3. Условность понятия науки

Существует ли реальная возможность строго установить, какая из очерченных концепций науки «истинна»?

Четыре века тому назад европейское естествознание заключило негласный договор с философией материализма, который отвечал самому духу свободного экспериментирования с явлениями природы ради выпытывания у нее ее тайн. Материализм убеждал ученых: нет ничего надежнее внешних органов чувств человека, если их усилить искусственными органами и приборами, только чувственная воспринимаемость объекта сигнализирует о его реальности, материальный мир – единственная настоящая реальность, достоверно судить о ней позволяют эксперимент и систематическое наблюдение.

Тезис о совпадении науки «вообще» с ее уникальным европейским вариантом в свое время подкреплялся верой в близость «европейской научности» и «истинности». Научный разум, толкуемый в духе узкого понятия науки, объявлялся вершиной человеческого мышления. Ему приписывалась исключительная способность познавания истины и покорения природы. Сегодня выяснилось, что этот разум далеко не разумен, потому что, воплощая свои выводы в технической практике, он подталкивает Человечество к самоуничтожению и экологическому кризису.

Расстояние между «научной истинностью» и истиной (то есть соответствием знания действительности) резко увеличилось.

«Научность» и «истинность»

Научная революция посеяла сомнения в тождественности «научности» и «истинности».

В 1931 г. логик и математик Курт Гëдель (1906 – 1978) доказал теоремы о неполноте. Его вторая теорема гласит:

Не существует полной формальной теории, в которой были бы доказуемы все истинные теоремы арифметики. В любой полной формальной системе всегда отыщутся два взаимоисключающие утверждения, выводимые из одних и тех же взаимоувязанных аксиом.

Широкая (вольная) трактовка результатов Геделя позволяет предположить:

в каждой развитой логической системе есть следствия, которые нельзя определить ни как истинные, ни как ложные.

Само свойство системности научного знания, обеспечиваемое логико-математическими правилами и искусственным языком, неизбежно сопряжено с дилеммами, апориями и парадоксами. Гегель утверждал в «Феноменологии духа», что истинной формой, в которой существует истина, может быть только научная система. Маркс добавил к этому, что истины науки парадоксальны с точки зрения обыденного опыта. Сегодня же приходится говорить совсем иначе.

Наука как системное знание парадоксальна. Истинность ее высказываний не устанавливается внутренними средствами ее разнообразных дисциплин.

4. Системность и целостность

Европейская наука гордилась своей системностью и сама определяла себя как системно упорядоченное знание о природе. Систематизация зиждется на логико-математическом основании, считавшимся в прошлом целостным и незыблемым. Теперь выяснилось:

логика и математика суть множество разнородных исчислений и систем, которые не удается непротиворечиво обобщить или погрузить в некую предельно объединяющую их систему.

Идеал системности как формы выражения объективной истины, укорененной в вере в точность логико-математического диалога с природой, тускнеет и теряет своих поклонников. Истина мнилась живущей в системе научных высказываний. Ее свойства предполагалось измерять критерием правильности (непротиворечивости, выполнимости). Логический критерий истинности рассыпался на множество кусочечных, частных, технических приемов определения правильности систем высказываний и оказался слабо чувствительным к целостности истины.

Целостность во многом противоположна системности.

Экспериментатор изымает из природного целого тот или иной кусок, насильственно переделывает изъятое в нечто, осмысливаемое как эталонный объект, и субъективно отождествляет свое представление об эталоне с какой-либо частью подлинного универсума. Из-за такого упрощения мир кажется системно устроенным. Через некоторое время обнаруживается, что «эталон» вовсе не совершенен, что на деле он есть всего лишь окультуренный конгломерат вещей и процессов и что связать его живыми нитями с целостной природой не удалось.

Истина – отношение знания к целостной действительности, но не к системно, не к искусственно представленным обломкам когда-то живых частей бытия.

Истина – в «целом», а не в «системе» (И. В. Гёте). Экспериментальное расчленение природы на потребные науке куски-объекты и систематическое обозревание этих объектов обусловлено специфическими для европейской культуры идеалами. Оценивать эмпирию европейской науки следует, прежде всего, в терминах теории правильности. Правильность – соответствие знания установленным правилам и нормам культуры. Системная наука изучает не столько реальные части природы как моменты органического целого и не мир как целое, сколько искусственные образования, иллюзорно представленные в форме картины мира, устроенного просто и рационально.

Понятно, почему дух, душа, жизнь, любовь, надежда и иные подобные категории ускользали из понятийной сетки материалистической науки. Казалось бы, биология, физиология и психология прямо изучают эти предметы, и их выводы имеют практическую ценность для людей. Вместе с тем материалистически понимаемые «дух», «психика» и «жизнь» − не более как технические понятия, смысл которых определяется серией инструментальных процедур. Разве определение, например, сущности жизни как «способа существования белковых тел, обменивающихся веществом с окружающей средой» приблизило нас к разгадке тайны и смысла жизни? Из данного определения жизни всего лишь следует, что некоторый класс аминокислот как-то специфически связан со своим химическим окружением, способен воспроизводить себя (наследственность) и изменяться.

Ф. Бэкон предупреждал: малое знание уводит от Бога, а большое знание приближает к Богу. Эпистемический (лат. episteme – знание) авторитет ученого кончается там, где ученый выходит за рамки своего предмета, когда его суждения о посторонних предметах мало чем отличаются от мнения обывателя. Большинство гениев науки искренне верили в Бога.