Глава 4. Мифологическое в городском романсе

Как уже было сказано, мифология и фольклор связаны теснейшим образом. И тем не менее некоторые исследователи считают, что в городских романсах слабо выражена связь с мифологией, не учитывая при этом, что даже на вскидку можно вспомнить, например, мотив превращения или мотив встречи с потусторонними силами: говорящая дудочка из тростника, выросшего на могиле убитой; поющая о совершившемся преступлении арфа, сделанная из костей утопленницы; мертвец приходит к убийце; продажа души черту; предсказанный роковой исход. Более того, некоторые городские романсы прямо наследуют мифам древней Греции. Это утверждение на первый взгляд может показаться абсурдным, но тут мы должны вспомнить, что изначально у городских романсов были авторы – и часто так случалось, что это были образованные люди, поэтому использование древнегреческих мифов как основы для собственного стихотворения (сознательно или нет) – вполне возможно. Например, ранее очень популярный городской романс «Там, где шумели камыши¹⁶» буквально пронизан мифологическими параллелями. Сюжет достаточно традиционен для городских романсов 20х годов: пред судом предстает «парень молодой», причем важна ситуация в ретроспективе. Мы в начале текста видим уже результат, то есть суд. А вот историю, которая привела героя на скамью подсудимых, мы узнаем уже постфактум – из его последнего слова перед неминуемым расстрелом. Сюжет этот бродячий, используется в нескольких вариантах городских романсов. Если говорить о мифологии на примере этого романса, то в первую очередь это, конечно, «ситуация неузнавания»: главный герой, возвращаясь домой, не узнает кого-то из близких (чаще всего кровных родственников), из-за чего и разыгрывается трагедия (убийство, инцест). По сути, это типичная мифологическая ситуация. Конечно, первым делом мы можем вспомнить древнегреческие мифы и легенды: Одиссей, который неузнанным возвращается в свой дом; царь Эдип, убивший отца, и разделивший постель с матерью. Возможно, именно эти мифы стали основой для городского романса «Камыши», тем более что ситуация передается практически дословно.

Сравним: «Передо мной стояла мать, / В груди с кинжалом умирая, / А на полу лежал отец, / Он был убит моей рукою. /А шестилетняя сестра / В кроватке тихо умирала, / Она, как рыбка без воды, / Свой ротик чуть приоткрывала¹⁷» и «…суждено мне с матерью сойтись, / Родить детей, что будут мерзки людям, / И стать отца родимого убийцей¹⁸».

Также уместно будет вспомнить и русские мифы и легенды, основанные на «ситуации неузнавания». Вспомним, например, былины об Илье Муромце, который встречается со своим сыном (в некоторых вариантах - дочерью) на поле брани, и они не узнают друг друга.

Кроме того, здесь (в романсе «Там, где шумели камыши») мы можем говорить о рецепции мифа о возвращении блудного сына. Герой романса, убежавший из дома мальчишка, все-таки возвращается домой, но здесь – переломная точка сюжета, он развивается иначе, чем привычный библейский. Кроме того, «возвращение блудного сына» встречается и во многих других романсах. В частности, этот миф становится основой для блатных и воровских романсов «Огни притона так заманчиво играли¹⁹», «И снова луна осветила²⁰» и прочих. Надо заметить, что «возвращение блудного сына» в городских романсах – в отличие от исходного мифа – практически везде сопряжено с трагедией. Родственники либо при смерти, либо уже умерли, да и возвращающийся домой вор долго не проживет. Возникает такой особый надрыв, который, видимо, должен отражать тяжелую воровскую судьбу.

Жестокий романс также тяготеет к мифологическому, и за примитивными сюжетами скрывается порой вся мировая мифология. Так, например, если вспомним романс «В одном городе близ Саратова» («Печка»), то увидим, как видоизменяется в нем миф об отце, убивающем своих детей. Этот сюжет встречается практически в каждой мифологии. Но первым в ассоциативном ряду стоит Кронос, пожирающий своих детей. Также в связи с этим мифологическим сюжетом можно вспомнить Медею, убивающую своих детей, чтобы отомстить Ясону. И хотя эта сюжетная линия, по мнению исследователей, принадлежит Еврипиду, а не является чисто мифологической, отбрасывать мы ее не будем. В указанном романсе история развивается следующим образом: отец, овдовев, женится на «молодой и злой» жене, которая, невзлюбив его детей от первого брака, подговаривает отца убить собственных детей: «И не раз, не два говорит она: / - Милый мой, уничтожь ты детей. / Печку вытопи и сожги ты их, / Нам вдвоем будет жить веселей»²¹. Как ни странно, муж-отец соглашается погубить своих детей и, прежде чем «страшное злодейство» раскрывается, успевает сжечь в печи своего младшего сына. Конечно, не обошлось здесь и без влияния русских сказок, причем почти дословно: «Алёнушка, сестрица моя! / Выплыви, выплыви на бережок. / Костры горят высокие, / Котлы кипят чугунные, / Ножи точат булатные, / Хотят меня зарезати!²²».

Также стоит отметить, что городские романсы 20-х годов (а также более позднего периода) несут в себе черты космогонических мифов – мифов о сотворении мира. Конечно, в текстах романсов не идет речи о творении мира как таковом, но процесс превращения мальчика/девочки в вора, с подробным описанием воровских «малин», а также историей их создания, расцвета и падения вполне можно считать «творением мира», просто своего, особенного. Здесь мы можем вспомнить такие тексты, как «Фитиль²³», «Я сын рабочего, подпольщика-партийца²⁴» и подобные романсы.

Например, история героя романса «Фитиль» начинается со смерти матери и ухода отца - такой своеобразный апокалипсис в отдельно взятой человеческой судьбе: «Мать у Саньки прачкою была,/От чахотки вскоре померла./Озорной у Саньки был отец:/Бросил Саньку, пропился вконец». Процесс сотворения Саньки-Фитиля из «простого» Саньки незамысловат – через грязь, холод и голод – к новой жизни: «В рваной кацавейке, в пух и прах/Все ругался Санька, воровал,/И в такой мороз, что просто страх,/Ночевал в асфальтовых котлах». Словом, «это все не выдумка, а быль/Дали Саньке прозвище Фитиль». Условное «сотворение мира» состоялось, Фитиль себя в нем осознал, и, что вполне ожидаемо, устремился к дальнейшему развитию этого самого мира:« А еще в году невесть каком/Будет самый главный он нарком./Станет в государстве голова,/Шкетам даст особые права». В данном случае космогонический миф закончился вместе со смертью главного героя, творца, Саньки-Фитиля.

Подводя итог, следует сказать, что мифологическая составляющая в городском романсе представлена многообразно. Но чаще всего основой текстов городских романсов становятся не мифы «в чистом виде», а более поздние литературные произведения, на которые мифы также повлияли. Сопоставление классических и новых баллад²⁵ показывает, что в новых балладах сохраняется тематика, определяемая по характеру основного конфликта (исторические, семейные, любовные и социальные). В новых балладах явно преобладает любовная и семейная тематика, но по числу сюжетных реализаций явно доминируют любовные. Из 32 (представленных в сб. «Народные баллады») сюжетных схем на любовные приходится 10: самоубийство парня (девушки) из-за любви; парень убивает не любящую его девушку (изменившую ему), соперника; девушка убивает соблазнившего и бросившего ее (неверного) милого; девушку похищают; молодец стремится к любимой, но узнает, что она мертва; девушка заставляет влюбленного рисковать жизнью, чтобы добиться ее любви, и он гибнет. 12 сюжетов – семейные: муж – жена (неверность жены; встреча после разлуки); родители – дети (отец убивает дочь (сжигает детей) по наущению мачехи; мать губит незаконнорожденное дитя; инцест отец – дочь, брат – сестра (преднамеренный и случайный); брат убивает сестер; брат убивает брата; братья-соперники; сестра-соперница убивает сестру). Лишь 3 сюжета – социальные: господин убивает слугу, любовника жены; трагическая любовь слуги и дочери господина; разбойничество как социальное зло (преднамеренное и случайное убийство родных и невинных). Все эти сюжеты так или иначе основываются на мировой мифологии.