на мир, его созерцания и понимания; теперь же под мировоззрением понимается главным образом и в первую очередь та позиция, которую занимает и реально осуществляет человек в жизни, та система положений, которых придерживается человек и которые позволяют понять, что он собой представляет, кем он является. И философское осмысление проблемы мировоззрения, представленное именами Дильтея , Ясперса и Шелера, как раз и направлено на то, чтобы показать сущностную взаимосвязанность этих значений: человек формирует себя как личность только через определение своего отношения к миру, в котором он укоренен и который ему раскрывается. Но поскольку горизонт раскрытия мира не задан, а находится в постоянном развертывании, то и мировоззрение, определение своего места в мире существует в постоянном развитии, чутко учитывающем все новые и новые обнаруживающиеся явления и смыслы. Конечно, не всякий четко осознает свое мировоззрение, но всякий его имеет, и если у одного оно находит свое выражение в ясно представленных положениях, то у другого оно проявляется в жизненных поступках, выборах, решениях, определяя собой их единство и целостность. Поэтому в некотором смысле мировоззрение выполняет функцию трансцендентального единства апперцепции, но только не для одного лишь сознания, а для всей жизненной целостности бытия человека. И Гете, направляя всю мощь разума на развитие своего мировоззрения( в котором для него представало не только и, возможно, не столько собственное Я, сколько приходящий с ним в прикосновении и открывающийся ему мир, а также то, что определяет как его собственное бытие, так и бытие мира), не делал здесь какой-либо принципиальной разницы между собственно жизнью и мышлением, в результате чего его судьба в истории отмечена редкой органичностью. Их единство замечательно своей взаимодополнительностью: поэт помогает мыслителю, образ раскрывает идею, теория находит свое воплощение и применение в практике, красота являет собой истину. Но такое единство Гете находил не только в себе. Вырабатывая свой взгляд на мир ,он понимал, что мир не может являться нам сам по себе, как отстраненное от нас и замкнутое в себе данное, в таком своем качестве он- абстракция, не более того. Однако, ускользая от нас, мир полнее , доступнее и непосредственнее всего предстает в природе, чья конкретность не может обмануть, донося через себя и в себе все тайну бытия мира, неся в себе все основы, на которых он держится. И такая связь человека, природы и мира как раз и осуществляется, предстает в том процессе, который называется жизнь, и именно через жизнь все оказывается причастным этой связи. Поскольку же то изначальное единство выражало себя через бурлящую в природе жизнь, то рассмотрение загадок жизни и природы было для Гете первоочередной задачей в деле формирования собственного мировоззрения. Именно это и привело к тому, что Гете оказался на перекрестке интересов философии жизни и немецкого романтизма, являясь прямым предшественником одного и одним из зачинателей другого. А, как известно, эти направления явились наиболее активными и плодотворными источниками для формирования философской антропологии как самостоятельной области философского знания. Сам же Гете тоже сыграл в этом далеко не последнюю, еще, правда, не оцененную, роль, строя и развивая свое мировоззрение на трех принципиальных для философской антропологии понятиях--опыте, деятельности и переживании, наиболее существенных для понимания взаимосоотнесенности человека и мира. К их рассмотрению мы и переходим. Проблема опыта всегда была центральной при познании природы. Однако предстающее в этом понятии соотношение субъекта и объекта, человека и чувственного феномена по-разному оценивалось национальными парадигмами европейского философского дискурса, что, естественно, влияло и на само понимание опыта. Строго эмпирическая тенденция английской мысли, берущая свое начало от таких деятелей позднего Средневековья, как Гроссетест, Роджер Бэкон и Дунс Скотт, находила свое воплощение в индуктивном методе, форме эксперимента и «позитивном» духе; французское мышление, издавна тяготевшее к элегантности и безапелляционной очевидности афоризма, избрало при подходе к природе четкость и красоту выводов математического анализа; на германский же дух определяющее влияние оказали мистики 14 века—в частности, Майстер Экхарт, заложивший по сути основы немецкого спекулятивного языка. В основе этого влияния, совмещающего в себе персонализм и пантеизм, лежало положение о ВЗАИМОСООТНЕСЕННОСТИ человека и природы, человека и Бога. Именно вытекающее отсюда понимание опыта развивалось Гете во всей полноте его мировоззрения. В таком понимании сильно проявляется протестантская основа мировоззрения Гете, важность и значимость которой прекрасно осознавалась им самим, и видно, например, в следующих строчках одного стихотворения 1817 года: "Не для того ли наградил\\ Меня господь талантом,// Чтоб в песнях и в науке был// Я вечным протестантом." Лютер учит, как известно, тому, что никто не может знать о себе, спасется ли он или будет гореть в аду, т.к. никакие критерии и основания, будь то благостная жизнь, выполнение всех заповедей, чистота сердца и т.д., не применимы и бесполезны для определения своей судьбы—по сути дела, человек сам остается для себя вечной загадкой, но эта загадка за него уже решена, все определяется волей и милостью божей, а она—непредсказуема. Каждый живет так, как живет, как может жить, как ему в конечном счете предназначено жить, скромно и послушно осуществляя свое назначение, свой жизненный путь и не зная при этом ни куда он ведет, ни что он значит. Это и есть судьба, та жизненная интенция, которая начинает себя развертывать в строго определенном направлении с самого дня рождения.( хотелось бы здесь подчеркнуть, что здесь не ущемляется , как может показаться, свобода человека,т.к., и это знали еще древние греки, незнание своей судьбы оставляет свободу выбора. Более того—вся соль здесь как раз и заключается в том, что уже будучи конкретным человеком каждый поступает строго в соответствии с неповторимостью своей личности; таким образом, известная предопределенность есть плата за то, что каждый человек есть отдельная уникальная личность—животные же, например, предопределены уже не своей личностью, а своей природой, а это суть две принципиально разные предопределенности. Другое дело, что подобная самостоятельная субстанциальность человека предстает в протестантизме уже сформировавшейся с первой минуты появления его на свет, т.е. личность является заданностью, и не требует, как к этому призывал Шелер, чтобы сам человек образовывал, собирал ее в себе). Ницше очень точно схватил эту сторону мировоззрения Гете. «У Гете особого рода, почти РАДОСТНЫЙ И ДОВЕРЧИВЫЙ ФАТАЛИЗМ, не бунтующий, не утомленный, из себя самого стремящийся создать нечто целое, веруя, что только с целым все освобождается и является благим и оправданным». Такое доверие, основанное на знании о границах человеческого понимания, позволяет Гете считать, что нелепо и даже ненаучно задаваться вопросом о причине и цели, вопросом «почему», а стоит только вопрошать отталкиваясь от опыта , »как»: неправильно говорить, что у быка есть рога, чтобы защищаться, но корректно будет утверждение, что бык защищается рогами, потому что они у него есть. В отношении человека это означает, что не нужно, неумно задаваться вопросами и сомнениями о своей собственной значимости, цели и смысле своей жизни—нужно просто осуществлять ту жизнь, те возможности жизни, которые даны тебе и которые должны найти свое осуществление, подтверждение и оправдание, свою актуализацию и исполнение в соответствующем только твоему положению в мире жизненном опыте. И свой жизненный императив Гете высказывает в одном письме так: «мы не можем делать ничего иного, как то, что мы делаем, а успех даруется небесами».

И тут мы вплотную подходим к вопросу о том, как Гете относился к этой жизненной энергии, свершенности человека, которая каждому по-своему помогает осуществить себя. Гете здесь снова напрямую обращается к Аристотелю, а именно к его центральному понятию энтелехии. Жизнь исполняет себя только посредством principium movens, движущего начала, предстающего в актах плодотворности, продуктивности и деятельности. Эта начало есть основа жизни, основа бытия, и чем полнее человек реализует это СВОЕ деятельное начало, тем полнее он приобщится к мировой сущностной основе, тем полней он оправдает свое бытие, тем полней он исполнит себя и свое предназначение в жизни. Значение подобной энтелехии значительно повышается, когда становится ясно, что она берет свой исток, свои силы в той единой всеобъемлющей, пронизывающей собой все сущее энтелехии Первофеномена, частью которой является каждая конкретная энтелехия. Собственно, энтелехия Первофеномена-это его жизнь, и человек приобщается к ней настолько, насколько активно использует деятельную энергию своей энтелехии . Таким образом, уже фактом своей жизни, своей деятельности человек воплощает свою связь с вечной и постоянной энтелехией Первофеномена. Гете так и говорит, что « любая энтелехия- частица вечности и не устаревает за те краткие годы, которые она связана с земной плотью». Таким образом, деятельность, как нерв жизни, есть гарант бессмертия человека, а также залог его спасения: эта тема гениально раскрывается в «Фаусте», где в одном месте так и сказано «Спасен высокий дух от зла// Произволеньем божьим:// «Чья жизнь в стремлении прошла,// Того спасти мы можем.». В стихотворении же «Завет» Гете начинает петь осанну деятельному бытию словами: «Кто жил, в ничто не превратится». Но поскольку каждый человек осуществляет заложенную в нем свою энтелехию в разной степени ее полноты и свершенности,что соответственно означает и разную степень приобщенности к вечности Первофеномена, то, следовательно, каждый и вечен, бессмертен не в равной мере, а в соответствии с этой степенью, о чем Гете говорит совершенно ясно. По всей видимости, правда, здесь идет речь не о личном бессмертии, как в христианстве, а о вечном сохранении себя, в той или иной форме, в качестве составляющей части энтелехии Первофеномена, как это получается у того же Аристотеля. С другой стороны, нельзя полностью согласиться и с Виндельбандом, считавшим, что высший расцвет личности есть для Гете и ее конец. Я предполагаю, что личное и, так сказать, совершенное бессмертие увязывалось Гете с наиболее полным осуществлением этой личности в жизни, максимальным свершением возможностей своей энтелехии, или жизненной интенции; возможно, это и произошло с Гете, о чем, впрочем, мы еще скажем в своем месте. В целом же тексты Гете не позволяют вынести беспорного и однозначного суждения по поводу взаимоотношений энтелехии человека и энтелехии Первофеномена. Более ясным предстает вопрос о последней. Полнейшая и всеобъемлющая связанность и переплетенность всего сущего в мире такова, что все может развиваться не иначе, как с помощью другого, блишайшего к нему сущего, и из него, о чем уже было сказано выше. За это положение Гете очень держится и в понимании энтелехии. Энтелехия каждого сущего не обособлена в себе, не самозамкнута, а связана с другой, входя определенным, отведенным ей отрезком в единую линию всеобщей взаимообусловленности, в единый мировой энергийный синтез, целостный и неразрушимый, как раз и представляющий энтелехию Первофеномена. Выступает ли в этом своем качестве Первофеномен как Мировая Душа Платона или неподвижный, но двигающий все остальное, Ум-Перводвигатель Аристотеля.? Скорее первое, т.к. Гете особое внимание уделял понятию развития ( Entwickuug), а сам Первофеномен был у него не только источником жизненной силы, но и сам присутствовал в ее конкретных воплощениях, в том числе- и в ее движении и развитии. Но хотя сам Первофеномен не был трансцендентен миру, а являл себя в нем, тем не менее его энтелехия не равномерно распределяется по миру; но зато там, где ее жизненная сила обнаруживает себя особенно очевидно, ярко, интенсивно и продуктивно, там и встречается то, что Гете называет «демоническим». Поскольку это понятие одно из центральных и наиболее запутанных и неясных в мировоззрении Гете, я позволю привести себе его довольно длинную цитату, целостно, как нигде более, объясняющую, что же он понимал под этим понятием. В «Поэзии и правде» говорится, что демоническое « дающее знать о себе лишь в противоречиях, и потому не подходящее ни под одно понятие, и , уж конечно, не вмещающееся ни в одно слово. Это нечто не было божественным, ибо казалось неразумным; не было человеческим, ибо не имело рассудка; не было ангельским, ибо в нем нередко проявлялось злорадство. Оно походило на случай, ибо не имело прямых последствий, и походило на промысел, ибо не было бессвязным. Все, ограничивающее нас, для него было проницаемо: казалось, оно произвольно распоряжается всеми неотъемлемыми элементами нашего бытия: оно сжимало время и раздвигало пространство. Его словно бы тешило лишь невозможное, возможное оно с презрением от себя отталкивало ... Хотя демоническое начало может проявляться как в телесном, так и в бестелесном и даже весьма своеобразно сказывается у животных, но преимущественно все же состоит в некой странной связи с человеком и являет собой силу, если не противоположную нравственному порядку, то перекрещивающуюся с ним ... Однако всего страшнее становится демонизм , когда он возобладает в каком-то одном человеке. Я знавал таких людей, одних близко, за другими мне доводилось наблюдать лишь издалека. Это не всегда выдающиеся люди, ни по уму, ни по талантам, и редко добрые: тем не менее от них исходит необоримая сила, они самодержавно властвуют над всем живым, более того-над стихиями, и кто может сказать, как далеко простирается их власть? Нравственные силы, соединившись, все равно не могут их одолеть, более светлая часть человечества тщетно пытается возбудить против них подозрение, как против обманутых или обманщиков, массы они влекут к себе. Редко, вернее никогда не находят они себе подобных среди современников, они непобедимы, разве что на них ополчится сама вселенная, с которой они вступили в борьбу.». Такими людьми Гете называл прежде всего Наполеона, которого он даже считал « квинтэссенцией человечества», Фридриха Великого и, что должно быть нам особенно приятно, Петра Великого. Заряд деятельной продуктивной силы, присутствующий в таких людях и делающий их носителями демонического, настолько велик, что, подчиняя себе все обстоятельства, неумолимо проводя свою волю в жизнь, не видя препятствий для устремлений своего Я и не считаясь ни с чем, кроме него, они изменяют мир, оказывая на него свое воздействующее влияние и долго после своей смерти, как вечный источник энергии определяя путь по которому идти в свое будущее, свою судьбу. И хотя сам Гете и говорит, что демоническое часто вступает в конфликт с нравственным, для него это не важно, главное, что в той степени, в какой оно демоническое, оно продуктивное и плодотворное, т.е.- истинное.( здесь полезно указать, что те же отношения демонического и нравственного, Шелер, развивая во многом Гете, привел к довольно органичному союзу в своей концепции духа и порыва: дух сублимирует в себе жизненный порыв, пользуясь для этого его силами, что приводит одновременно к оживлению духа и очищению порыва. Несомненно, что здесь Гете выступает прямым предшественником Ницше с его концепцией сверхчеловека. Ницше вообще очень уважал Гете и, думается, осознавал свою связь с ним, когда в «Воле к власти» писал, что Гете, наряду с Наполеоном, являются двумя великими попытками преодоления 18 века. И хотя, например, сама идея сверхчеловека многими исследователями возводится, и справедливо возводится, к немецким мистикам 14 века( так, например, считает А.Лосев в «Эстетике Возрождения»), но нельзя забывать и другой ее источник—протестантизм. Подобная преемственнность была замечена Томасом Манным( посвятившего Гете несколько очень глубоких статей и целый роман «Лотта в Веймаре», много дающий для понимания этой личности), отметившем, что « Ницше столь же очевидно является учеником Гете, как последний- учеником Лютера». Впрочем, эта тема заслуживает отдельного рассмотрения, и мы не можем ее рассматривать здесь более подробно. В гетевском понимании демонического очень принципиально и то, что оно всегда является основой гения( хотя может быть и без него), той силой, которая открывает новые горизонты, толкает мир к новым рубежам, ибо, разрушая предудыщие законы и правила, имеет в себе достаточно энергии для установления на их место новых норм( такой подход можно сравнить с основанным на философии жизни трансцендирующем, идущем толчками и взрывами, характере развития культуры у Зиммеля). Кстати, такое понимание было достаточно новаторским для конца 18-начала 19 века, так как в это время, благодаря романтикам, установилось понимание гения как такое проявление деятельной способности, которое только преступает и низвергает законы, давая освобождение некому неопределенному «естественному» и «изначальному» порыву, и, таким образом, отрицая творческую ценность какой-либо оформленности. Но вот что сближало Гете с романтиками, так это понимание творческой деятельности, идущей от энтелехии Первофеномена и воплощающейся в энтелехии гения, как бессознательного процесса, о чем он совершенно четко говорит в одном из писем Шиллеру. Но в том же письме, впрочем, Гете напрямую ставит в зависимость развитие индивидуального гения от степени гениальности эпохи, в которой он живет, что позволяет здесь видеть предчувствие историзма 19 века, но противоречит романтикам, у которых автономность гения была абсолютной и самодостаточной. Гете мог так подробно и глубоко рассуждать о демоническом потому что и люди, знавшие его, (например Гегель) и, естественно, он сам, признавали его причастность этому началу, причем, как в сфере необычайной продуктивности созерцания, так и в сфере продуктивности деятельностного поступка. Действительно, кто хотя бы мельком знаком с биографией Гете, не может не поражаться интенсивности и разносторонности ритма его существования, серьезности, целеустремленности и сосредоточенности при отношении к любому, из многочисленно занимавших его, делу. Гете чувствовал в себе огромный заряд жизненной энергии, к которой он подходил очень ответственно и даже, можно сказать, благочестиво, чувствуя нравственную и космическую обязанность израсходывать ее вполне и с максимальной отдачей. Это, кстати, также помогает понять страстное увлечение его естественными науками. Это не такой простой вопрос, как может показаться , и его решения могут быть разными В некоторых объяснениях этого увлечения проводится даже мысль, что ее причиной являются чисто политические мотивы, вынудившие Гете на время отказаться от литературной деятельности, могущей спровоцировать его. Так считает, например, Вальтер Беньямин. Но я буду основываться на словах самого Гете. Признавая в себе наличие в первую очередь поэтического таланта, вводившего его в момент художественного экстаза в состояние полноты бытия, он пишет, что этот талант часто и подолгу отдыхает, и чтобы заряд той жизненной силы, которую Гете всегда ощущал в себе, не пропал втуне он решается в это время , в этот перерыв , направлять ее на другие области исследований(см. 31). Конечно, во всем этом опять чувствуется протестантское начало и непосредственная связь с Лютером, которого очень ценил Гете и в качестве писателя( Гете говорил, что доведись ему переводить Библию, он не смог бы это сделать лучше Лютера, только, может быть, добавил чуть больше нежности) и в качестве сильного духа; и именно в полном соответствии с его духом Гете говорил, что ненавидит плохую работу как смертный грех(см.32 ), которого он действительно избежал и победил в своей жизни. Но это только одна сторона образа Гете. Энергиям, запалу, жизненной мощи, завораживающей способности рушить старое и возводитть новое, т.е. всему тому, что отличает первую часть жизни Гете, так или иначе несущей на себе отблеск заветов «Бури и натиска», удалось совершенно удивительно и абсолютно органично сочетаться с духом бюргерства, тщательной рассудительностью, размеренностью и житейской трезвостью, доходящей до педантизма. Мало того—с определенного этапа, примерно с конца 18 века-начала 19, практически все люди, соприкасающиеся с ним, отмечают в Гете какую-то замкнутость, величавую холодность, подчеркнутую отстраненность и определенного рода самовлюбленную самодостаточность. Кажется, что свет божественной трансцендентности не позволяет ему быть просто человеком, умеющим любить и прощать, дружить и чувствовать, верить и ошибаться. Неудивительно поэтому, что именно в это время происходит разрыв Гете с его настоящими друзьями, единственными людьми, с которыми он был на «ты»—Гердером, Якоби и Лафатером. Особенно примечательна история с Гердером. Известно, что Гете очень длительное время жил в внебрачных отношениях с Христиной Вульпиус, от которой имел сына, что было по тем временам открытым вызовом обществу(возможно, здесь сыграло свою роль признание Гете для самого себя возможности идти против установившихся норм, чувствуя за собой такое право , презрительно пренебрегать суждениями обывателей, особенно о сфере его личной жизни, которую он постоянно держал на нерушимом замке для всех). И вот однажды, когда вышло в свет его произведение « Побочная дочь», Гете попросил высказаться по его поводу своего старого друга Гердера. И когда тот шутливо ответил: «Мне больше нравится твой побочный сын», этого было достаточно, чтобы в одноминутье разорвать все многолетние дружественные отношения.( кроме того он всю жизнь таил обиду на Гердера за то, что тот в одном юношеском стихотворении, играя словами, позволил предложить различные варианты происхождения его имени Goethe—Gotter(боги),Gote(готы) ,Kot(грязь)—так он не допускал ни малейшей иронии по отношению к себе .).

Для самого Гете такое отличие первой и второй части жизни нашло свое творческое воплощение соответственно в первой и второй части «Фауста», являющихся, по его собственному признанию, носителями соответственно субъективного и объективного духа. Так или иначе, но отход Гете от мятежного, беспокойного, революционного духа «Бури и натиска» привел его, в частности, к наслаждению домашним комфортом, возможностью существовать в спокойном, запланированном ритме жизни, получая все возможные выгоды своей свободы, независимости и достигнутой умиротворенности, немогущей быть ничем и никем потревоженной. В этой стороне своего мировоззрения Гете напрямую следует образцам «искусства жизни» Плутарха Херонейского, Монтеня и Эразма Роттердамского. Но в то же время здесь и неправильно будет говорить о какой-то кардинальной переориентации Гете, вообще не любившего резких скачков, непредсказуемых взрывов, внезапных переходов(например, о греческой революции, в которой участвовал Байрон, он отозвался, что она и не могла победить, т.к. в ней не было Бога). Ни на каком из этапов своей жизни Гете не отрицает себя, вся его история-это история осуществления и плавного развертывания единой гениальной творческой продуктивности. Просто путь, по которому шел Гете, в разное время был разным, но цель стоящая перед ним была одна и тоже, поэтому и можно говорить о целостности его жизни и творчества. Впрочем, возможно, и само такое противопоставление - достаточно условно. Самозабвение и божественное спокойствие, творческое бунтарство и строгая приверженность традициям, страсть и расчет органично уживались друг с другом на протяжении всей жизни Гете. Так, например, когда он был уже, что называется, в летах, чье невозмутимое хладнокровие имело своим источником постоянное ощущение в себе и вокруг себя присутствие Первофеномена, он вдруг полностью перевоплощается под влиянием своей последней любви, создавая удивительно чувственные и «человечные» стихотворения «Западно-восточного дивана», и почти в 75 лет пишет Гегелю о все еще расцветающей весне своей души(см.33). Такое сочетание наивности и мудрости, замкнутости и открытости, импульсивности и юпитерского равнодушия и создает тот неповторимый феномен Гете, которого Томас Манн справедливо поэтому назвал «братом Лютера и Эразма одновременно».

Так в чем же для нас заключается урок этого феномена Гете, урок, основанный как на его произведениях, так и на его жизни, и воплотившейся в единстве его философско-поэтического мировоззрения? Когда Гете незадолго до смерти окончил вторую часть «Фауста», он, по его собственным высказываниям, почувствовал огромное облегчение от полного выполнения того назначения, к которому он был предназначен своим рождением. Но "Фауст" недаром писался всю жизни—он мог быть создан только с учетом всей той жизни, и в малом, и в самом значимом, которую прожил, точнее исполнил, как музыкальное произведение, этот странный и великий человек. В своей жизни, и даже в своей смерти, Гете осуществлял, как свой долг, как свой императив, заложенную в нем силу всецело и с максимально возможным совершенством( я не идеализирую Гете, ибо и там, где к нему могут быть заданы вопросы и сомнения в оправданности сделанного им, он всегда был СОБОЙ, реализуя в своей полноте то, что он мог представить на ДАННОМ этапе, который если и не представал самодостаточным сам по себе, то являлся таким вписавшись в целостность всей жизни Гете). И умер-то он только тогда, когда энергия этой жизненной интенции, жизненной энтелехии была окончательно исчерпана, оправдав себя из осуществленных ею возможностей, способностей, задатков, не требуя в выполнении этого дела никакой помощи и поддержки извне. Это и можно назвать по большому счету опытом Гете. Все, что можно, нужно и должно было сказать и сделать, оказалось свершенным—заряд оказался исчерпанным, но только в этой форме. Ведь поскольку для Гете убежденность в вечной жизни проистекала из сущности деятельности, то он и мог совершенно спокойно и уверенно считать, что «поскольку я действую неустанно до самого конца, природа обязана предоставить мне иную форму существования, ежели нынешней дольше не удержать моего духа». Жизнь Гете была уникальным воплощением одновременно и человеческого и трансцендентного, она, по словам Зиммеля, «простиралась в трансцендентное...в каждой ее точке», но происходило это исключительно через осуществление всего человеческого, триумфом которого, как мы помним, определял Гете смысл всех своих произведений. Это было возможно только через постоянное и интенсивнейшее соприкосновение и взаимодействие с миром, происходящее через перцепцию, деятельность и переживание. Оно в равной мере интегрирует в себя как все возможные воздействия этого феноменального, самоявляющегося, мира, так и оказываемое на него влияние со стороны человека. Здесь открываются новые горизонты и перспективы, невозможные там, где проводится строгое дуалистическое противопоставление на теоретическое и практическое, индукцию и интуицию, анализ и синтез, субъект и объект, трансцендентное и имманентное. Гете, как мы видели выше, не отрицал этих понятий и плодотворно их использовал , но только не в их автономной замкнутости, а в их открытости и взаимосоотнесенности. Человек и мир достойны друг друга и их бытие возможно только как «бытие вместе». Так, например, важная для Гете идея человеческой трансценденции может быть осуществлена только в мире и только в формах этого мира, который в свою очередь не есть какая-то граница, скрывающая за собой что-то, а безграничное воплощение скрывающегося В нем вечного и абсолютного, что поддерживает, не растворяя в себе, и человека и мир. Человек придает миру смысл, мир предоставляет человеку реальности, «материю» этого смысла, возможности, условия и горизонт его раскрытия, и единство их союза фундировано тем, что больше их обоих.