Ядринцев н.М. Тюленьская жизнь (отрывок)129

У каждого борова свой норов

(Тюленьская поговорка)

Простота наших тюленьских отношений

По пространству широкой нашей земли много раскинуто разных городов и городков, мест и местечек, и между ними стоит и наш Тюлень-город... В старые годы пришли к его месту люди, заселили землю ... Обстроились, завели торги, да промыслы, да порядки разные – и пошло-поехало, что называется колесом.

Тюлень и до сих пор стоит, и до сих пор торгует, выставляется на карте, но между тем ничем-то он не заметен. Не спрашивает он себя: нужен ли он кому? Нет ему дела до того, что он прославится или что про него никто слова не скажет, а живет себе, да и баста! И много, много таких мест, про которые, кроме их самих, никому и в голову не приходит. Проедет проезжий да спросит разве:

– Что это – городишко что ли какой?

– Да, – скажут, – Тюлень-город.

– Гм! – Скажет проезжающий. – Что же в нем есть?

– Да что? Ничего, торговлю кое-какую ведет, кожами промышляет.

– Гм! – опять скажет проезжий – и только. А Тюлень все живет да живет.

Но бывают ближе знакомства с Тюленем. Положим, что вы – значительная особа или просто есть до вас Тюленю дело и он захочет с вами познакомиться. Сидите вы на постоялом дворе, пьете чай с масляными пирогами и смотрите на пустую улицу. Выходит к вам хозяин и приглашает к себе чаю накушаться.

– Скучно, – думаете вы, – разве что в самом деле сходить?

Являетесь, пьете чай под влиянием беседы внимательного хозяина и хотите уже откланяться, как вдруг является громадный поднос закуски.

– Семен Семеныч, закусить, икорки-с, паюсной, сырку-с, селедочки-с, выпить ... – юлит около вас хозяин.

– Да нет, я право, тово ...

– Полноте, Семен Семеныч, вот хереску-с.

Подоспевают гости, закуска затягивается. Усаживают вас в карты.

– По маленькой, юлит около вас хозяин. Вы садитесь и оказываетесь в немаленьком выигрыше.

– Семен Семеныч, пуншику-с, – тараторит хозяин. В чувствуете, что голова ваша тяжелеет и опускается.

– Шампанского, Семен Семеныч, сделайте одолжения, слышится вам голос, как во сне. Слышатся шум, тосты.

– Господа! Что же это Семен Семеныч? Поднимемте, господа, Семен Семеныча! Качайте Семена Семеныча!

И вас кто-то качает так, что только ваша голова мотается.

– Господа, едем! – кричат голоса.

Едут, берут и вас. Вот вы где-то очутились: музыка гремит, щелкают пробки, кто-то пляшет. Скоро вы все забываете ...

Наутро вы просыпаетесь у хозяина; голова болит, как будто вам раскроили ее.

– Семен Семеныч, вот этой, желудочной ... – говорит вам заботливо хозяин, подводя вас к подносу с новой закуской.

– Да нет, мне, право, ехать сегодня нужно...

– Да нет-с, как сегодня! Вы сегодня на обед к Зыряну Кондратьичу обещались!

– Что ж это, в самом деле неловко, – думаете вы, – уж коли обещался ...

Обед и вечер проходят так же, как вчера, т.е. у вас кружится в голове, вас качают, чмокают какие-то пахучие бородатые уста и проч., и проч. Назавтра то же, на послезавтра то же, и так вы хороводитесь сколько душе угодно и, выезжая, думаете: «А славный это город, черт возьми, Тюлень! Хорошо, должно быть, жить в нем!»

– Да, хорошо, – отвечаю я. А как хорошо, мы посмотрим.

Тюлень живет в ту эпоху, читатель, когда вместо всяких законов и принципов у людей существует обычай, который и исполняет роль закона у всех народов во время их младенческого состояния.

Отцы тюленцев когда-то установили свои обычаи так же, как торговлю и разные житейские правила, и с тех пор все это передается вместе со старой мебелью, разным домашним скарбом, подтяжками, старыми сапогами, ножкой от какого-то мудреного инструмента, изломанной скобкой, гвоздями и прочим. Тем не менее эти обычаи прочны и проникнуты духом глубокой патриархальности и не только не колеблются и не поворачиваются, но и других поворачивают на свою сторону, не исключая и мелкого своего начальства.

<…>

Приезжает, например, новый городничий в Тюлень, и хочет он завести всеконечно надлежащий порядок. И вдруг слышит он, что в ночь с такого-то на такое-то число в доме купца такого-то произошла драка и убийство.

– Гм! надо расследовать, – говорит городничий. – Позвать хозяина.

– Скажите, как вы допускаете дебош и драку в ночное время? – опрашивает он стоящего перед ним цветущего, как пион, гражданина.

– У меня, ваше благородие, запросто гости были, мы закусили, сели за карты да, выпивши, и побаловали.

– Да нет, помилуйте, тут ведь буйство в ночное время ...

– Ваше благородие, – говорит добродушно хозяин, – не извольте беспокоиться, у нас уж издавна так существует: как сойдемся, выпьем, так и подеремся. Это у нас любезное !

И городничий, действительно, скоро узнает, что это дело любезное, что удивляться тут нечего, что это есть не что иное как увеселение и исходит не из духа буйства и непокорности, а просто от веселости нашего тюленьского нрава. Мало того, этот обычай не только принят, но и санкционирован давностью.

– Эхма! – говорит молодой купец Ватрушкин. – То ли дело отцы-то наши! Вот мой тятенька, силишка была – страсть, полуторавершковый гвоздь рукой в стену вгонял; сойдется этта кутить, выпьет, разденется и ляжет посреди пола.

– Пляши, – говорит, – по мне, кто хочет!

– И что же? – спрашивает ошеломленный слушатель.

– Ничего. Пляшут.

– Но ... но ... ему ничего не делается?

– Ничего, только вот под конец жизни приехал этта с пирушки и говорит: "Однако меня, должно, вчера сильно помяли, надо полечиться". Послал к соседям за щенками, клал на грудь, сказывал – помогает. Не помогло, умер ...

<…>

Низший класс состоит, как и в остальных сибирских городах, из мещанства и известен под названием «бакланов». В Тюмени они выбрали своим центром особую слободу за оврагом, называемую «Городищем». Городище издавна приобрело себе особую жизнь, принимая в свою среду разные забубенные головы, промышленников-воров, срезывателей товару с обозов и проч. Дома у них с нарами, подпольями, подземельями, приспособленные к занятиям сомнительного свойства.

Больше всего Городище боится, чтобы не открыли его катакомбы, и потому тщательно оберегают их от вторжений. Прежде оно жило окончательно своей жизнью, имело свои обычаи, нравы, свою полицию и даже финансовую систему и денежные знаки местного произведения. Городская полиция к нему не подступалась. Обходы, ездившие с местным квартальным несколькими казаками за овраг, потерпели афронт. Соберутся «бакланы» толпой, и пойдет потеха. Раз случился пожар в Городище; пожарная команда летит к оврагу и вдруг видит, что мост разобран и проехать нельзя. Между тем городищенское бакланье затушило пожар мигом, не давши вторгнуться неприятелю. В прежние времена бакланье обладало значительным воинским духом; оно выходило за реку зимой и производило побоища. До сих пор в Тюмени есть старики со сломанными пальцами и скулами от этих побоищ. Теперь прекратилась эта ломка рук и скул, но воинственный дух тюменцев сохранился в других формах и проявлениях.