3.4. Активный строй

Языками активного строя являются языки индейцев Северной и Юж­ной Америки. Они представляют собой «такой тип языка, структурные компоненты которого ориентированы на передачу не субъектно-объектпых отношений, а отношений, существующих между активными и инактивными участниками пропозиции» [Климов_ь 4]. В этих языках существи­тельные делятся на классы активных (одушевленных) и инактивных (не­одушевленных), а глаголы — на классы активных (действия) и стативных

(состояния) [Климов₂,22].

Переходные глаголы понимаются как динамические, а непереходные делятся на два подкласса: статические и динамические. Подлежащее ди­намических глаголов колируется одинаково, а прямое дополнение — так же, как подлежащее стативных глаголов [Бехерт, 418]:

S_t:lV_dynDO:2

Si:2V_sl.

Падеж подлежащего динамических глаголов называется активным, а падеж подлежащего статических глаголов и прямого дополнения динами­ческих глаголов — инактивным [Там же, 419]. На русском языке это мож­но было бы изобразить, соответственно, так:

Мальчиком (акт.) брошен камень (инакт.).

Мальчиком (акт.) бежится.

Камень (инакт.) лежит.

Мальчик (инакт.) лежит.

Очевидно, что активная система напоминает эргативную с тем отличием что в последней, во-первых, формальное различие проводится только Чеясду переходными и непереходными глаголами, а во-вторых, специальной "Одежной формой маркируется подлежащес-агент (действующее лицо).

5.5. Аффективный строй

К эргативному строю примыкает и так называемый аффективный я локативный строй, где для обозначения подлежащего в предложении используется форма другого косвенного падежа — дательного.

В рассматриваемых системах подлежащее-субъект по своей семанти) ке не является действующим лицом. В аффективном строе «ему не принадлежит действие и не через него оно совершается. Наоборот, субъск воспринимает на себя действие, совершаемое независимо от него. Oi ощущает на себе результаты того, что происходит вне его активной вол] [Мещанинов₂, 201], Аффективная конструкция связана со вполне опреде ленной группой глаголов — глаголами чувственного восприятия. Субъект восприятия выражается формой дательного падежа. Ср. груз, (букв.): От любим сын, что соответствует русскому Отец любит сына [Там же, 20. При обозначении субъекта обладания чем-либо используется форма pi дительного падежа. Ср. авар (букв.): Меня лошадь есть = Я имею ла шадъ, У меня есть лошадь [Там же, 208].

В отличие от посессивного строя, который встречается в языках с с( хранившимися инкорпорированными комплексами, аффективные конст рукции характерны и для языков с хорошо развитой морфологией и деле нием глаголов на семантические классы (глаголы действия, состоянш чувственного восприятия и т. п.) [Там же, 213].

Итак, перечисленные конструкции демонстрируют два основных пекта развития: во-первых, постепенное формальное разграничение име и глагола, а во-вторых, постепенное становление семантического согл сования имени в синтаксической структуре предложения.

3.6. Номинативный строй

В номинативном строе нет резкого различия между предложениями I переходными и непереходными глаголами в том плане, что в обоих случаях подлежащее выражается формой именительного падежа. Дополнений объект действия формально управляется глаголом и обозначается формо! винительного падежа. В наиболее общем виде распределение надежны! форм можно представить следующим образом [Бехерт, 415]:

S,:1VDO:2

S;:l V

Именительный падеж, который не является ни эргативным, ни абсолютным падежом, «соединяет в себе функции их обоих, но не полностью, так как часть функций абсолютного падежа получил и винители иый падеж» [Мещанинов^ 282]. Именительный падеж — это падеж подлежащего, которое может быть и активным, и пассивным: Я убил волка, Волк убит мною, Я иду, Я болею [Там же, 279]. Форма именительно­го падежа выступает как средоточие всех возможных глагольных предика­тов, формально согласуемых с ним. Это грамматически главенствующий член предложения, даже тогда, когда он обозначает предмет, претерпе­вающий действие [Шор, Чемоданов, 148]. Активность или пассивность подлежащего может быть определена либо семантически (Я болею, Я иду), либо синтаксически — в виде противопоставления форм действительного и страдательного залогов [Мещанинов₂, 230]. «Лишь наличие залоговых форм у глагола (activum, passivum, medium) позволяет именительному па­дежу стать средоточием предложения, универсальным падежом субъекта, выражающим любую вещь, любое явление мира, независимо от того, со­держит ли оно свои определения в своей собственной сфере или имеет их данными извне, или же переходящими на какой-либо предмет вовне» [Кацнельсонг, 163].

Основная характерная черта номинативного строя — формальное согласование сказуемого и подлежащего. Подлежащее оказывается фор­мально активным — оно всегда выражает того, кто связан в предложении с предикатом [Мещанинов₂, 282]. Таким образом, общие признаки номи­нативного строя следующие:

1. форма именительного падежа является формой подлежащего неза­висимо от его семантики;

2. дополнение имеет специальную форму — винительного или датель­ного падежа;

3. существуют две параллельные обратимые конструкции — активная и пассивная;

4. разделены семантические функции падежных форм (по крайней мере — в их первичных функциях).

На первый взгляд эргативный и номинативный строй предстают взаимоисключающими, однако есть языки, где оба строя сосуществуют, различаясь дополнительной дистрибуцией [Кацнельсон; Бехерт; Юдакин]. Можно согласиться с утверждением о том, что эргативная конструкция представляет собой чисто формальную разновидность номинативной кон­струкции [Серебренников₂,186, 188], поскольку при всех отмеченных раз­личиях между ними много общего, прежде всего то, что в качестве средст­ва выражения основных функций членов предложения используются не только падежные формы, но и порядок слов [Кацнельсон_ь 208]. Если мы сравним два предложения:

Рембрандтом написана картина и Картина написана Рембрандтом, то первое можно характеризовать как эргативную конструкцию, а вто­рое — как номинативную в ее пассивном варианте. Основанием для этого различия может служить именно позиционный критерий — nep-J вое место занимает подлежащее, а место после глагола — дополнение.

Номинативная и эргативная конструкции образуют симметричное от­ношение, сущность которого заключается в характере и способе маркироч вания действующего лица (агента). В эргативном строе маркированной оказывается эргативная конструкция, где действующее лицо маркирована позиционно и формой эргативного падежа. В номинативном строе из двум конструкций — активной и пассивной — маркирована вторая. Маркером^ здесь является форма сказуемого. Значение этой маркировки заключается в том, что подлежащее здесь никак не может быть действующим лицом т. е. употребление пассивной конструкции связано с деагентивизациея подлежащего. Действующее лицо (агент) получает маркированную форму выражения — форму творительного (инструментального) падежа.

Дополнительность дистрибуции двух конструкций заключается в том, что в языках, где они сосуществуют, употребление номинативной констн рукции связано с формами настоящего времени, а эргативной — с формами прошедшего времени глагола [Мещанинов₂,228; Бехерт; Юдакин].

Завершая обзор проблемы стадиальности развития синтаксической структуры языка, я еще раз хочу отметить, что свою задачу в настоящей работе я вижу не столько в том, чтобы выявить обязательную историческую (генетическую) последовательность рассматриваемых синтаксических конструкций, сколько в том, чтобы представить их в качестве воз­можных направлений развития структуры предложения.

Глава третья

РАЗВИТИЕ СТРУКТУРЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Говоря о развитии структуры предложения, мы должны помнить, что одновременно речь идет и о развитии слова, о степени его самостоятельно­сти, выделимости. Обе эти единицы тесно взаимосвязаны и представляют собой исторически и типологически изменяющиеся категории. Поэтому, когда мы утверждаем, что синтаксическое развитие идет от высказывания — к предложению, это следует понимать и так: «от высказывания — к слову». «В самом деле, что такое слово? Мне думается, что в разных языках это бу­дет по-разному» [Щерба_ь 9]. С другой стороны, «понятия слова, части речи, члена предложения, как и все общелингвистические понятия, должны быть установлены одни и те же для всех языков и для всех исторических эпох су­ществования каждого языка. Без этого единства понимания языковых явле­ний невозможны ни типологическая классификация языков, ни их изучение в сравнительно-историческом плане» [Кротевич₃, 19]. Попытаемся выяснить, как меняется характер предложения в процессе развития языка.

В плане развития структуры предложения особый интерес, на мой взгляд, представляет инкорпорация. Если чисто умозрительно сравнить известные синтаксические структуры, то вполне очевидно, что инкорпо­рация оказывается ближе всего, по крайней мере формально, к однослов­ному высказыванию. Это особая стадия совершенно иного типологическо­го строя. Она представляет собой гениальнейшую находку человека (чело­вечества), ограниченного узкими формальными рамками «слова-предло­жения» и пытающегося произвести семантическое расчленение обозна­чаемой ситуации, не выходя за пределы этих рамок: «Язык... принялся вводить в границы слова то, что, по сути дела, принадлежит конструкции предложения» [Гумбольдт, 153].

Если считать, что через стадию инкорпорации прошли все человече­ские языки, т. е. весь человеческий язык в целом, то далее перед ним стоит задача вывести намеченное внутри «слова-предложения» членение за пре­делы этого комплекса, т. е. строить высказывание из более или менее оформленных элементов. При решении этой задачи возможны два пути. Первый — путь «жесткого» синтаксиса при минимальном (или даже нуле-*°н) морфологическом оформлении отдельных слов. По нему пошли так называемые аморфные языки (или изолирующие). Причем это путь оказался за пределами стадиальной теории. Второй — путь «свободного» синтаксиса при максимальной оформленности слов, группировке их в формальные грамматические классы — части речи. По нему пошли агг­лютинирующие и — более всего — флективные языки.

Три основных типа структуры — инкорпорацию, аморфность и флек­сию — очень ярко и образно характеризует В. фон Гумбольдт. Если считать, что говорящий всегда исходит из целого предложения, то инкорпорирую­щие языки «вообще не разбивают единства предложения, но, наоборот, ста­раются по мере его формирования все теснее сплотить его. Они очевидным образом сдвигают со своих мест границы словесного единства, перенося их в область единства предложения» [Гумбольдт, 145]. В корневом языке, при­мером которого служит китайский, его форма «может быть лучше всякой другой подчеркивает силу чистой мысли и как раз ввиду отсечения всех мелких и служащих помехой соединительных звуков более полным и ин­тенсивным образом направляет дух в эту сторону» [Там же, 230-231].

«Пока инкорпорирующие и изолирующие языки мучительно силятся соединить разрозненные элементы в предложение или же сразу предста­вить предложение связным и цельным, флективный язык непосредственно маркирует каждый элемент языка сообразно выраженной им части внутри смыслового целого и по самой своей природе не допускает, чтобы эта от­несенность к цельной мысли была отделена в речи от отдельного слова» [Там же, 160].

«Предложение, первоначально подобное нераспустившейся и замкну­той в себе почке, в мексиканском языке (инкорпорирующем. — Ю. 77.1 полностью развернулось в неразрывное связное целое, тогда как в китайском предоставляет самому слушающему отыскивать взаимосвязь элементов, почти лишенных фонетических указателей, а более одухотворенный и смелый санскрит рассматривает каждую часть предложения сразу же в еа отношении к целому, наглядно и недвусмысленно обозначая это отношение» [Там же, 150].

При анализе развития предложения в ДЯ было установлено, что прежде всего отрабатываются и закрепляются однословные высказывания — самые простые, элементарные и глубинные, а затем уже появляется коммуникативная структура, за которой следует ролевая и, как завершающий этап, формально-синтаксическая. Попытаемся представить, как это прошн ходит во «взрослом» человеческом языке.