Глава 2.

Она.

Говорят, кто не видел степного Крыма – тот не жил вообще. Ей повезло – она родилась там. Потому ещё с материнским молоком вкусила неповторимый аромат эфиров, исходящих от неимоверного многообразия цветов и растений, от бесконечных степей восточного Крыма.

Она была вторым ребёнком в семье, и воспитанием её обычно занималась старшая сестра. Она была несносным ребёнком. И сестра, в отличие от неё, исполнительная, трудолюбивая, ответственная, сильно страдала от этой вредной, непокорной и имеющей власть над ней девчонкой.

Она подслушивала, ябедничала, отбирала любой хитростью всё понравившееся, что видела в руках сестры, ею же самою сделанное. Та всегда уступала. Но иногда терпение лопалось и, доведённая до бешенства, избивала меньшую так, чтобы убить. Сестрица, сцепив зубы, без слёз, молча переносила побои. Наконец вырывалась из рук своего палача, забегала подальше от дома, чтобы её нельзя было догнать, и орала так, чтобы слышала вся округа:

- Валька!!! А ты всё равно ДУРАААА!!!!

Та снова её отлавливала, забивала пуще прежнего, но меньшая, вырвавшись на волю, ещё громче кричала те же слова.

Старшая сестра очень любила шить, и, в тайне от матери, открывала швейную машинку, несмотря на строгий запрет. Но младшая обязательно успевала доложить, если запрет был нарушен. И приходилось служить этой мерзкой девчонке, которая обладала острым нюхом и всегда находила самые слабые и уязвимые места у сестры.

Старшая выполняла всю черновую работу по дому, шила одежду для кукол своей сестры в то время, когда та могла просто валяться в постели. Но, как ни странно, она очень любила свою младшенькую, и могла отдать за неё жизнь, не задумываясь. Была во всём этом какая-то непонятная тайна.

Девчонка никогда не ходила – она всегда бегала, или танцевала. И к концу лета на руках и ногах у неё не было живого места. Всё было в корках от заживающих ран. Да ещё ко всему на неё всегда нападали деревенские петухи и индюки, потому, что она никак не могла пройти мимо спокойно, чтобы не подразнить их. Когда она немного подросла – пересела на велосипед. Но корок меньше не стало.

Самым любимым занятием было уходить с подружками в степь. Там они строили домики из травы, забирали с собой всех кутят и котят – это были их дети. Они плели венки из полевых цветов, ели варёные яйца с луком, валялись в траве и наблюдали за облаками, постоянно меняющими свои формы. И от этого захватывало дух. Вечерами они усаживались с сестрой на скамеечке под домом, и пели на два голоса:

Дуй ветерок, песню неси!

Пусть её слышат все на Руси!

Когда ей исполнилось десять лет, сестра уехала из дома на учёбу. Как долго она привыкала к этому новому, такому одинокому состоянию! Она часто плакала, и когда на её день рождения в посылочке, которую прислала сестра, оказалась большая кукла, да ещё с новой нашитой одёжкой – счастью её не было конца. Теперь ей казалось, что она уже не одна. Рядом с ней её старшая сестра, но теперь уже не Валька, а Валечка. И мир перестал казаться страшным. Она не знала: чтобы прислать ей эту куклу, сестра голодала не один день…

Родители у неё были очень строгими, и теперь всё, что доставалось старшей сестре, перешло к ней «по наследству». Но делала она всё не так хорошо, как это умела делать сестра, и потому постоянное материно – «лодарюга, лежебока» и прочие подобные слова, вызывали в ней всё больший внутренний протест. И чем больше мать её «гнотила», тем меньше ей хотелось становиться лучше. Что бы она ни делала, она знала, что всё равно она сделает что-то «не так», разобьёт, испортит… И так обычно и случалось.

Она любила смотреть, как мама доит корову. Звук тяжёлых, падающих струй молока, необыкновенный аромат, исходящий от молочной пены, будоражил её. Она подставляла свою кружечку. Всего несколько нажатий материной руки, и волшебная пена стояла шапкой. Парное молоко она любила пить так, чтобы пена была «до ушей», а потом просила:

- Дай я!

Мать отмахивалась, что-то бурчала. Но однажды посадила под корову, и, увидев, как проворно задвигались ручки и пальчики дочери, сразу определила её дальнейшую участь. Теперь она каждый день торжественно шла с ведром за околицу, куда приходило стадо на обеденную дойку. Обмывала вымя коровы, говорила «Зорька, ножку», и чинно, не обращая ни на кого внимания, присаживалась на корточки и доила. Затем гордо проходила мимо деревенских баб, которые так и норовили заглянуть в ведро.

Долго выполнять любую монотонную работу она не могла. Вскоре и дойка ей надоела. И теперь её больше занимало, какой след оставляли её босые ножки, когда она идёт по пыли на дойку, чем сама дойка. Потому, что когда ступала ногами в пыль, между пальцами выпрыгивали фонтанчики. И это было так занимательно! И она всё сильнее шлёпала по пыльной деревенской дороге…

В ней сочеталось не сочетаемое. Она могла быть дерзкой и отчаянной, и одновременно скромной и стеснительной. Всё зависело от того, где находился её дух, был он на воле, или взаперти.

Однажды, встречая с подругой корову с пастбища, они решили её «подкормить», и смело загнали в посев люцерны. А сами привычно попадали на землю и смотрели в небо.

- Будет у коровы больше молока, мама даст больше для котят – думала она.

Объездчик не заставил себя ждать. Он был на лошади, в огромном длинном плаще и кирзовых сапогах. От неожиданности произошедшего, страх сковал обеих девочек. Вот он уже погнал корову по дороге, ведущей к амбару, где её закроют…

- Зорька! Зорька!...

Вдруг что-то отчаянное, неведомое ей самой, рвануло её вперёд, наперерез им. Маленькая десятилетняя девочка стала перед огромной лошадью, заполняющей собой весь белый свет, и отчаянно выкрикнула:

_ Дядька!!! Иди ты, дядька, знаешь куда??? К … матери!!!

От неожиданности он застыл в оцепенении… Они смотрели друг другу в глаза… Лошадь отступила, объездчик качнулся, сделался маленьким и плюгавеньким, сплюнул, матернулся, и поехал прочь. Вскоре его не стало, как будто и не было вовсе…

Девочка посмотрела по сторонам. Подруга гнала корову уже по деревне, а та бежала, как глупая, и вымя её болталось из стороны в сторону. Девочка вдруг испугалась, и теперь шла домой, еле живая от страха. А если родители узнают? Что же теперь с ней будет? Дома всё было спокойно, никто ничего не заметил. Только ей ещё долгое время казалось: вот раздаются шаги тяжёлых кирзовых сапог… Это он идёт к их дому…

Но самым большим горем и бедой в их доме было то, что её отец пил. Она страдала из-за этого, и очень боялась. Ей казалось, что у неё два отца. Один добрый, весёлый и заботливый. Другой – и вовсе не её отец. Но это была, всё же, его часть, и она ненавидела её. У отца были запои, и она уже точно знала, в какие дни будет пик особой агрессии, и со страхом ждала… Когда мать била отца, она бросалась между ними, и у неё начиналась истерика. Это останавливало всех. Но это и забирало много душевных и физических сил, а взамен вселяло страх и неуверенность перед жизнью.

Как-то, когда ей уже было четырнадцать лет, её отправили погостить к родственнице. Вернувшись домой, она сразу вроде ничего не заметила, но дома было очень хорошо. Прошла неделя, другая… Она ждала. Вот-вот… Прошла ещё одна неделя. Как-то она шепнула маме:

- А почему он не пьёт?

- Он больше никогда не будет…

Так началась новая жизнь. Семья родилась заново. И теперь всё внимание отца было направлено на дочь. И тут уже маменька взялась не на шутку. Дочь стала собственностью родителей. Ей нельзя было ничего из того, что можно было её сверстникам. И настал в её жизни период, когда она возненавидела свою мать за то, что была её собственностью.

С отцом же, напротив, они становились всё ближе и ближе друг другу. Он её очень любил! Они были, что называется, - «свои в доску». При этом она узнала, что отцовское слово не подлежит обсуждению. Но это не мешало ей любить его. Она уже научилась угадывать по-женски, когда за ним сила, а когда за ней.

Обычно по утрам она готовила ему завтрак и ждала его прихода. Потом он собирался в город по роду своей деятельности, а она обязательно привязывалась к нему «хвостиком». Он делал вид, что ему это всё ужасно надоело, а сам не мог дождаться, когда она сядет к нему в машину. Вечером она ему объявляла, что снова едет с ним завтра. А он говорил, что из-за неё он ничего не сделал, из намеченного им, и отказывал.

Она занималась своими делами, не обращая внимания на его заявления. Утром собиралась в доме, пока он завтракал в летней кухне, и ждала, когда он постучит в окошко и скажет:

- Ну, ты готова? Я долго буду ещё тебя ждать?

Она, счастливая, выпрыгивала на порог, целовала его в щёчку, и уже нетерпеливо ёрзала в машине, как будто она его ждёт целый год. Он часто привозил её на самую красивую улицу города, покупал ей мороженое, а сам иногда немного отойдёт, чтобы полюбоваться ею.

Но особенно нравилось отцу, когда его дочь собиралась у зеркала вечерами в клуб. Она что-то там колдовала, поправляла, нашёптывала. Наконец, доведя всё до идеального состояния, надевала «контессы» (так отец называл туфли на шпильках), и убегала, оставив за собой шлейф пьянящей юности. Он обычно в это время лежал на своём диване и «читал» газеты. Но она точно знала, что краешком глаза он наблюдает за ней. Её это не раздражало, она доверяла ему.

Её всегда удивляла в родителях одна вещь: - почему они так спокойны, когда она уезжает на учёбу, и почему, когда приезжает домой, столько запретов на всё?

***

Первая любовь пришла к ней неожиданно и очень красиво. Всё было так по-юношески трогательно. Первая любовь её – это чистый нетронутый родник, из которого так нежно и робко рождалась Истинная Женщина.

Но настало время, когда в её жизнь ворвалось другое чувство. И, уже много лет спустя, она была благодарна своей маме…

Замуж она вышла нечаянно, не по большой любви, но всё же за любимого человека. Никто не неволил. То, что хотела её душа, ещё не подмятая чужой волей, было уничтожено и разрушено её матерью. Ей, уже взрослой женщине, наверное, было виднее, и она понимала, какую угрозу несёт в себе выбор дочери.

А за этого советовали все. Да и действительно, парень был хорош – добрый, надёжный. Но покорил он девушку только одним – преданностью. Он уже больше пяти лет любил её и боролся за неё, как за самого себя. Боролся, не добиваясь её, а за право любить. Она применяла разные способы, чтобы освободиться от его любви, но он её любил просто, ничего не требуя взамен, и только ждал. И она поддалась. Раненая душа потянулась к теплу. Природа этих людей была совсем разная.

Ей нравилось всё в семейной жизни. С детства она была многому научена, и теперь ей было легко и радостно. Но главное, что она приобрела – свободу. Муж сразу определил, что она любит больше всего, и никогда её не притеснял. Он был «не мешающий» муж, и она была благодарна ему за это. Ходили они всегда за руку…

Но только почему-то иногда по ночам, она горько плакала, сама не зная о чём. А муж тихонько похрапывал…

Беременность была тяжёлой, и молодые вернулись из городской квартиры к её родителям. Она хотела быть дома. Ей не хватало степного воздуха, открытого неба. Она скучала за тем, как мать поутру гремит вёдрами, и зовёт:

-Цып-цып-цып! А отец возится и возится с поросёнком, и когда тот норовит выскочить, он обязательно огреет его цапкой и рявкнет без зла

-Чу, б…!

Это была песня пробуждающейся деревни, песня её детства, и звуки её пьянили и уносили в бесконечность…

Для сна был сооружён навес прямо в саду, и можно было всю ночь смотреть на звёзды. И она смотрела… И виделась ей счастливая доля её сыночка…

Но жизнь повернулась так, что её прекрасные представления о материнстве были разрушены. Роды были тяжёлыми, и ребёнка принесли только на третий день. Но за время разлуки с матерью его успели заразить страшной инфекцией…

***

Десять долгих лет шла борьба за здоровье её сына, превратившись в один долгий день. Постоянный страх за него вобрал в себя всю радость, всю её волю, спеленал намертво своими путами. Она теряла силы. И даже когда наступала незначительная реабилитационная пауза, она не оживала. Муж переживал очень, помогал всем, чем мог, но пробудить её, помочь увидеть вокруг себя жизнь – это было выше его сил. Это было за пределами его сознания. Уже и сын подрастал, а она уходила… Все были доведены до отчаяния, никто не знал, как её спасти.

Сестра подолгу сидела рядом с ней, встревоженная и перепуганная, как раненая птица, и не могла понять, какая сила могла уложить её «младшенькую», её первого ребёнка, куда же делась та неукротимая энергия…

И мать прибегла к последнему способу…

Как-то вечером, когда они были вдвоём, она принесла дочери письма, которые шли регулярно от «питерского чужеземца», изгнанного ею пятнадцать лет назад. Её женская интуиция не подвела. Она знала – это потрясение должно что-то изменить. Потому, что возлюбленный дочери был… ПОЭТ!

Любимая! Я не купаюсь в славе.

Что сердцем чувствую,

О том я и пою,

Как соловей в заброшенной дубраве.

Я ошибался на пути не раз,

Но крепло мужество и сила.

И Ваше имя в трудный час

Меня к высотам возносило!

…Силы возвращались быстро. Дочь была спасена. Но зато теперь пробудилась ЖЕНЩИНА!

И вот она уже носит голубую ленту, перехватывающую волосы на затылке, пышную юбку, плотно затягивающую её стройный стан, снова лучи солнца приукрасили её тело, и закружилась она в вихре танца…

Она была такой, какой её видел ПОЭТ!

Все эти годы он дарил ей в своих стихах весь мир, и теперь она купалась во всём этом великолепии счастья, любви и надежды.

Но настал день, когда этого показалось ей мало, и она смело шагнула навстречу своему счастью…

Как-то раз она спросила у сына:

- Как ты думаешь, мама счастлива?

- Нет – ответил он.

- А почему?

- Ты всегда грустная.

Так она рассказала всю правду. И сын, для которого его мать – это вся Вселенная, принял её сторону. С отцом в то время как-то не складывалось. То был возраст, когда дети тянутся к «кумирам», а отец был «обычный».

И вот настал день, когда она решилась на разговор. И с той минуты жизнь набрала такого драматизма, что уже было не понятно, где радость, а где печаль – всё слилось в одну боль. Муж не давал развода. Он не отпускал её. Не то, чтобы держал взаперти. Он не отпускал её своей любовью. Он вывернул перед ней всю свою боль наизнанку, и она не могла перешагнуть через это. Измученная, она отступала, а затем всё вновь повторялось…

Наконец развод состоялся. Но облегчения он никому не принёс, и опустошённая и уставшая, она уехала к другому человеку…

Другой, который столько лет мечтал о ней, торопился. Ему казалось – вот-вот она выскользнет из его чар. Ревность исказила его облик, ему хотелось, чтобы она каждое мгновение принадлежала ему. Он так долго этого ждал! И, что было самым страшным и разрушающим - он ревновал её к сыну. Он не понимал, что такое материнская любовь!

Прошло всего две недели, а она уже увидела, какие сети хотят на неё набросить! И всеми фибрами души почувствовала опасность. Тогда впервые она поняла природу гениальных людей, их двойственность в реальном мире. И до какой степени они могут самоуничтожиться, чтобы потом подняться (если удастся) из собственной грязи, и, преобразившись вновь, создать своё творение. Для неё это было потрясением. Вся её природа протестовала против таких отношений. Для неё любить человека – означало совсем другое. И они не уехали – они бежали. И побег был очень опасным и непредсказуемым.

Ну, вот и дома, где всё, как всегда – тихо и спокойно, где её всегда ждут и любят. Здесь её пристань!

***

Сын пошёл в одиннадцатый класс, и все ожидали приближения нового этапа в жизни семьи.

И вот уже сын – студент. Муж уехал в дальние края, как и многие другие отцы семейств, зарабатывать деньги. Начиналась перестройка.

Она оставалась ещё некоторое время дома, а вскоре тоже уехала к сыну, ещё не зная, какие испытания готовит жизнь.

О прошлом никто из них троих никогда не упоминал, как будто его и не было. Ненужный груз прошлого, который шлейфом тянулся за ней долгие годы, был сброшен. И это было такое облегчение! Такое освобождение! Но всё чаще наедине с собой она испытывала лёгкий трепет, как будто кто-то незримо присутствовал рядом. И ей никогда не бывало одиноко. И однажды она поняла – это Тот, кого люди называют Богом!

Но почему Он рядом, а не там, куда идут к Нему все, она не знала. Но чувствовала, что узнает…

***

С сыном у неё были особые отношения. Так уже сложилось, что они никогда не расставались. Она, как орлица над орлёнком с самых первых дней его жизни неотступно была всегда рядом. И даже тогда, когда им уже хотелось быть подальше друг от друга, какая-то сила соединяла их и делала всё время зависимыми.

С детских лет она обнаружила в нём не по-детски развитый ум и утончённость в восприятии мира. Им было всегда хорошо вдвоём. Весь свой нереализованный потенциал невостребованной любви она вложила в свои материнские чувства. Это было и хорошо, и плохо одновременно, но она утешала себя:

- Много любви не бывает!

Её отец, наблюдая за дочерью, со слезами в глазах от восхищения, говорил:

- Какая же ты мать! Когда мой внук вырастет, я ему обязательно расскажу!

Но не успел… В пятилетнем возрасте внук остался без дедушки. Но, видимо, сам запомнил, какой была мать, и не забывал никогда. Он, как и все дети на свете, верил и знал: его мама – особенная!

Они были «особенными» оба, потому, что не каждый маленький мальчик мог сказать такое:

- Мама! Ты думаешь, куда пища попадает, когда её проглотишь? Думаешь, в желудок? Нет, мама… Смотри…

И он делал глоток, закрывал глаза, прикладывал руку к желудку и прислушивался. Потом утвердительно кивал головой и говорил:

- Вот! – и снова открывал глаза.

- Она сначала идёт в душу, а потом в желудок.

И был счастлив этим своим открытием.

Мама всегда была мерилом всех его достижений. Ему хотелось всегда от неё слышать восхищение им. И он старался. Он был действительно достойным сыном. Она удивлялась его взрослости и проницательности. Это был маленький мудрец. Они могли просто быть рядом, и всё знать друг о друге. И поэтому, порой, не щадили один другого. Она гордилась им, но никто даже не подозревал, что она ценила больше всего в своём ребёнке…

…Он не умел просить прощения, так же, как и она…