Глава 4

КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

НАЦИОНАЛИЗМА Б. АНДЕРСОНА

Заголовок книги Бенедикта Андерсона можно перевести на

русский язык как "Воображенные сообщества. Размышления о

происхождении и распространении национализма" (Anderson

1983). Но в тексте Андерсона, а еще чаще у его толкователей по-

нятие "воображенные" (imagined - мысленно представленные)

сообщества сдвигается к понятию "воображаемые" ( imaginary -

придуманные, мнимые) сообщества. Эта двойственность слово-

употребления, как мы постараемся показать, отнюдь не случайна.

Андерсон начинает с констатации: конец эры национализ-

ма, который уже давно предвещают, не виден и вдалеке. Наобо-

рот, ради нации и национального государства приемлемы ко-

лоссальные человеческие жертвы. Почему принадлежность к

нации до такой степени придает смысл индивидуальному суще-

ствованию, что люди готовы отдать свои жизни в национальных

войнах? По мнению Андерсона, национализм должен быть по-

ставлен в один ряд не с сознательно разделяемыми политиче-

скими идеологиями (типа либерализма или марксизма), а с

культурными системами, предшествовавшими и противостояв-

шими им.

Появление наций позволяет воссоздать осмысленную кар-

тину мира после подрыва религиозной веры в эпоху Реформа-

ции и Просвещения, по-новому связать воедино понятия вла-

сти, времени, сообщества. Вместо личного бессмертия принад-

лежность к нации обещает вечное существование в цепи

поколений, а на место трагического ожидания конца света на-

ция предлагает оптимистическую веру в собственные силы. В

религиозном сознании прошлое, настоящее и будущее одновре-

менны, потому что все они заключены в проекте творца. Идея

64

одновременности событий, происходящих в отдаленных друг от

друга местах, возникает благодаря секуляризированной науке.

Ее символизируют часы и календарь. Социальный организм,

движущийся из прошлого в будущее - это аналог нации. Деса-

крализация языка - другая культурная трансформация, поро-

дившая нации. Язык священных книг дает преимущественный

доступ к божеству. Множество языков, равноудаленных от вы-

ражения божественной истины, служит уже для поддержания

горизонтальных связей между людьми. Наконец, крах легитим-

ности богоизбранных монархов преобразует иерархически орга-

низованную систему в сообщество граждан.

"Воображенные сообщества", по первичному определе-

нию, - любые объединения, которые выходят за пределы взаи-

модействия "лицом к лицу". Следовательно, свою общность

люди должны представлять себе каким-то образом в абстракт-

ной форме. Так как воображенных сообществ - великое множе-

ство, то они отличаются тем, что представляется и каким обра-

зом (в каком стиле). Нацию "воображают" как ограниченную и

суверенную. Ограниченную, потому что ни одна нация не пре-

тендует на то, чтобы включить в себя все человечество. Суве-

ренную - так как именно в ней, а не в династическом порядке

или божественном устройстве находится источник власти.

Можно проследить, как данное выражение становится у

Б. Андерсона синонимом нации и употребляется исключитель-

но в этническом смысле. Если при этом оно сохраняет содержа-

ние, вложенное в него в начале текста, - любая общность шире

непосредственного взаимодействия, то определение этнической

общности превращается в тавтологию (воображенная - значит

не непосредственная). Мало помогает и уточнение об ограни-

ченности и суверенности. Ограниченно и суверенно и самосто-

ятельное государство, которое Андерсон отнюдь не считает со-

размерным нации. Конечно, указание на сообщество, или об-

щину (английское community), передает связь с непосред-

ственным жизненным опытом людей, который переносится на

абстрактный, воображаемый уровень. Но и государственная

общность, особенно в условиях современного социального госу-

дарства, может восприниматься как расширенная община.

Мировоззрение национализма стало возможным при новом

общественном устройстве - капитализме и использовании его

технологического новшества - техники книгопечатания. Вооб-

раженные сообщества средневековой христианской Европы бы-

ли очень узкими: публика, читавшая на латыни. Она служила

посредником между массой народа, знавшей лишь местный

65

язык, и литургической культурой. Капитализм породил новые

образованные слои, и те стали постоянными читателями лите-

ратуры на родном языке. Массовый капиталистический товар,

книга, создавал свой собственный рынок, заинтересованный в

существовании множества языков. Но особенности книгопеча-

тания диктуют и стандартизацию языка, появление его литера-

турной формы. Языки соперничают между собой за право быть

избранными в качестве книжных, за доминирование над близ-

кими наречиями, оттесняемыми в разряд диалектов. Через пе-

чатное слово на определенном языке группа людей осознает

свое единство, "воображает" себя как нацию. Две формы про-

дукции книжного дела особенно показательны в этом смысле -

роман и ежедневная газета. Так как люди получают прежде все-

го информацию о территории своего государства (или провин-

ции), то и ощущают живую связь с данным пространством,

осознают его как национальное.

Исторически первым, по мнению Андерсона, был граждан-

ско-республиканский национализм. Возникнув в Новом Свете

(в Северной и Латинской Америке), он не мог опираться на

языковые отличия местного населения от метрополии. Он по-

явился в ту эпоху, когда средние классы в Латинской Америке

составляли незначительную часть населения. Но именно креолы

(как называлось белое испаноязычное население колоний, ро-

дившееся вне метрополии) развили наиболее раннее представ-

ление о национальности - еще до того, как его выработала Ев-

ропа. Более того, они "пригласили в нацию" угнетенное, расо-

во и лингвистически отличное население колоний. Здесь

сработал механизм заблокированной мобильности. Внутри ис-

панских владений в Латинской Америке местные, креольские

чиновники постоянно циркулировали между пунктами в своей

провинции и центром империи, где, как правило, карьера для

них была заказана. На своем "паломническом пути" функцио-

неры встречались с коллегами из соседних провинций, которые

также были ограничены в социальной мобильности пределами

своего региона. Характерно, что местный чиновник из одной

провинции не мог быть назначен на пост в соседней. Эти огра-

ничения заставили креолов прочувствовать, что же представля-

ет собой их родина. Вместе с "воображенной" через прессу

общностью с соотечественниками прегражденная мобильность

толкала ряд государственных служащих добиваться самостоя-

тельности своей территории. Однако последствия ощущения

неполноправности по отношению к метрополии различались в

Северной и Южной Америке. На юге отсталость испанского ка-

66

питализма и средств сообщения воспрепятствовали формирова-

нию единого государства на базе испанских владений. На севе-

ре же компактность территории первых колоний, близость друг

к другу таких рыночных центров, как Бостон, Нью-Йорк, Фи-

ладельфия, развитость торговли и книгопечатного дела способ-

ствовали объединению усилий населения колоний в борьбе за

независимость и образование "соединенного" государства. По-

этому странно выглядит вывод Андерсона, что ни экономиче-

ские интересы, ни либерализм, ни Просвещение сами по себе

не могли создать и не создали тип или очертания воображенно-

го сообщества в Новом Свете, а определяются такие границы

"паломничеством" и чтением литературы.

В Европе на определенной стадии лингвистический нацио-

нализм стал преобладающей формой. У филологов сложилось

убеждение, что языки - частная собственность говорящих на

них групп людей, которые должны занять автономное место

среди равных народов. Совпадение политических единиц и сфе-

ры распространения языка печати могло быть лишь случайным,

и его надо было добиваться. В Европе и до прихода "печатного

капитализма" (print capitalism) местные языки уже использова-

лись в качестве административных при дворах, в английском

парламенте. Выбор одного привилегированного языка объяс-

нялся прагматическими целями и не имел ничего общего с соз-

нательной языковой политикой последующего времени. Но ев-

ропейские национальности, "вообразившие" свое единство на

основе языка, могли иметь вполне отчетливую цель - создание

национального государства, модель которого уже существовала

к 1820-м годам благодаря событиям в Новом Свете и Француз-

ской революции.

Третья модель, "официальный национализм", появилась в

Европе, когда утратившие свое божественное оправдание ста-

рые династии стали "натурализоваться". Уже развившаяся к

этому времени национальная активность меньшинств, населяв-

ших империю, начала представлять культурную, а следователь-

но, и политическую угрозу для правящих элит. "Официальный

национализм" и явился способом вхождения старой династи-

ческой власти уже в новые, национальные воображенные со-

общества - культурно доминирующих групп (русских, немцев,

турок-османов, после установления австро-венгерского дуализ-

ма - венгров). Определяя себя в национальных терминах, эти

династии одновременно распространяли свое влияние вне Ев-

ропы, и неудивительно, что официальный национализм стал

восприниматься как имперский. Модель официального нацио-

67

нализма уже позднее явилась образцом и для внеевропейских

правителей - в Сиаме и в Японии. Она включала в себя обяза-

тельный контроль государства над начальным образованием,

организованную государственную пропаганду, переписывание

истории, милитаризм. Андерсон кратко называет такую модель

"русификацией".

Три модели национализма - лингвистический, официаль-

ный, гражданско-республиканский, раз сформировавшись, в

дальнейшем, по мнению Андерсона, превратились в образцы

для подражания в иных социальных условиях и культурных кон-

текстах. "Нация оказалась изобретением, на которое невозмож-

но было сохранить патент" (Там же: 66), она стала доступной

для "пиратства". Когда нация и национальное государство ста-

новятся международной нормой, нации могут быть воображены

и без языкового единства (в чем, в частности, Андерсон видит

успех швейцарского национализма, который сложился лишь в

конце XX в.). Ранее язык был необходим как средство порож-

дать воображенные сообщества. Его роль скорее техническая,

чем символическая. Он не является и средством исключения,

так как в принципе каждый может выучить язык и приобщить-

ся к группе. Ныне трансляция по радио и телевидению на раз-

ных языках расширяет возможности складывания представле-

ния о единстве среди неграмотных и даже говорящих на многих

языках. В наше время изменяются механизмы коммуникации и

создания образов, а значит, и формы национализма.

В конце работы Андерсон возвращается к поставленному в

ее начале вопросу об эмоциональном смысле национальной

идентификации, но уже в несколько переформулированном

виде: "Почему люди испытывают привязанность к изобрете-

ниям своего воображения?" (Там же: 29) (то есть к чему-то, что

они сами придумали. - В. К.). И он высказывает неожиданную

мысль: не потому, что они что-то от этого выгадывают, не из

столь любимого историками, социологами и политиками на-

ционального интереса. Наоборот, именно потому, что принад-

лежность к нации обычно не выбирают, как не выбирают отца

и мать, что она требует от человека жертв, иногда самой его

жизни, и вызывает трепетное чувство. Святое не поверяется

рассудком. Данное положение действительно диссонирует с мо-

делями рационального выбора. Но оно же находится и в полном

противоречии со всем предшествующим текстом. Это скорее

гимн национализму, чем его научный анализ. Итак, националь-

ное чувство остается таинственным и ускользает от рациональ-

ного объяснения.

68

О чем же рассказывает книга Андерсона при всем разнооб-

разии ее сюжетов и включенных в повествование географиче-

ских регионов? Представляется, что все же не о национализме,

а о национальной идентичности. Андерсона интересует, благо-

даря каким культурным предпосылкам и каким образом, с по-

мощью каких технических средств в определенное время стало

возможным мысленно представить себе единство разобщенных

индивидов. Не случайно, в отличие от большинства других ав-

торов, пишущих о нации и национализме, он дает определение

нации, но не национализма. Андерсон в явном виде не огова-

ривает, как соотносятся между собой проявления националь-

ной идентичности и национализм как культурная система.

Скорее как культурная система в его повествовании характери-

зуется национальное самосознание - именно оно отвечает на

вопрос об индивидуальном и коллективном бессмертии и пре-

емственности во времени. Из предложенных им "модельных

форм" национализма можно понять, что под национализмом

он подразумевает и сепаратизм (в его этнической и граждан-

ской формах), и строительство наций сверху, т. е. использует

традиционные, политические представления о данном явлении.

Национальная идентичность в виде "воображенного сообщест-

ва" предшествует политическому действию - с чем согласятся

и сами националисты. Может быть, в этом и заключается

смысл на первый взгляд парадоксального воспевания нацио-

нальной общности, столь характерного для национализма, в

конце научной работы?

Андерсон на протяжении всей книги стремится ответить на

вопрос, как возникают границы воображенного сообщества, по-

чему оно не может включать все человечество. Фатальность

языкового разнообразия человечества - один из его ответов.

Чтение литературы на родном языке является основным объяс-

нением общенационального единства. Но Андерсон противоре-

чит сам себе, показывая, что в принципе язык не является ис-

ключающим фактором. Роман на французском могут читать и

алжирцы, не ощущая себя при этом французами. Язык угнетен-

ных меньшинств действительно является их частной собствен-

ностью и, как правило, не доступен для представителей доми-

нирующей культуры. Но асимметричное двуязычие - явление

скорее социальное, отражающее неодинаковый престиж разных

общностей. Андерсону в конечном итоге приходится прибегать

к внеязыковой действительности - в случае воображенных со-

обществ Нового Света или колониальных народов.

69

Другая сложность - показать, почему чтение центральных

газет, выходящих в многонациональном государстве, приводит

к складыванию национального, а не общегосударственного

единства. Ведь та буржуазия, которая, по Андерсону, есть исто-

рически первый класс, осознающий себя через печатное слово,

как правило, владеет государственным языком. Действительно

ли газеты создают общность - или они одновременно и отража-

ют уже существующее единство? Поверим на слово, когда Ан-

дерсон утверждает, что газеты в отдельных частях испанской

Америки тяготели лишь к новостям из собственной провинции.

Их читатели, получая информацию о довольно ограниченном и

замкнутом мире, стали отождествлять себя с ним. Остается воп-

рос: а почему же локальные газеты отдавали предпочтение но-

востям из своей провинции - расписанию прибывающих ко-

раблей, ценам на местной бирже? Может быть, потому, что это

и было реальное пространство, в котором проходила жизнь

читателей, и потому оно вызывало их особый интерес. Как пи-

шет Андерсон, потому что сообщение и торговля с соседними

испанскими владениями были незначительными, а заморская

метрополия что-то значила лишь для надеющихся на карьеру

местных чиновников.

Если отдаленные районы испанской империи могут быть

хорошим примером обособленности, то что можно сказать о Ев-

ропе того же времени: была ли недоступна информация о сосед-

них странах для читающей публики и так ли уж она была неин-

тересна в условиях европейской дипломатии и политики? Язык

газеты несомненно отграничивает ее аудиторию. Но не отсутст-

вие новостей о событиях из жизни других народов, а скорее осо-

бый угол зрения на данные события, оценка их влияния на вну-

треннюю жизнь формируют общественное мнение - эту мни-

мую общность. Газеты действительно создают воображаемые

сообщества, но они шире национальных границ и в конечном

итоге включают все население мира.

В работе Андерсона причудливо сочетаются экономический

материализм и рассуждения о созидательных способностях во-

ображения. Как и Геллнер, Андерсон полагает, что в новое вре-

мя минимальный размер жизнеспособных наций объективно за-

дан. Для Геллнера он ограничен способностью воспроизводить

образовательную систему вплоть до ее высших уровней, для Ан-

дерсона - рентабельностью выпуска произведений печати для

небольшого рынка. Книгоиздатели просто заинтересованы в

большом тираже собственной продукции и в своем обособлен-

ном рынке печати на определенном языке. "Печатный капита-

70

лизм" - единственная экономическая сила, которая действует в

книге Андерсона. То, что печать стандартизует и кодифицирует

язык, устраняет диалектное разнообразие, - несомненный

факт. Но то, что именно книгопечатание как бизнес порождает

литературный язык, - очень сомнительно. А. Миллер обратил

внимание на то, что во многих ситуациях печатание на нацио-

нальных языках - дело убыточное (Миллер 1994б: 66). Так бы-

ло и в период национального возрождения малых славянских

народов. Их издательства, "матицы", существовали на пожерт-

вования обеспеченных слоев, прежде всего купечества. Влияние

экономических интересов следует искать вовсе не в деятельно-

сти книгоиздателей.

Андерсон как литературовед склонен анализировать тексты.

Отсюда разбор литературных произведений и обильное цитиро-

вание, которые подтверждают идею воображенного сообщества.

Что же соответствует им во внетекстовой реальности?

Если нации - продукт воображения, то нельзя избежать

противоречивости разных образов. Известны самые разнооб-

разные идеи о единстве народов, которые остались в головах

их изобретателей. Надо отдать должное Андерсону. Автор назы-

вает случаи, когда плоды воображения не находят соответствия

в реальной жизни. Так, "Индокитай" существовал в умах огра-

ниченной группы людей - местных жителей, обучавшихся во

французских школах, причем существовал очень непродолжи-

тельное время. Почему же люди думают по-разному и сила об-

разов несоизмерима? Одни из них становятся господствующи-

ми, другие воспринимаются как забавные заблуждения. Ограни-

ченность социального анализа Андерсона лишь проблемами

затрудненной социальной мобильности не позволяет ему отве-

тить на многие социально-экономические и политические во-

просы. По некоторым его замечаниям можно понять, что он со-

знательно оставляет их без внимания. Его интересует сфера че-

ловеческих переживаний и культурных значений, т. е. лишь

одна сторона национального существования.

Работа Андерсона - одна из наиболее цитируемых в новей-

шей литературе по национализму и, как правило, с нее начи-

нается любой список использованных трудов. Множество сю-

жетных линий книги делают возможным ее прочтение и ис-

пользование в рамках самых разных научных традиций. Но ее

культурологический уклон открыл сферу исследования наций и

национализма для представителей тех дисциплин, которые

раньше всерьез не обращались к данной проблематике, а имен-

но литературоведам и философам культуры. Однако в отличие

71

от самого Андерсона, который попытался найти новый подход

внутри сложившегося поля исследования национализма - и в

значительной степени определил это поле для последующих ис-

следователей, многие литературоведы не выходят за пределы ли-

тературного текста, а следовательно, и собственной эзотериче-

ской проблематики, для которой нация служит лишь дополни-

тельным объектом. Примером тому изданная Х. Баббой книга

"Нация и повествование", обильно цитирующая Андерсона

(Bhabba 1990). Когда же литературоведческий анализ вписывает-

ся в более широкий исторический подход и развивает некото-

рые намеченные Андерсоном темы, то он способен придать ис-

следованию дополнительный, оригинальный ракурс.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ЧУВСТВА И РАЗУМ

В этой главе речь пойдет о социологических интерпретациях приро-

ды национальных чувств. Оба представленные в ней автора не являют-

ся психологами. Их задача состояла не в том, чтобы подробно проана-

лизировать индивидуальную национальную идентичность, а в дополне-

нии существующих объяснений национализма и включении в них

психологического измерения.

НЕУСТОЙЧИВОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО СТАТУСА

И "ЧУВСТВО ДОСАДЫ"

В ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА Л. ГРИНФЕЛЬД

Американская исследовательница Лия Гринфельд поставила

перед собой грандиозную задачу - "объяснить значение мира, в

котором мы живем" (Greenfeld 1992: 3). Как она считает, обыч-

но национализм стараются вывести из природы современного

общества. Она же предлагает поступить наоборот - через поня-

тие национализма подойти к сущностным чертам современно-

сти. Эта задача для нее конкретизируется вопросами, почему и

как возник национализм, каким образом он видоизменялся при

переходе от одного общества к другому, как он отразился в со-

циальных институтах и формах культуры. В книге "Национа-

лизм: пять путей к современному обществу" она сосредоточила

свое внимание на понятии "досады", выделении социальных

слоев - носителей национальной идеологии, а также норматив-

ной оценке разных типов национализма.

Непременным признаком существования национализма для

Гринфельд является идея "нации", "народа". Национализм, та-

ким образом, для нее - особая идеологическая перспектива и

94

стиль мышления. Национализм помещает источник индиви-

дуальной идентичности внутри "народа", становящегося носи-

телем суверенитета и основой коллективной солидарности. По-

нятие народа, изначально относившееся к низшим слоям, воз-

вышается до понятия элиты: благодаря членству в народе-нации

каждый индивид приобщается к элите. В результате стратифи-

цированное население предстает как однородное, разделение на

классы и статусные группы становится поверхностным. В этом,

по утверждению Гринфельд, - основа всех видов национализма

как общего явления. Во всем же остальном различные виды на-

ционализма имеют между собой мало общего. Можно выделить

три типа национализма на основе двух измерений: как опреде-

ляется нация и каковы критерии членства в ней.

Нация может определяться либо как составная общность,

образованная входящими в нее индивидами, либо как унитар-

ная, коллективный индивид. Нация как составная единица

впервые была воплощена в Англии, а затем распространилась

и в других обществах, в частности в США. Она предполагает

моральное и политическое первенство индивида. Нация, кото-

рая согласно общей идеологии национализма - суверенная, т. е.

полностью независимая и самоуправляющаяся общность в

принципе равных членов, выводит свою свободу из основных

свобод составляющих ее индивидов, а ее достоинство отражает

естественное достоинство человеческой личности. А достоин-

ство и свобода воплощаются в политических институтах, поэто-

му принципы, положенные в основу индивидуалистского на-

ционализма, есть не что иное, как принципы либеральной

демократии.

Совсем иное положение с нацией как коллективным инди-

видом, который отличается моральным превосходством по срав-

нению с отдельными людьми, а также собственной волей, инте-

ресами и целями - имеющими приоритет и независимыми от

человеческих желаний и надежд. Интересы и цели нации как

коллективного индивида не известны непосредственно членам

данной общности и поэтому должны быть как-то разъяснены

им специально подготовленной элитой. В таком случае склады-

вается иная идея представительства: элита представляет нацию

для народа, вместо того чтобы быть представителем этого наро-

да. Равенство членов общности, подразумеваемое идеей нацио-

нализма, входит в противоречие с подобным понятием превос-

ходства. То же происходит и с другой основой национализма -

народным суверенитетом. Он переосмысляется, становясь атри-

бутом нации, отделенной от самих людей, составляющих ее.

95

Он заключается не в индивидуальных свободах, а в коллектив-

ной свободе от иностранного доминирования. Наконец, досто-

инство нации больше не отражает индивидуального достоинст-

ва, а наоборот, является внутренним свойством нации и переда-

ется отдельным индивидам лишь благодаря их членству в нации.

Критерии же членства в такой общности, по Гринфельд,

могут быть как гражданскими, так и этническими. В первом

случае национальность приравнивается к гражданству и рассма-

тривается как политическая и даже юридическая категория. Бу-

дучи по крайней мере теоретически результатом выбора, она

может быть приобретена и потеряна. И хотя предполагается, что

в любой данный момент у каждого человека есть националь-

ность, но при гражданском понимании национальности могут

быть случаи и ее отсутствия. Когда же национальность опреде-

ляется в этнических терминах, то наоборот, она уже не может

выбираться, а становится биологической необходимостью. Че-

ловек рождается членом нации и никогда не может потерять

или поменять свою идентичность, в крайнем случае он может

лишь ее скрыть.

Таким образом, согласно Гринфельд, существуют три типа

национализма. Индивидуалистский национализм по необходи-

мости является гражданским. Индивидуалистские нации гордят-

ся прежде всего своими конституционными правами и полагают,

что именно в этом состоит их своеобразие. Все другие характе-

ристики, которые они могут разделять, - язык, территория, фи-

зический тип, история, религия - являются второстепенными и

вряд ли считаются основанием национальной идентичности.

Коллективистский же допускает как этническую, так и граждан-

скую разновидность, все зависит от того, что считается проявле-

нием уникальности или индивидуальности нации. Когда

присутствуют такие характеристики - культурные или политиче-

ские, отражающие чувство культурной или политической уве-

ренности в своих силах или даже превосходства, национальность

определяется в гражданских терминах, как то происходило во

Франции. Напротив, этнический национализм обычно укоренен

в глубоком комплексе неполноценности, который поощряет

веру в то, что уникальность нации надо искать в ее сущности, а

вовсе не в ее достижениях. Следовательно, националисты под-

черкивают внутренние свойства нации, недоступные для провер-

ки извне. К такому коллективистскому этническому типу Грин-

фельд относит немецкий и русский национализм.

Идея нации зародилась в Англии в XVI в. Здесь она озна-

чала "суверенный народ" и не ассоциировалась с уникальной

96

общиной. Но как только это же понятие стало применяться в

других странах, которые, как и Англия, обладали своими поли-

тическими, территориальными и этническими качествами, на-

ция стала означать и "уникальный суверенный народ". Пред-

ставление об уникальной идентичности, будь она религиозной

или лингвистической, территориальной или политической, су-

ществовало за несколько столетий до возникновения собствен-

но национальной идентичности, в частности во Франции и Гер-

мании. В других случаях, например в Англии и России, ощуще-

ние уникальности появилось вместе с национальной

идентичностью. А американцы, по мнению Гринфельд, сначала

ощутили себя единой нацией, а уж затем обнаружили свои от-

личительные свойства. Но в любом случае национальная иден-

тичность существует лишь в той степени, в которой о ней заяв-

ляют ее носители. Она не может быть в спящем состоянии, она

или есть, или ее нет.

Доминирование в мире Англии в XVIII в., а затем Запада

сделало национальность общим правилом. Разным обществам,

как полагает Гринфельд, не оставалось ничего иного, как стать

нациями. О том, как этот процесс происходил, и рассказывает

книга "Национализм: пять путей к современному обществу".

Гринфельд видит три фазы в возникновении каждого национа-

лизма: структурную, культурную и психологическую. Идея на-

ции в любом случае приходила извне. Но чтобы преобразования

могли произойти, влиятельные силы внутри самого общества,

которые импортировали идею нации, хотели или вынуждены

были сменить идентичность. Предшествовавшая идентичность

уже не удовлетворяла их в изменившихся условиях, происхо-

дила "аномия". Так как характер кризиса, испытываемого эли-

тами, различался, то подобными различиями можно частично

объяснить вариации в типах национализма.

Затем происходила адаптация идеи нации к местной куль-

турной традиции - религиозной и художественной. На данном

этапе также складывается местное своеобразие. Наконец, пси-

хологическое состояние, которое способствует формированию

обостренного национального чувства, - так называемая досада

(Гринфельд использует французское слово ressentiment). Это

понятие было введено Фридрихом Ницше и Максом Шелером

и может быть также переведено как подавленное чувство завис-

ти. В его основе - представление о потенциальном равенстве

между сравниваемыми обществами при существовании очевид-

ного неравенства между ними в настоящее время. Более разви-

тое общество служит образцом для подражания, его ценности

97

сначала кажутся привлекательными и легко воспроизводимыми

отстающим обществом. Однако когда попытки сравняться со

своим идеалом терпят неудачу, происходит переосмысление

первоначальных ценностей и даже отталкивание от них. В этот

момент и рождается досада. Она может быть творческой силой,

так как заставляет искать в местной традиции собственные цен-

ности, мобилизовывать внутренние ресурсы для преодоления

отставания. Но она же способна вести к изоляции и всплескам

ксенофобии.

Такова в общих чертах схема распространения национализ-

ма, которую Гринфельд иллюстрирует примерами Франции,

Германии, России и Америки, которые последовали за Англией

в эпоху национализма. Монография американской исследова-

тельницы в 500 страниц печатного текста подробно разбирает

все пять исторических случаев. Мы рассмотрим пример России,

так как он наиболее интересен для наших читателей. К тому же

Россия редко присутствует в одном ряду с западноевропейски-

ми странами при сравнительном изучении национализма.

Появление русского национализма Гринфельд связывает с

царствованием Петра I и Екатерины II. При Петре понятие го-

сударства как личного правления государя или его собственно-

сти приобрело дополнительный оттенок. Возникло понятие оте-

чества, синонима безличной службы всеобщему благу. Петр

знал о существовании государств, которые были нациями, но не

думал о России как нации. Для него государство оставалось

продолжением собственной личности. По словам Гринфельд,

Екатерина, в отличие от Петра, была убежденным национали-

стом. Она верила, что мир состоит из наций, и Россия - одна из

них, а долг правителя - просвещение нации. В своих указах и

переписке она восхваляла страну и народ. Таким образом, Петр

и Екатерина ввели новые понятия, а недооценивать влияние

идей самодержца на его подданных было бы просто неосмотри-

тельно. Для восприятия же данных идей имелись, по мнению

Гринфельд, структурные причины, а именно кризис знати.

К чувству постоянной неуверенности в своем положении и

беспокойству за свою жизнь, сопровождавшим русскую знать на

протяжении веков, добавились в XVIII в. новые обстоятельства.

Прежде всего, это Табель о рангах, открывавшая возможность

социального продвижения через службу для людей из низших

сословий и иностранцев. Следовательно, исключительному по-

ложению знати стало угрожать проникновение в ее ряды людей

снизу. Но в большей степени статус аристократии, как считает

Гринфельд, подорвал Манифест о вольности дворянства, отме-

98

нивший обязательную службу. На таком фоне усилия Екатери-

ны закрепить за дворянами сословные привилегии - освобож-

дение от налогов, от телесных наказаний, сохранение права на

поместья и на крепостных вне зависимости от службы госуда-

рю - лишь усугубляли кризис идентичности этого сословия. То

есть привилегии были подтверждены тогда, когда они утратили

свою основу - обязательную службу. Отсюда стремление ари-

стократии превратиться в культурную элиту, которая стала вос-

приимчива к национальным идеям, выдвинутым Петром и Ека-

териной. Национальность возвышала каждого члена нации и

давала абсолютные гарантии от потери статуса. Поэтому имен-

но та часть знати, которая чувствовала кризис идентичности

наиболее остро, служилая аристократия в столице, первой по-

вернулась к национализму.

Другой слой, который проникся идеями национализма, -

возникающая интеллектуальная элита неблагородного происхо-

ждения, выпускники первых училищ и университета. Даже те из

них, кто социально преуспел, были унижены традиционным оп-

ределением статуса по рождению. Идея принадлежности к на-

ции могла ответить их потребности в новой идентичности, они

стали патриотами. Интересно, что среди этих образованных лю-

дей не менее половины являлись выходцами из Украины, кото-

рые были особенно заметны среди священников, а позднее и

светских интеллектуалов. Но они стали носителями нового, рус-

ского национализма. Среди создателей современного русского

языка также было значительное число этнически нерусских,

включая немцев.

Ранние проявления русского национализма в смысле наци-

онального сознания и национального патриотизма относятся к

сравнению России с Западом. Первоначально такие сравнения

внушали оптимизм. Достижения Петра и изменения в междуна-

родном положении России давали надежду на то, что Россия

станет равной передовым европейским государствам. Карамзин

разделял этот взгляд. Позднее, когда эти надежды не оправда-

лись, само равенство перестало быть желанной целью. Запад не

может служить моделью, несмотря на его достоинства, так как

Россия несравнима, уникальна и идет своим путем. Такова по-

зиция культурного релятивизма, которая не может не быть про-

межуточной. Наконец наступает время "досады" и отторжения

Запада. Если невозможно увидеть достоинства России в мире

политических институтов, экономических и культурных дости-

жений, то сам этот видимый мир не обладает ценностью. Под-

линный мир - мир духа. Политическая реальность России, ко-

99

торой стеснялись русские патриоты, - отсутствие свободы, ра-

венства, уважения индивида. Так как рациональность, разум ду-

мающего индивида требовали свободы и равенства, то значит

сама рациональность неверна. Разум, то есть расчет, рассужде-

ние, предсказуемость стали противопоставляться спонтанности,

неожиданности. Это и есть компоненты "загадочной славян-

ской души". Западные свобода и равенство - не настоящие,

внешние, а настоящая свобода может быть только внутренней.

Отсталость приравнивалась к недостатку цивилизации. Но

если сама цивилизация отделилась от изначальных ценностей,

то отсталость может быть проявлением подлинности. И на дан-

ном перекрестке русские националисты открыли понятие "на-

род". Духовные достижения связаны с жизненными силами -

"кровью и почвой". Отсюда вывод, что те, кто не этой крови и

почвы, не могут иметь русскую душу. "Досада" сделала кресть-

ян символом русской нации. Страдания и унижения крестьян-

ства обеспечивали развитие русской души. Понятие "народ"

определяло критерии членства в нации, в результате чего нация

стала восприниматься как этнический коллектив. "Когда XVIII

столетие подходило к концу, матрица, с помощью которой все

будущие русские станут строить свою идентичность, была уже

готовой, и родилось чувство национальности" (Там же: 266).

Ингредиенты русского национального сознания и определение

русской национальности существовали уже в 1800 г. Между этой

датой и 1917 г., по мнению Гринфельд, элементы русской наци-

ональной идентичности уточнялись и переформулировались, но

никогда не были существенно изменены. Русский национа-

лизм - этнический, коллективистский, авторитарный. Хотя ду-

ша его находилась в "народе", но выявить ее могла только об-

разованная элита.

Идея "ressentiment", досады или экзистенциальной зависти

в применении к национальной идентичности, является, на мой

взгляд, очень плодотворной. Данная идея, не выраженная ка-

ким-то одним термином, присутствует уже в работах Х. Кона.

Именно он обратил внимание на двойственность отношения

имитаторов к объекту своего подражания. Заслуга Лии Грин-

фельд состоит в том, что она сформулировала некоторый комп-

лекс идей в виде концепции, подобрала ей имя и попробовала

положить эту концепцию в основу своей теории национализма.

Я думаю, что некоторые очень существенные элементы нацио-

нализма данная концепция действительно отражает. Она преж-

де всего показывает механизм, с помощью которого представле-

ние об идее нации способно преобразовать воспринимающее

100

подобную идею общество. Чтобы выполнять такую творческую

роль, идея нации должна соотноситься с уже существующими

обществами, называющими себя нацией. И достижения этих

обществ действительно можно измерять единой мерой, такой,

как экономическая и политическая мощь. Если в менее разви-

той стране причина отсталости видится в том, что собственное

общество не является нацией, то совершенно естественно стре-

мление влиятельных сил внутри него сплавить национальное

единство.

Менее удачным представляется описание в книге того, что

понималось под нацией в воспринимающем обществе и, соот-

ветственно, на что были направлены творческие усилия созда-

телей нации. Наиболее убедителен французский пример: здесь

просветители видели суть английской нации в самоуправле-

нии народа и поэтому требовали передачи суверенитета монар-

хией народу, называемому нацией. Это идея нации-государст-

ва. В Германии отсталость могла толковаться в двух смыслах:

как сохранение устаревших институтов, уже ликвидированных

в Англии и во Франции, и как отсутствие единой государствен-

ности, какой располагали данные передовые страны. В первом

случае речь шла о политических реформах, которые могли про-

водить имевшиеся государства, в частности Пруссия. Сравни-

мость во втором случае обеспечивали лишь те качества, кото-

рые были присущи немцам как народу. В сочетании нация-

государство как данное могла признаваться лишь нация.

Отсюда ее определение через язык, сферу духа и этнические

корни. А чтобы стать нацией в полном смысле, как англичане

или французы, немцы должны были стремиться к соответствию

между внегосударственной общностью и территориальными

рамками государства.

Что же касается России, то речь скорее идет о том, что

Петр I хотел поставить российское государство в ряд европей-

ских государств, изменив эффективность его разнообразных ин-

ститутов и войдя в мировую политику. Эта задача была в опре-

деленной степени выполнена, но сама идея нации для нее не

была необходима. Не случайно на протяжении всей главы, по-

священной России, Гринфельд постоянно подменяет понятие

национализма понятием патриотизма как преданности своему

государству. Именно о патриотизме, любви к своему отечеству и

говорится в многочисленных цитатах.

В схеме Гринфельд за разными нациями раз и навсегда за-

креплено, будут ли они строиться на гражданских или этниче-

ских принципах. Она явным образом формулирует это положе-

101

ние - "характер каждой национальной идентичности опреде-

лялся в раннюю фазу" (Там же: 22), а смена национальной

идентичности маловероятна. Англичане или французы при всех

обстоятельствах остаются гражданскими нациями, а немцы или

русские - этническими. Гринфельд полностью обходит вопрос

о том, на каких основаниях в Великобритании происходило раз-

личение между англичанами, с одной стороны, и ирландцами,

шотландцами и уэльсцами - с другой. Подробно остановившись

на антисемитизме в Германии и связав его с идеями "крови и

почвы", она не упомянула, как то же явление стало возможным

в исключительно гражданской французской нации. Более того,

исследовательница не оговаривает, какими эмпирическими

фактами она подтверждает свои выводы. Гринфельд пользуется

отдельными высказываниями идеологов, не соотнося их с

практикой включения в состав членов общности или исключе-

ния из нее. Если процитированные ею немецкие авторы говорят

о чистоте крови как условии членства в немецкой общности,

она заключает, что это и было нормой в действительности. Но в

случае России Гринфельд даже не приводит подобные высказы-

вания. Более того, среди основателей русского национализма

она называет и молдавского господаря Кантемира, и немца

Фонвизина, и малоросса Полетику. Считалось ли аномалией в

российском обществе, что люди разнообразного этнического

происхождения проповедуют идеи русского государственного

патриотизма? Если нет, то каковы основания называть рус-

ский национализм этническим? Единственное, что подтверж-

дает этнический характер русского национализма, - возвеличи-

вание народа, крестьянства. Но какого крестьянства - только

ли великорусского, или и малорусского, и поволжского, финно-

и тюркоязычного?

Не лучше обстоит дело и с конкретными проявлениями ин-

дивидуалистического или коллективистского характера нации.

Исследовательница приводит в качестве подтверждения своей

классификации лишь некоторые образы, содержащиеся в наци-

ональной литературе. Единая душа и воля - это естественные

метафоры национального единства. Как только Гринфельд об-

наруживает подобные высказывания, она относит их за счет

примата коллективного начала над индивидуальным. Но это не

обязательно так. Она сама приводит слова американца Джозефа

Галловея о нации как "обществе, оживленном одной душой, ко-

торая направляет его движения и заставляет всех его членов

действовать постоянно и единообразно для достижения одной

и той же цели, а именно общественной пользы" (Там же: 110).

102

Если бы данное высказывание принадлежало немецкому или

русскому автору, Гринфельд смело назвала бы его проявлением

коллективистского, а следовательно, и авторитарного духа. Но

так как оно не подтверждает заранее построенной схемы, то ос-

талось без такого авторского комментария.

Национальная идентичность в работе Гринфельд сходна с

одеждой, которую люди надевают на себя. Стандартный ход из-

ложения автора состоит в том, что некоторая элитная группа ис-

пытывает неудовлетворенность своей сословной идентичностью

и выбирает себе иную, национальную. Предполагается, что со-

циальные идентичности взаимоисключающие и существуют

где-то вне людей, например, висят в гардеробе.

Если идея нации, по Гринфельд, может быть экспортирова-

на в другое общество, то же самое невозможно с идеей демокра-

тии, которая, с одной стороны, "врожденное свойство" некото-

рых наций, содержится в их определении как наций, а с дру-

гой - полностью чуждо иным. Попытка воспринять идеи

демократии такими нациями потребует изменения самой их

идентичности. "Знание природы специфического национализма

должно заставить нас ожидать от нации некоторого типа пове-

дения" (Там же: 25), к которому они предрасположены. Говоря

иначе, в книге Гринфельд нации выглядят некоторыми целост-

ными индивидами, без серьезных внутренних разногласий и к

тому же неизменными во времени. Более того, за каждой из них

заранее закреплен ее путь, свернуть с которого ей вряд ли уда-

стся. Странно встречать в конце XX в. в академической литера-

туре те идеи, которые были высказаны в XVIII в. ранними идео-

логами национализма, такими, как Гердер или Руссо. Здесь и

идея нации как целостного организма, обладающего индиви-

дуальностью, и утверждение о ее специфической миссии. За

прошедшие двести лет было написано уже достаточно литерату-

ры, разбирающей философию национализма, чтобы всерьез об-

суждать ее не как идеологию, а как научную картину мира. Это

можно сказать и о книге Гринфельд.

Гринфельд признает, что при распространении национализ-

ма в другие социальные слои его эффективность как средства

мобилизации возрастает, но сам национализм остается неиз-

менным. Из этого следует, в частности в русском случае, что

именно дворянство определяет характер русской нации. Не

имеет значения, что оно уже давно исчезло - получается, что

его специфические комплексы, как описано у Гринфельд, про-

должают питать чувство неполноценности и экзистенциальной

зависти к более развитому миру.

103

Это об общей теории автора. Остановимся специально на

примере России. Основным носителем национального созна-

ния, согласно Гринфельд, было отчаявшееся своим невыноси-

мым положением дворянство. Оказывается, что самым нетерпи-

мым в их положении было право не находиться на государст-

венной службе. Заметим, не запрет на занятие государственных

постов, а право не служить. Перспективы праздной жизни на-

столько расстроили данное сословие, что все жалованные ему

привилегии не смогли его утешить. Но выход был найден - ото-

ждествить себя с народом. Гринфельд не объясняет, какое пре-

имущество давало такое отождествление. Понятие народного

суверенитета дворянством как сословием не выдвигалось, оно

могло бы только ослабить исключительные претензии дворянст-

ва на управление государством. Даже самое узкое понимание

народа или нации как политического класса подразумевает идеи

об ограничении самодержавной монархии, которые в работе не

упоминаются. Принадлежность к народу не способствовала и

утверждению личного достоинства, когда народ был закрепо-

щен. "Нация" как источник власти, таким образом, по крайней

мере для рассматриваемого Гринфельд периода, не имела смыс-

ла. И не случайно нигде в тексте не приводятся определения,

что понималось под русской нацией в общественных дискус-

сиях того времени. Мы ничего не узнаем ни о социальных гра-

ницах "нации", ни об этнических критериях членства в ней.

Поэтому уверенное отнесение автором русского национализма

к этнической и коллективистской разновидности - не более,

чем ее собственный способ построения мифа.

Жесткость категорий в книге Гринфельд находится в проти-

воречии с развитием современных теорий национализма. Видо-

изменение национализма с течением времени даже в одной

стране, дифференциация его форм в разных социальных сре-

дах, соперничающие версии членства в нации, борьба различ-

ных политических сил за право своего истолкования сути собст-

венной нации - все эти темы остались автору чуждыми.

106