2 В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 478.

130

свобод ' очень легко проследить на постепенной деградации буржуазных философских и правовых учений, в том числе и учений о вине.

Как отмечено выше, принципы виновной ответственности, а равно и психологические определения вины были впервые открыто отвергнуты представителями антропологического и социологического направлений. Отбрасывая вместе с понятием виновности и понятие вменяемости, Ферри пишет: «С того момента, как преступление рассматривается не как Па1 -свободной воли, а как продукт и патологический симптом индивидуальных и социальных аномалий, все преступники — сумасшедшие и несумасшедшие — нравственно безответственны, хотя все они должны отвечать перед обществом за совершенные ими противообщественные деяния» ². «Пусть, — говорил Лист на Мюнхенском психологическом конгрессе в 1896 г. — понятия вины и искупления живут дальше, как жили до сих пор, в произведениях наших поэтов; выдержать строгую критику просветленного научного познания они не могут» ³. «Вменяемость, вина и наказание — вот три тормоза в развитии уголовного права», вторил другой социолог в 1905 г.⁴.

Что же это за приемы «просветленного научного познания», предлагаемые «новыми» буржуазными теориями, которые должны заменить принципы виновной ответственности? На деле рни оказываются «древними» правилами об объективном вменении, но сформулированы они на этот раз иными словами, вроде принципа «опасного состояния», «вины характера» и т. д. На Брюссельском конгрессе международного союза криминалистов в 1910 г. Лист объяснил эти «новые» принципы так:

«Существование опасного состояния должно быть признано, когда можно заключить по особым интеллектуальным признакам, характеризующим индивида, что угроза и исполнение обычного наказания не сумеют удержать его от учинения преступных деяний. Опасное состояние может существовать и тог' да, когда еще индивид не учинил какого-либо преступного деяния» ⁵.

¹ См. И. В. Сталин, Речь на XIX съезде партии. Госполитиздат, 1953, стр. 7.

² Э. Ферри, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 171.

³ Цитировано по Э. Немировскому, Опасное состояние личности и репрессия, жур. «Право и жизнь», кн. 1, 1924, стр. 3.

⁴ Т а м же.

⁵ Цитировано по Люблинскому, Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905—1915 гг.), Пг., 1915, стр. 84. Там же приводятся еще более откровенные высказывания Гарсона на том же конгрессе: «Я считаю, доказанным, что существуют индивиды, которые составляют постоянную угрозу для публичной безопасности и против которых нужно принять особые меры безопасности и социальной защиты» (стр. 74). Относя к этим «индивидам» тех, «которые открыто восстали против всех

131

В связи с этим Б. С. Маньковский совершенно справедливо замечает, что теория «опасного состояния» открыла весьма широкий простор для расправы и террора над теми, кто представляет опасность для господства буржуазии *. Действительно, принципы этой реакционной теории были быстро восприняты современным буржуазным законодательством. Ярким примером тому может служить английский закон 22 августа 1911 г., на который указал А. Я. Вышинский, выступая на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных наций 21 октября 1949 г. в защиту Болгарии, Венгрии и Румынии, необоснованно обвинявшихся в «нарушении человеческих прав и основных свобод». А. Я. Вышинский сказал: «Да, есть страны, где действительно, например, по преступлению против государственной тайны, против нарушения государственной тайны, не нужно никаких доказательств и не нужно даже признания обвиняемого, а достаточно, чтобы было налицо то, что закон называет «свойством характера».

Что это за страна? Это Великобритания. Что это за закон? Это закон 22 августа 1911 г. А что в этом законе записано? А в этом законе записано буквально следующее — я цитирую:

«Не требуется по делам о государственной тайне установления вины обвиняемого каким-либо определенным действием, доказывающим цель, угрожающую безопасности интересам государства».

Установленные этим законом правила действительно подрывают всякие основы правосудия, но ведь это же английский закон, это не болгарский закон, не венгерский закон, не румынский закон. Так кого же вы обвиняете в нарушении прав человека?» ².

В этой связи небезинтересно проследить, как же в обстановке современного режима произвола и беззакония, царящего в капиталистических странах, «новейшие» буржуазные теории объясняют понятие вины?

Общетеоретической базой всех «новейших» теорий о вине служит неокантианство, позитивизм и другие реакционнейшие учения до феноменализма и интуитивизма включительно. Ведя яростную борьбу с марксистско-ленинской философией и изго-

социальных законов», Гарсон требует открытой расправы с ними, отбрасывая обычные приемы буржуазной юстиции. «Так как обычные наказания не могут исправить этого злоумышленника, то было бы нелепым упорно придерживаться их. Будут судить уж не это преступление, а самого преступника, каким его характеризуют его предшествующие действия и вся его жизнь» (стр. 75).

¹ См. Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 74—75.

² А. Я. В ы ш и н с к и и. Разоблачить клеветников до конца. Речь на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи 21 октября 1949 г., «Правда» № 297, 24 октября 1949 г.

132

няя материалистические и диалектические элементы из учений своих идейных предшественников, эти теории становятся откровенно идеалистическими, субъективистскими. Особенно модными оказываются при этом так называемые оценочно-этические теории вины (М. Майер^\, Э. Вольф², Ф. Кауфман³, Ф. Сейер ⁴, Э. Немировский ⁵ и др.), объявляющие несостоятельными психологические определения вины. Психологические моменты, говорят представители этих теорий, хотя и характеризуют вину, но только с одной стороны — с точки зрения эмпирических и натуралистических (что на их языке означает — материалистических) предпосылок, которые легко могут быть объяснены с позиций детерминизма. Между тем, понятие вины, говорят они, значительно глубже. Оно не поддается детерминистическому объяснению, так как вина не является объективным фактом действительности. О подлинном содержании вины можно судить не по внешним ее проявлениям (умысел и неосторожность, выражающиеся в определенном поведении человека), а исходя из абстрактно-этических критериев, которые вскрывали бы «преступное настроение» лица. Суть вины поэтому в этическом упреке со стороны суда. Этический упрек как отрицательная оценка поведения лица судом выступает здесь как синоним вины: вина лица отождествляется в этом случае с суждением судьи о виновности этого лица. Упрека же (т. е. порицания) заслуживает также «настроение лица», которое противоречит правопорядку и «общей справедливости». Э. Немировский писал: «Таким образом, в настоящее время и в законодательных проектах, и в практике, и в науке ясно обнаруживается тенденция уменьшить влияние на уголовную ответственность отдельного деяния и заключающееся в наказании осуждение — порицание относить в большей мере к источнику деяния, к свойствам личности преступника, к особому состоянию его психики, которое в преступном деянии находит неполное выражение, и, так как вина есть то, что составляет объект отрицательной оценки, вина личности должна заключаться не только в том, что от нее исходит данный волевой акт, что ею совершено данное преступное деяние, но и в том и, даже главным образом, в том, что в ее характере есть неудовлетворительные, с точки зрения правопорядка, свойства, которым это деяние в большей или меньшей степени обязано своим возникновением и которые в своей совокупности могут быть вызваны преступ-

' М. М а у е г, Бег а11§етеше ТеЦ Дев Оеи1эсЬеп 51га{гесЫз, 1923.

² Е. ^ о 1 г. 51га1гесп1Пспе 8спи1с11епге, 1928.

³ Р. КаиНпапп В1е рпПозорЫзспеп ОгипДргоЫетеп (Зег ЬеЬге уоп <1ег 51га{гесЬ153сЬиИ, 1929.

⁴ Р. § а у г е, Мепз геа, «НапуагД 1а\у Кеу1еу», № 6, 1932.

⁵ Э. Н е м и р о в с к и и, Меры социальной защиты и наказание в связи с сущностью вины, ЖМЮ, 1916, кн. 2, стр. 1—46; Основные начала уголовного права, Одесса, 1917.

133

ньш настроением. Преступное настроение... и составляет содержание вины»¹.

Эти определения понятия вины будут более понятными, если учесть следующий тезис Немировского, в котором он раскрывает «прикладное» значение данной теории: «И в этом отношении понимание вины как преступного настроения должно принести существенную пользу: при сохранении за преступным деянием его значения этот взгляд переносит центр тяжести в определении степени вины на отношение данного эпизода к общим свойствам личности преступника. Таким образом открывается широкая область для осуществления задач специального предупреждения, и в то же время наказание остается справедливым возмездием за вину»².

Наиболее характерная черта этих «теорий» состоит в том, что, говоря о вине как оценочной категории и отрицая в ней качество объективно существующего факта, они не дают четких критериев этой оценки. Одни из них говорят при этом о нарушении некоего надклассового нравственного «долга» (М. Майор) , другие — об оскорблении этического «момента ценности» (Е. Вольф), третьи—предлагают отыскивать этот критерий самому судье, который интуитивно оценивает настроение правонарушителя на основании различных внешних «симптомов» (Ф. Кауфман), четвертые—приходят к выводу, что дать определение понятия вины вообще невозможно, так как выражение вины в каждом отдельном случае весьма различно (Ф. Сейер), и т. д. Ф. Сейер пишет: «Ни общее материальное действие, заслуживающее порицания, ни намерение сделать то, что вызывает общее социальное неодобрение, ни намерение совершить нарушение договора или правонарушение, никакая другая форма не может подойти ко всем случаям»^э.

Действительный смысл и классовая направленность этих «новейших» теорий о вине понятны. Этот смысл и направленность выражаются в стремлении расширить ответственность за всевозможные нарушения капиталистического «правопорядка»: то, что не удается подвести под параграфы законов и доказать на основании четких и определенных объективных и субъективных элементов состава правонарушения, пытаются обосновать туманными и расплывчатыми ссылками на «общее социальное неодобрение», «этический упрек», «вину характера», «нарушение нравственного долга» и т. п.

Таким образом, «углубленная» этическая трактовка вины как понятия, лишенного реального психологического содержания и оторванного от конкретных фактов действительности,

1 Э. Я. Немировский, Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 190, 191.

² Та м же, стр. 197—198.

³ Цитировано по Б. С. Маньковскому, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 87.

134

имеет одну цель — теоретически оправдать тот судебный произвол и беззаконие, которые характеризуют весь современный общественный, государственный и правовой строй империализма, — строй фашизма и агрессии. Деградация его по пути к фашизму и мракобесию сопровождается повальным идейным разбродом и упадком буржуазной науки.

Кризис учения о 'вине как основании личной ответственности — яркая иллюстрация всеобщего кризиса капитализма и его культуры¹.

Подлинно научное объяснение понятия вины как основания гражданско-правовой ответственности может быть дано только с позиций диалектического материализма.

Исходя из этих позиций, разбираемый вопрос, в самой общей его постановке, можно сформулировать так: если вина является психическим отношением лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то что же следует понимать под этим психическим отношением? Если под психическим от-

1 См. А. А. Ж Д а н о в. Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западно-европейской философии», Госполитиздат, 1947;

Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М.,. 1949, стр. 5—42, 64—94; А. А. Пионтковский, Уголовно-правовые воззрения Канта, А. Фейербаха и Фихте, «Ученые труды ВИЮН», вып. 1, 1940;

Его же, Уголовно-правовая теория Гегеля в связи с его учением о праве и государстве, М., 1948; М. Исаев, Реценаия на книгу А. Пионтковско-го о Гегеле, жур. «Советское государство и право», 1948, № 7, стр. 33—90;

Его ж е, О неправильной трактовке классической школы уголовного права в советской науке, «Ученые труды ВИЮН», вып. 10, М., 1947, стр. 152— 175; Б. С. У т е в с к и и. История уголовного права буржуазных государств, М., 1950; Его же, Уголовное право на службе американо-английской реакции, М., 1951; Н. Г. Александров, Реакционная сущность современных американских буржуазных «теорий» права. Отчет о докладе в жур. «Советское государство и право», 1949, № 12, стр. 45—49; А. А. Герцензон, К вопросу об оценке основных направлений в науке уголовного права, «Труды научной сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г.», 1948, стр. 80—100; С. Морозов, Рецензия на книгу В. Ошеровича «Очерки по истории уголовно-правовой мысли», жур. «Большевик», 1947, № 24;

В. И. С е р е б р о в с к и и, Обзор иностранных журналов по вопросам гражданского права, «Ученые записки Московского юридического института», М., 1939, вып. 1, стр. 148—160; Е. А. Ф л е и ш и ц, Буржуазное гражданское право на службе монополистического капитала, М., 1948; Р. О. Х а л ф и н а, Гражданское законодательство Англии в период второй мировой войны, жур. «Советское государство и право», 1946, № 1; X. И. Шварц, Англо-американское деликтное право, жур. «Советское государство и право», 1940, № 2; Е г о же, Принцип ответственности в гражданском праве некоторых буржуазных государств, «Ученые записки Саратовского юридического института», 1940; Д. М. Г е н к и н, Гражданское и торговое право капиталистических стран, М., 1949, стр. 9—22; Б. С. А н т и м о н о в, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 56—76; И. Б. Н о в и ц к и и и Л. А. Л у н ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 323—325, 344—346; Л. А. Л у н ц. Основной экономический закон современного капитализма и реакционная сущность буржуазного гражданского права, жур. «Советское государство и право», 1953, № 2—3, стр. 108—122.

135

ношением понимать волевое и сознательное отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то возникает второй вопрос: можно ли волю и сознание человека рассматривать как свободные от физиологических процессов, происходящих в голове человека, и от объективных условий его жизни, либо же воля и сознание человека закономерно и необходимо обусловлены определенными материальными факто-ра^^и, которые существуют независимо от воли и сознания и с помощью мозга получают лишь отражение в психике человека. Наконец, как понимать самое это отражение — то ли как пассивный или, напротив, как активный, творческий процесс?

Поставив так вопрос, мы неизбежно обращаемся к общефилософской проблеме необходимости и свободы воли, а в конечном счете, к проблеме соотношения общественного бытия и сознания, материи и мышления. Известно, что в зависимости от решения этой проблемы все философы разделились на два противоположных, враждебных лагеря — на идеалистов и материалистов. Первые противопоставляют свободу воли и необходимость как несовместимые понятия и трактуют либо об абсолютной свободе воли, не зависимой от объективной детерминированности человеческого поведения, либо же отрицают свободу воли и объявляют ее иллюзией человека, не сознающего детерминированности своих поступков.

Философы-материалисты исходят из единства свободы воли и необходимости и говорят об отражении объективной реальности в сознании человека. В. И. Ленин писал: «Основное отличие материалиста от сторонника идеалистической философии состоит в том, что ощущение, восприятие, представление и вообще сознание человека принимается за образ объективной реальности. Мир есть движение этой объективной реальности, отражаемой нашим сознанием. Движению представлений, восприятии и т. д. соответствует движение материи вне меня. Понятие материи ничего иного, кроме объективной реальности, данной нам в ощущении, не выражает. Поэтому оторвать движение от материи равносильно тому, чтобы оторвать мышление от объективной реальности, оторвать мои ощущения от внешнего мира, т. е. перейти на сторону идеализма» *.

Следовательно, содержание нашего сознания, воли, психики определяется общественным бытием, объективной действительностью. Но это ни в какой мере не отвергает того бесспорного положения, что отражение объективного мира происходит через воздействие этого объективного мира на наши органы чувств, что этот процесс отражения происходит в нашем мозгу. Жизнь рождает мозг, — учил В. И. Ленин. В мозгу человека отражается природа. Проверяя и применяя на практике правильность этих отражений, человек приходит к объективной

¹ В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 250.

136

истине. Значит, познание, как вечное приближение мышления к объекту, понимается не как пассивное восприятие мира, а как активный, созидательный процесс. Отражение природы в мыслях человека, писал Ленин, «надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» ¹.

Это положение марксизма не может быть истолковано в том смысле, что психическое тождественно материальному, «Что и мысль и материя «действительны», т. е. существуют, это верно. Но назвать мысль материальной — значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма с идеализмом» ². С точки зрения марксизма, психическое есть продукт материи, но не всякой материи, а лишь высокоорганизованной — мозга и 'не сводится к материи, не идентично ей, но отражает материальное и является поэтому вторичным после материального.

«Согласно материализму Маркса,—писал И. В. Сталин, — сознание и бытие, идея и материя —это две различных формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом. Стало быть, они не отрицают друг друга и в то же время не представляют собой одного и того же явления» ³.

С философским решением проблемы соотношения бытия и сознания, материи и мышления непосредственно связана проблема необходимости и свободы воли человека. Гениальное разрешение этой проблемы дал Ф. Энгельс: «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека,—два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения... Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы (Ма1игпо1\уеп(11@ке11еп) господстве над нами самими и над внешней природой, она поэтому является необходимым продуктом исторического развития»⁴.

Это положение Энгельса получило дальнейшую творческую разработку в трудах В. И. Ленина. Оберегая его от многочис-

' В. И. Л е н и н, Философские тетради, М„ 1947, стр. 168.

² В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, стр. 227.

³ И. В. С т а лин. Соч., т. 1, стр. 318.

⁴ Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 107.

ленных извращений и кривотолков со стороны идеалистов и метафизиков, В. И. Ленин вскрыл гносеологические предпосылки этого гениального положения и доказал, что оно последовательно исходит из основных взглядов марксизма на природу и общество.

Во-первых, указывал В. И. Ленин, Энгельс с самого начала своих рассуждений признает законы природы, необходимость природы, т. е. все то, что идеалисты объявляют «метафизикой» и в чем состоит основное различие материалистической теории познания от идеализма (и его разновидности — агностицизма Л^аха, Авенариуса и др.), который отрицает закономерности природы, объявляя их «логической» категорией.

Во-вторых, указывал В. И. Ленин, Энгельс не занимается вымучиванием «определений» свободы и необходимости, а берет сознание и волю человека, с одной стороны, необходимость природы, с другой, и вместо всякого определения, всякой дефиниции, просто говорит, что необходимость природы есть первичное, а воля и сознание человека — вторичное, что последние, поэтому, должны неизбежно и необходимо приспособляться к первой.

В-третьих, указывал В. И. Ленин, Энгельс не сомневается в существовании «слепой необходимости». Он признает существование необходимости, не познанной человеком. «Развитие сознания у каждого отдельного человеческого индивида, — писал В. И. Ленин,— и развитие коллективных знаний всего человечества на каждом шагу показывает нам превращение непознанной «вещи в себе» в познанную «вещь для нас», превращение слепой, непознанной необходимости, «необходимости в себе», в познанную «необходимость для нас». Мы не знаем необходимости природы в явлениях погоды и постольку мы неизбежно—рабы погоды. Но, не зная этой необходимости, мы знаем, что она существует. Откуда это знание? Оттуда же, откуда знание, что вещи существуют вне нашего сознания и независимо от него, именно: из развития наших знаний, которое миллионы раз показывает каждому человеку, что незнание сменяется знанием, когда предмет действует на наши органы чувств, и наоборот: знание превращается в незнание, когда возможность такого действия устранена».

В-четвертых, указывал В. И. Ленин, Энгельс, говоря о соотношении необходимости и свободы человеческой воли, применяет «сальтовитальный» метод в философии, т. е. делает прыжок от теории к практике. «У Энгельса вся живая человеческая практика врывается в самую теорию познания, давая объективный критерий истины: пока мы не знаем закона природы. он, существуя и действуя помимо, вне нашего познания, делает нас рабами «слепой необходимости». И далее: «Раз мы узнали этот закон, действующий (как тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания,— мы господа

природы. Господство над природой, проявляющее себя в практике человечества, есть результат объективно-верного отражения в голове человека явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная истина» '.

Таковы основные положения классиков марксизма-ленинизма о соотношении необходимости и свободы воли. Они построены всецело и исключительно на гносеологии диалектического материализма, на предпосылках, которые в конец разоблачают идеалистический, махистский вздор о телах как «комплексах ощущений» и пр. «Мах говорит пошлости потому,— заключает В. И. Ленин,— что теоретически вопрос о соотношении свободы и необходимости совершенно ему неясен»².

Борясь за чистоту марксистской философии, В. И. Ленин разоблачает мнимую «беспартийность» различных буржуазных теорий, пытающихся «подняться выше» материализма и идеализма, а на деле ведущих бешеную борьбу против него. «Через все писания всех махистов красной нитью проходит тупоумная претензия «подняться выше» материализма и идеализма, — писал В. И. Ленин,— превзойти это «устарелое» противоположение, а на деле вся эта братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя сплошную и неуклонную борьбу с материализмом...

Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с марксизмом, в том и состоит, что они доверились раз реакционным профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости» ³.

Материалистическое толкование соотношения свободы воли и необходимости служит ключом для правильного понимания воли и сознания человека, его психики.

Научный анализ психологии человека исходит из того основного марксистско-ленинского положения, что психика человека, т. е. его воля и сознание, есть продукт мозга как высокоорганизованной материи. Значит, психическое производно от материи, зависимо от нее, но не сводится к ней, а только отражает ее, так как материя сама по себе не зависима от психики и развивается по своим законам движения ⁴.

1В. И. Л е н и н, Материализм II эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 172-173.

² Т а м же, стр. 175.

³ Т а м же, стр. 322—323.

⁴ И. М. Сеченов писал: «Мысль считается обыкновенно причиной поступка. В случае же, если внешнее влияние, т. е. чувственное возбуждение остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную причину поступка... Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него

139

В отличие от вульгарного материализма и .идеализма, марксистский философский материализм признает психическое, т. е. нац/и ощущения, представления, понятия, мысли и чувства, отражением внешнего мира в идеальных образах, копиях снимках, правильность которых проверяется и подтверждается практикой, деятельностью человека ибо «все, что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходит через его голову, воздействуя на его волю» '.

В. И. Ленин характеризовал научного психолога как такого, который отбросил философские теории о душе и прямо взялся за изучение материального субстрата психических явлений --нервных процессов. Советские психологи, руководствуясь этим указанием Ленина и рассматривая психическое как отражение внешнего мира в нашем мозгу (следовательно, как функцию мозга), создали новую, материалистическую психологию, которая решительно порвала с традициями старой, реакционно!"! буржуазной психологии. Однако нельзя не отметить, что совместная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР (июнь—июль 1950 г.) обнаружила серьезные недостатки в развитии советской психологии.

Главный недостаток состоял в том, что, объясняя психические отношения людей, психология отошла от основных положений марксизма-ленинизма о воле и сознании человека и от естественно-научной основы психических процессов, впервые последовательно разработанных русскими естествоиспытателями и, прежде всего, И. М. Сеченовым и И. П. Павловым, блестящие результаты исследований которых признаны неотъемлемой частью естественно-научного фундамента диалектического материализма.

Отмечая неоценимые достижения И. П. Павлова в разрешении и естественно-научном обосновании основного философского вопроса о соотношении бытия и сознания, «Правда» писала:

«Бессмертной заслугой Павлова является тот факт, что он глубоко научно вскрыл и всесторонне объяснил материальные физиологические механизмы сложнейших процессов отражения б сознании человека внешнего объективного .мира, дал блестя-

никакая мысль невозможна» (И. М. Сечено в. Рефлексы головного мозга, Л., 1926, стр. 105). Другими словами, если «чувственные возбуждения» человека, всегда вызываемые внешним влиянием, оказываются не замеченными человеком (субъективно), то это совсем не значит, что эти «чувственные возбуждения» объективно не обусловлены. Голых мыслей, как и голых поступков, независимых от психических переживаний, обычно не существует. Это подчеркнул В. И. Ленин, когда писал о целях, которые ставит перед собой человек в процессе своей деятельности. «На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его,— находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы («свобода»)». (Философские тетради, 1947, стр. 162—163). 1 К. Маркс н Ф. Э нг ел ь с, Соч., т. XIV, стр. 671—672.

140

щее естественно-научное обоснование материалистического решения основного вопроса философии» '.

Допавловская идеалистическая физиология, а вместе с ней и психология исходила из порочного мистического тезиса о раздельности материи и сознания, о бессмертии и непознаваемости «духа» и о смертности тела. Английский физиолог Шеррингтон (а за ним все современные англо-американские ученые) твердил о дуализме физиологического и психического, о непознаваемости психических процессов, о несовместимости «объективной» физиологии и «субъективной» психологии, об «особой», таинственной природе психических ощущений.

Еще в 1908 г. Ленин предупреждал об опасности и теоретической несостоятельности подобных рассуждений. Он писал:

«Для всякого естествоиспытателя, не сбитого с толку профессорской философией, как и для всякого материалиста, ощущение есть действительно непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания. Это превращение каждый человек миллионы раз наблюдал и наблюдает действительно на каждом шагу. Софизм идеалистической философии состоит в том, что ощущение принимается не за связь сознания с внешним миром, а за перегородку, стену, отделяющую сознание от внешнего мира,— не за образ соответствующего ощущению внешнего явления, а за «единственно сущее»².

Эти указания Ленина не были учтены некоторыми советскими психологами. Часть из них, забыв исходные положения марксизма и противопоставив свои взгляды учению Павлова, стала на явно идеалистические, кантианские позиции «психофизического параллелизма». Так, Л. А. Орбели утверждал, что душевная жизнь человека есть предмет трансцендентный, выходящий за пределы возможного для нас опыта ³.

¹ «Правда», № 183 за 2 июля 1950 г.

² В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 35-36.

³ Яркие примеры распространения подобных идеалистических теорий в советской литературе привел в своем докладе на Сессии А. Г. Иванов-Смоленский, указав, в частности, что П. С. Купалов утверждает, будто могут существовать такие психические процессы («внутренние переживания» и ощущения человека), которые не связаны никакой видимой реакцией нервной системы (так назыв. «рефлексы без начала»), которые не детерминированы поэтому ни внешними, ни внутренними раздражителями, не зависят от воздействия внешней и внутренней среды организма, а носят самопроизвольный, спонтанный характер.

Взгляды Купалова прямо противоречат указаниям Ленина о связи человеческих ощущении, переживаний и представлений с внешним миром, о связи объективного и субъективного, об ощущениях, как субъективном образе объективного мира, изложенных им в работе «Материализм и эмпириокритицизм».

Взгляды Купалова несовместимы также с воззрениями основоположников русской школы естествоиспытателей Сеченова и Павлова. Для Сеченова ощущения были в одно и то же время и объективными и субъективными («Рефлексы головного мозга», Л., 1926, стр. 104), а Павлов характе-

141

Еще более широкое признание эти чуждые материалистической философии положения нашли в учебниках по психологии.

Так, С. Л. Рубинштейн, определяя задачи психологии, говорил: «Психика имеет свои специфические закономерности и основная конечная теоретическая задача психологии заключается в раскрытии специфических психологических закономерностей» '.

Такое определение задачи психологии не отличается от тех, которые даются буржуазными психологами и, в частности, Вундтом ². Как там, так и здесь психические процессы рассматриваются в отрыве от телесных, причинное объяснение первых резко противопоставляется закономерностям вторых, в результате чего психика человека трактуется как область, чуждая физиологии человека.

Все это в корне противоречит учению И. П. Павлова, принципам диалектического материализма. Не ставя своей целью дать подробное изложение этого учения, мы, однако, не можем не остановиться на конечных выводах Павлова в той мере, в какой они относятся к учению о воле и сознании человека^ поскольку научное объяснение вины как психического состояния лица невозможно без предварительного психологического анализа этих понятий.

Ценность научных выводов Павлова для общественных, в том числе правовых, наук состоит в том, что он установил связь между физиологией и психологией. При этом-Павлов создал заново как физиологию, так и психологию. Допавловская физиология основывалась на идеалистическом мировоззрении,. физиология павловская зиждется на материалистическом мировоззрении. Это же можно сказать и о психологии, которая до-Павлова стояла также на идеалистических позициях. Павлов. в своем учении исходил из основного принципа единства и целостности организма. «И это,— говорил Павлов,— целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли»³.

Многочисленными экспериментальными исследованиями Павлов обогатил марксистско-ленинскую теорию познания и ее главный тезис о существовании объективного мира, отражающегося в ощущениях и в сознании человека. Он практически доказал, как формируется «субъективный образ объективного мира» (Ленин) через сложный рефлекторный акт, обусловив тем единство субъективного и объективного, психического и физического. Этим Павлов противопоставил свое учение всей

ризовал ощущения как простейшие субъективные сигналы объективных отношений организма к внешнему миру (Полное собрание трудов, т IV стр. 101).

'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946 стр. 25.

² Вундт, Принцип психофизического параллелизма, М., 1894.

³ И. П. П а в л о в, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 27.

142

предшествующей психологии. «Иначе, конечно, и не могло быть, — говорил К. М. Быков на Сессии. — Капиталистические условия развития науки исключают возможность раскрытия связи событий и фактов в характере исторического хода явлений жизни и науки. Нежелание видеть классовые корни, питающие те или иные взгляды на вещи,—характерная особенность западноевропейских и американских ученых, которые в оценке роли науки для практики говорят о «консервативности сил природы», тормозя таким образом развитие всепроникающего человеческого ума. Ограниченность мысли и защита классовых интересов буржуазии создавали ложное представление о неизменности растительного и животного организма» '.

Венцом творческих изысканий Павлова является учение о высшей нервной деятельности человека — учение о мозге. Павлов писал, что высший отдел центральной нервной, системы — мозг «держит в своем ведении все явления, происходящие в теле» ². Психическая деятельность мозга рассматривалась Павловым в тесной связи с,внутренней деятельности всего организма и с факторами, воздействующими на организм извне. «Пределом физиологического знания,— писал он,— целью его является выразить это бесконечно сложное взаимодействие организма с окружающим миром в виде точной научной формулы. Вот окончательная цель физиологии, вот ее пределы»³. Известно, что такой «точной научной формулой», при помощи которой Павлов изучал единство внутренних и внешних процессов организма, была знаменитая павловская система рефлексов как реакций организма на воздействие внешнего мира.

Рефлекс—одно из самых важных явлений организма: все процессы организма в своем нормальном течении совершаются при помощи рефлекса. Правда, развитие рефлекса было известно и допавловской физиологии, но Павлов открыл новый класс рефлексов, до него не замеченный и не оцененный, бесконечно обширный, охватывающий все реакции человека, начиная с примитивной рефлекторной реакции и кончая произношением слов и употреблением письма. На основе совпадения во времени возбуждения в двух пунктах центральной нервной, системы возникает связь между этими возбужденными пунктами. Павлов представил эту связь как замыкание между двумя одновременно и последовательно действующими, очагами возбуждения, при помощи чего экспериментально были образованы новые рефлексы—условные, действие которых совпадает во времени с врожденными безусловными рефлексами. «Таким образом, открылась .возможность изучения всей динамики коры

' К. А1. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия,

посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова,

28 июня —4 июля 1950 г.», М.—Л., стр. 14.

² И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 410. ' И. П. П а в л о в, Лекции по физиологии, изд. АМН СССР, 1949,

стр. 55.

143

мозга при помощи вновь образуемых рефлексов, названных условными, дуга которых обязательно проходит через кору больших полушарий. Родилась идея и проблема временной связи, имеющая широчайшее применение в биологических науках» '.

Исследования Павлова этим не ограничивались. В противоположность механистическим представлениям о предопределенности и неизменчивости явлений природы, Павлов выдвинул и обосновал историческую концепцию развития животного мира. «Можно принимать,— писал Павлов,— что некоторые из условных вновь образованных рефлексов позднее наследственностью превращаются в безусловные»². Однако историческая концепция не сводилась Павловым к одной наследственной восприимчивости условных рефлексов, поскольку последняя свойственна не только человеку, но и животным. Установив основные закономерности в физиологии высшей нервной деятельности у всех животных, Павлов указал также на то, что закономерности животного мира нельзя механистически переносить на психическую деятельность человека.

Вершиной творческих дерзаний Павлова в раскрытии материальной природы психических явлений явилась идея существования у человека, помимо первой сигнальной системы, одинаковой с животным, специальной второй сигнальной системы, присущей только человеку. Вторая сигнальная система позволяет человеку сохранять накопленные знания; через нее сознание человека проявляется в его общественной деятельности.

Вторая сигнальная система ничего общего не имеет с Бундовским «психофизическим параллелизмом», ибо эта павловская концепция яе противопоставляет психических процессов физиологическим. Напротив, эта система рассматривается на основе ив единстве с первой сигнальной системой, присущей всему животному миру. Специфичность же второй, человеческой сигнальной системы состоит в том, что она основана на мышлении. Мысль же человеческая всегда облекается в слово, речь. А слово для человека, как пишет Павлов, есть «такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом .отношении ни в какое качественное или количественное сравнение с условными раздражителями животных» ³.

¹ К. М. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова 28. июня—4 июля 1950 г.» М.—Л., стр. 14.

² И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. III, кн. 1, стр. 273.

³ И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. IV, стр. 337. Характеризуя вторую сигнальную систему как специально человеческую, поскольку она объясняет мышление человека, Павлов указывает: «Если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы, то речь, специально прежде всего кинэстезические раздраже-

Таково объяснение материальных основ высшей 'нервной деятельности человека—деятельности мозга как органа человеческого мышления. Было бы глубочайшей ошибкой рассматривать всю деятельность человека (впечатления, ощущения, представления), основанную на первой сигнальной системе, только как биологическую часть его высшей нервной деятельности и противопоставлять ее тем самым второй сигнальной системе. Как первая, так и вторая сигнальные системы действуют в полном взаимодействии'.

Как первая, так и вторая сигнальные системы одинаково социально детерминированы. Та и другая обусловливаются определенными историческими общественными условиями. Тот факт, что через вторую сигнальную систему как носительницу словесного мышления и речевой деятельности осуществляется, по выражению Павлова, «межлюдская сигнализация», вся «грандиозная сигнализация речи», свидетельствует о том, что Павлов строил свое учение о высшей нервной деятельности человека с учетом качественных, социальных особенностей ее развития ².

Историческая обусловленность.развития высшей нервной деятельности человека оказалась, таким образом, окончательно выраженной Павловым в его учении о второй сигнальной системе и о ее связи с развитием речи человека,, его языка. Эти выводы Павлова блестяще согласуются с указаниями И. В. Сталина о неразрывной связи языка с историей общества, с историей народа, с тем, что «язык относится к числу общественных явлений, действующих за все время существования об-

ния, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое, высшее мышление» (Соч., т. III, стр. 490).

' Взаимную материальную обусловленность, единство первой и второй сигнальных систем Павлов объяснял следующим образом: «В развивающемся животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельности. Для животного деятельность сигнализируется почти исключительно только раздражителями и следами их в больших полушариях, непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды как общеприроднои, так и от нашей социальной, исключая слово, слышимое и видимое. Это— первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности... С другой стороны, именно слово сделало нас людьми... Однако, не подлежит сомнению, что основные законы, установленные в работе первой сигнальной системы, должны также управлять и второй, потому что эта работа все той же нервной ткани». (Соч., т. III, стр. 568—569).

² См. В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении. Сб. Института философии Академии наук СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952, В. С. Ф и л а т о в, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной деятельности, там же.

1°. Г. Матвеев 145

щества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает вместе со смертью общества. Вне общества нет языка» '.

Выводы Павлова о роли языка в развитии человеческого мышления служат яркой иллюстрацией к указаниям И. В. Сталина о непосредственной связи мышления и языка.

И. П. Павлов всю свою жизнь боролся с идеалистическими извращениями этой проблемы и доказал, что «наша мысль направляется действительностью», что «каждый шаг мысли» проверяется «согласием с действительностью». Как настоящий воинствующий материалист, Павлов видел цель своих изысканий в том, чтобы научиться управлять физиологическими и психологическими закономерностями. «Тогда,—говорил Павлов, — доподлинно будет доказано, что мы овладели процессами и ими командуем».

Учение Павлова о сигнальной системе дало, следовательно, конкретное решение вопроса о качественном своеобразии закономерностей той стадии материи, на которой формируются органы чувств и мозг, показало закономерности превращения энергии внешнего раздражения в факт сознания.

Изучение закономерностей сознания и воли человека в том материалистическом плане, какой был намечен классиками марксизма-ленинизма, и составляет поэтому весь смысл и главную черту всей павловской концепции развития высшей нервной деятельности.

Основное положение материалистической психологии — «психика есть функция 'мозга»—получило, таким образом, полное подтверждение в исходном тезисе 'Павлова о том, что вся физиологическая и психическая деятельность человека представляется как рефлекторная, отражательная деятельность, что определяющим моментом для этой деятельности являются, •в конечном счете, условия жизни человека, физические и социальные условия внешнего мира — «госпожа действительность», как любил говорить Павлов ².

1 И. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, М,., 1950, стр. 18.

² Краткое изложение взглядов И. П. Павлова о связи психологического с физиологическим не должно создать превратного представления о том, что Павлов отождествлял психику человека с высшей нервной деятельностью и тем игнорировал роль социальных факторов в формировании 'воли и сознания человека. И. П. Павлов говорил не о тождестве, а о единстве психического и физиологического, идеального и материального, субъективного и объективного (см. об этом: Петрушевский, Учение И. П. Павлова и марксистско-ленинская теория отражения, сб. Института философии АН СССР «Вопросы диалектического материализма», М., 1951, стр. 296—327; Н. А. Хромов, К вопросу о физическом и психическом, . сб. Института философии АН СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952; В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении (там же); С. Л. Рубинштейн, Учение И. П. Павлова и проблемы психологии (там же); В. С. Филатов, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной деятельности (там же).

И6

Изложенные общие и, на первый взгляд, отвлеченные положения материалистической философии о познании как отражении объективного мира, казалось бы, не имеют прямого отношения к разбираемому нами вопросу.

Между тем, вне связи с этими гносеологическими положениями марксизма невозможно разрешить проблему обоснования ответственности человека за его поступки. Это особенно ясно стало сейчас, когда по вопросу о свободе воли правонарушителя в нашей литературе высказаны две различные точки зрения, четко сформулированные: первая — Б. С. Утевским и вторая — Б. С. Маньковским.

Б. С. Утевский, как и все советские юристы, считает, что марксистское понимание свободы воли «должно быть положено в основание уголовной ответственности». " «Однако, — пишет он, — нельзя согласиться с механическим применением указаний Энгельса к деятельности преступника, с приписыванием' ему той «свободы» и того «знания дела», о которых говорит Энгельс» ¹. По мнению Б. С. Утевского, когда Энгельс говорит о свободе, «он имеет в виду не способность человека выбирать решения вообще, а способность выбирать такие решения, которые находятся в соответствии с законами общественного развития, которые означают господство над обстоятельствами и отношениями» ². Приведя далее известное положение Энгельса о скачке «человечества из царства необходимости в царство свободы»³ и указывая на то, что только в социалистическом обществе люди могут действовать свободно (а в капиталистическом обществе, по мнению Б. С. Утевского, свободно действуют только сознательные трудящиеся, борющиеся с капиталистическими порядками) ⁴, Б. С. Утевский пишет: «Указания Энгельса о свободе и о действовании со знанием дела не могут быть применены к гражданам СССР, не освободившимся от влияния капиталистического окружения, от влияния враждебной растленной реакционной идеологии или от пережитков прошлого в сознании людей, не господствующим над этими влияниями и пережитками, но подчинившимся их господству над собой и избравшими решение, противоречащее их долгу и нарушающее уголовные законы Советского государства»⁵. Автор соглашается с тем, что детерминизм и материалистическое учение о воле дают философскую базу для обоснования ответственности граждан СССР за совершенные правонарушения, «но эта

1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 34.

² Т а м же, стр. 35.

³ Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М., 1948, стр. 267.

⁴ Б. С. У т е в с к ий, Цит. соч., стр. 36 и 37. ^в Т а м же, стр. 38.

147

база, — говорит он, — лежит совсем в иной плоскости, а не в механическом применении к преступникам указаний Энгельса о свободе и о знании дела» ¹. «Это основание, — пишет он, — заключается в том, что гражданин, совершивший преступление, имел возможность выбрать решение, соответствующее интересам социалистического государства, т. е. решение свободное, соответствующее законам общественного развития, но вместо этого подчинил свое решение пережиткам капитализма в своем сознании или влиянию капиталистического окружения» ².

Такова позиция Б. С. Утевского, которую он еще глубже разъяснил на дискуссии, посвященной этой проблеме, сказав:

«Свободно в социалистическом обществе действуют передовые советские граждане. Говорить же о свободе воли преступника — значит профанировать высказывания классиков марксизма-ленинизма» ³.

Как видим, Б. С. Утевский приходит к выводу, что поскольку правонарушения обусловлены у нас пережитками капитализма и поскольку правонарушитель подчиняет свою волю этим пережиткам, то он не свободен в своих действиях. Он — раб этих пережитков.

Иную позицию занимает Б. С. Маньковский. «Действия людей, — пишет он, — определяются той классовой обстановкой, в которой формируется личность. Но обусловленность поведения личности общественными условиями ни в какой мере не устраняет ее ответственности за принимаемые решения «со знанием дела»⁴. К обоснованию этой ответственности Б. С. Маньковский подходит с учетом активной роли воли и сознания личности. «Активная роль воли и сознания личности, — говорит он, — которая не является слепым орудием рока, обусловливает и ее ответственность за совершаемые деяния. Детерминизм и ответственность не представляются взаимоисключающими понятиями, как об этом беспрерывно твердит буржуазная идеалистическая философия»⁵. Деятельная сторона человеческого сознания, по мнению автора, является, таким образом, основой ответственности человека за свои действия. «В этой связи, — говорит Маньковский, — в условиях социалистического строя по-новому ставится и проблема вины и ответственности за совершение преступления. Поскольку в социалистическом обществе отдельной личности открыты все возможности для развития и творчества,—тот, кто пренебрегает этим и направляет

¹ Цит. соч., стр. 38.

² Т а м же, стр. 41.

³ Отчет о дискуссии в Институте права АН СССР по вопросам вины и ответственности в советском уголовном праве, жур. «Советское государство н право», 1951, № 1, стр. 74.

⁴ Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 50.

⁵ Т а м же,

148

свое сознание, свою волю по пути совершения преступлений, должен нести ответственность» ¹.

Б. С. Маньковский решительно отмежевался от точки зрения Б. С. Утевского, находя, что последний неправ в разрешении данной проблемы, так как «снимает вопрос об активной роли сознания личности, которая в условиях социалистического общества могла не совершать преступления и не должна была совершать его... Тем самым проф. Б. С. Утевский неизбежно скатывается на путь фатализма, на путь ликвидации вины в уголовном праве. По существу эта теория ответственности проф. Б. С. Утевского не имеет ничего общего с марксизмом и является модификацией гегельянства» ².

Как видим, охарактеризованные выше две различные позиции в разрешении основного вопроса проблемы ответственности в советском праве отличаются друг от друга не в деталях, а в принципе. По существу, разногласия между данными авторами сводятся к решению главного (гносеологического) вопроса, разрешение которого немыслимо в отрыве от общефилософских (и общепсихологических) положений о воле, сознании и поступках человека. Поэтому прежде чем присоединиться либо отвергнуть одну из этих точек зрения и решить затем вопрос о субъективных основаниях гражданско-правовой ответственности в советском праве, мы сделаем попытку подойти к рассмотрению данной проблемы с общих позиций диалектического материализма и советской психологии.

Положив в основу объяснения психической деятельности человека марксистско-ленинскую теорию познания и опираясь на материалистическое учение о высшей нервной деятельности, как на свою естественно-научную базу, советская психология может не только наблюдать, изучать и объяснять психические явления, но и действенно способствовать изменению и формированию психики советского человека, т. е. его воспитанию, как гражданина нового общества.

Задача воспитания стоит не только перед школой либо другими собственно воспитательными учреждениями нашей страны. Разрешению этой задачи подчинена деятельность множества других культурно-просветительных учреждений н организаций: театра, кино, библиотек, общественных организаций. Задача воспитания поставлена перед всеми отраслями советской культуры: перед наукой, искусством, литературой. Огромнейшую идейно-воспитательную работу проводит Коммунистическая партия, ибо чем выше политический уровень и мар-ксистско-ленинская сознательность работника любой отрасли