Сборник статей - Язык и мышление. 2001г

Канд. филол. н. Л.М.Сызранцева (Пенза)

О НЕКОТОРЫХ СТИЛИСТИЧЕСКИХ СВОЙСТВАХ ОТРИЦАТЕЛЬНОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Существует целый ряд случаев, когда отрицание может участвовать в создании художественного эффекта. Например, предложения с так называемым «двойным» отрицанием характеризуются сдвигом не только смысловых, но и стилистических связей. В них передается смягченное, некатегоричное утверждение с известной долей сдержанности оценки. Эти структуры связаны с мягкой, ненавязчивой, порой иронической манерой языкового общения, подчас придающей им оттенок двусмысленности, образуют фигуру речи, называемую литотой или преуменьшением (understatement). На стилистическом эффекте преуменьшения могут строиться целые фрагменты текста, в которых автор выражает иронию, определенного рода недосказанность, намек и пр. Оно интересно своей национальной специфичностью. Его принято объяснять английским национальным характером. Отраженным в речевом этикете англичан: английской сдержанностью в проявлении оценок и эмоций, стремлением избежать крайностей и сохранить самообладание в любых ситуациях. Например: Mr. Freeman: You have still a very fair private income, have you not?

Charles: I can not pretend to have been left a pauper.

Mr. Freeman: To which we must add the possibility that your uncle may not be so fortunate as eventually to have an heir.

Charles: That is so.

Mr. Freeman: And the certainty that Ernestina does not come to you without due provision. (Fowles)

В данном примере отрицательные конструкции, в основе которых лежит литота, являются важным средством для характеристики действующих лиц. Мистер Фримен нарочито преуменьшает значимость произносимых им фраз, пытаясь тем самым произвести впечатление человека, далекого от чрезмерного меркантилизма, когда речь идет о будущем его дочери. Но намеренно преуменьшая значимость тех или иных вещей, он в конечном итоге добивается противоположного результата. Камуфляж не удается, и мистер Фримен предстает перед читателем в истинном своем облике: тщеславный нувориш, покупающий за большие деньги титулованного зятя.

Существует еще один интересный случай употребления отрицания в стилистических целях: оно выражает отталкивание от какого-либо стандарта, от того, что ждет читатель. Классическим образцом художественного текста, построенного по такому принципу, является знаменитый 130 сонет Шекспира:

My mistress’s eyes are nothing like the sun: Coral is far more red than her lips red.

…

I have seen roses Damask’ed red and white But no such roses see I in her cheeks…

Возлюбленная поэта, «смуглая леди», своего рода антигероиня: не белолица, не розовощека, не имеет чудных золотистых локонов, тело ее не благоухает

131

ароматом нежной фиалки и пр. Заключительные строки сонета, составляющие его «квинтэссенцию»:

But I think my love as rare

As any she belied with false compare, –

представляют собой ответ поэта всем тем авторам, которые претенциозно воспевали достоинства своих возлюбленных, делая их похожими своими непомерно возвышенными сравнениями, отражавшими эстетические вкусы той эпохи, не на земных женщин, а на сошедших с неба богинь. Своим сонетом Шекспир как бы «совершил покушение» на идеал женской красоты своего времени, показав, что любовь к женщине не сводится к оценке цвета ее волос или глаз.

Существует еще один, практически не исследованный в научной литературе, но имеющий тенденцию к развитию в современной художественной прозе, способ создания определенного стилистического эффекта посредством использования отрицательных конструкций, при котором в тексте стилистически нейтральное предложение или последовательность предложений могут стать коррелятом сложного (композитного) слова, несущего, как правило, элементы нега-

тивной оценочности. Например: It was a very ordinary morning. She wrote a letter to Mama. Did not see dear Charles. Did not go out though it was very fine did not feel happy. It was a very did-not sort of day for the poor girl. (Fowles)

Канд. филол. н. Т.Ю.Тамерьян (Владикавказ)

МОНОЛОГ КАК ЭКСТЕРОРИЗАЦИЯ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ

Монолог в драматургии представляется творческим отражением вариативности процесса автокоммуникации. Внутренняя речь, действующая на канале Я- Я (Ю.М.Лотман), выступает как «стимул развития мысли», не неся никакой информации. В процессе автокоммуникации происходит совмещение в одном объекте двух ролей - адресанта и адресата.

Внутренняя речь обладает целым рядом релевантных признаков. М.М.Бахтин метафорически представляет ее в виде полифонической суперструктуры. Внешняя речь существует изначально как внутренняя речь о самом себе, о предметах, связях и отношениях в собственном воображении. Во внутренней речи мы часто ведем диалоги с другими, в своей рефлексии представляя слушателей. Внутренняя речь играет фундаментальную роль в порождении внешнего сообщения. Многократно описана модель порождения речи как вербализация в сознании первичного образа-организатора. В драматургическом произведении монологическая речь персонажа порождается по аналогичной схеме - внешняя речь ассимилируется как внутренняя.

Различают четыре основные разновидности монолога: монолог-сцена, мо- нолог-рассказ, а также монолог-сцена и монолог-рассказ в присутствии партнеров.

Монолог-сцена – игровой эпизод, насыщенный психологическим и физическим действием, событиями, происходящими на глазах у зрителя, без присутствия партнеров.

В строгом смысле слова общением называют взаимодействие партнеров. Но К.С.Станиславский применял более широкое значение этого понятия - сопри-

132

косновение человека через органы чувств со всем, что его окружает, включая неодушевленные предметы. Отсутствие партнеров компенсируется строгой реакцией действующего лица на все окружающее, на неодушевленные предметы, а самое главное - на свою внутреннюю жизнь со всеми отсутствующими объектами внимания.

В чистом виде монолог-сцена не предполагает прямого общения со зрителями, если оно не входит в принцип решения всего спектакля. Если же стектакль допускает такой принцип, в монологе это общение непременно активизируется, поскольку монолог - это мысли вслух, а зритель принимается как условный свидетель.

Другой тип монолога - монолог-рассказ. Воображая слушателя, выдуманного или конкретного, мы часто рассказываем ему что-либо, произносим монологи, безразлично – про себя или вслух. Таким образом, можно сказать, что моно- лог-рассказ предполагает внутреннее перевоплощение мысли.

Встречаются еще две формы тех же самых монологов – это монолог-сцена и монолог-рассказ в присутствии партнеров.

Монолог должен вытекать из всех предыдущих событий, точно так же, как и все последующие события должны служить естественным его продолжением – таково главное правило течения изображаемой жизни в драматургии.

Монолог – это сценическая форма, в которой перевоплощение должно особенно смыкаться с подлинной внутренней жизнью человека, а вслед за этим и выражением личности художника. Монологи главного героя часто опосредованно выражают мысли автора.

Параллельным мотивом сценического действия протекает «внутренний монолог» героя, отражающий сложный процесс его душевного развития. Он звучит как внутренний голос, оценивающий происходящие события и получаемые сообщения. «Внутренний монолог» может возникнуть и в виде «внутреннего диалога» с собеседником во время общения.

Одним из признаков внутренней речи является фасцинация. Ее важнейшая функция состоит в «настраивании» адресата на восприятие текста. Фасцинирующий ритм при оформлении текста служит своеобразным организатором речи. Ведь речь – это озвученное мышление, через нее осуществляется проникновение в характер и поступки человека (героя произведения).

Канд. филол. н. И.В.Труфанова (Елец) ЧАСТИЦЫ МОЛ, ДЕ, ДЕСКАТЬ

В НЕСОБСТВЕННО-ПРЯМОЙ РЕЧИ

Исследователи несобственно-прямой речи в числе ее формальных показателей называли частицы мол, де, дескать. Необходимо сделать следующие уточнения относительно функций данных частиц в несобственно-прямой речи. Частица мол служит знаком того, что несобственно-прямым способом речь персонажа передает не автор, а другой персонаж в своей письменной или внутренней и т.п. речи. Во-вторых, она употребляется, когда персонаж несобственнопрямым способом передает свою речь другому лицу через транслятора. В-

133

третьих, мол помещается в речь самого говорящего когда, он несобственнопрямым способом передает свою будущую или вспоминаемую речь.

"Щеки ее были твердыми, солоноватыми от слез. И никак он не мог вслушаться в ее бормотание. Наконец уловил: он, мол, не женится ведь, не женится?" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

"Колька прочел и даже пот со лба вытер – вот уж не ожидал! На подпись еще раз взглянул: Игорь. Вот уж – и в страшном сне бы не приснилось, кто вдруг за Колькины дела примется. А ведь он может, Игорь! Неужели выгорит?! Конечно, являться к тетке – тоже не подарочек; батяльничек там будет, кузен. Да ничего! Батяльничек, выходило, промашку дал, пусть помалкивает, а к кузену можно и подольститься: видел, мол, видел, как ты Моржа разукрасил!"

(В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

"Она не бредила. Держала в руке бумажки. Жаль, сил не было зажать их покрепче. А надо бы. Надо бы совсем крепко, как последнюю каплю жизни, как Кащей свою иголочку. Зажать и ждать, ждать.

Абыл уже вечер, сумерки в комнате набрякли, оживали на скатерти травы, шевелились, струились под напором воды или ветра и опять тянулись вверх, выпрямлялись.

И ясным-ясно стояло в душе ее то, что так и забыла сказать она Гошке, внуку лобастенькому, золотой большаковской головушке. Как потоптанная трава выпрямляется. Не сверху, мол, тянут ее, не к солнышку, а напирает снизу земляной сок, глубинная сила жизни, любви… И человек так же. В правде может своей ошибиться, с ложью спутать, принять зло за добро. Все может – в одной любви никогда не ошибается, она – как главный ток, как русло соков для травушки – завсегда вверх. Чтоб ни было с ним, как бы душа ни погибала – ты его полюби, он и выпрямится. Отойди, оставь одного на ветру – и загинет" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

"Компания ушла, а он цедил кофе и думал (…)

Ата же Маринка? Там, в Павловске, она сидела, так жалобно сгорбившись, что хотелось успокоить, погладить ее. А он какую-то чушь бормотал: она, мол, зря, пусть Морж только сунется!" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

Частица де тоже употребляется только в несобственно-прямой речи, передаваемой персонажем, а не автором. В отличие от частицы мол она содержит в своей семантике причинный компонент и помещается персонажем в передаваемую им несобственно-прямым способом чужую речь тогда, когда в этой чужой речи заключено указание на причины каких-то утверждений передающего или его поступков, или поступков того, чья речь передается.

"Темно-голубой костюм ее шился больше десяти лет назад, к поездке в Москву на слет, где молодые чествовали их, героев – рабочих тридцатых годов. По будням ни разу она не надевала его, ни к детям, ни в гости не хаживала. Наглаживался он обычно даже не к празднику, а к торжеству только – большому прилюдному действу.

Варька смеялась: костюм-де и росту ей придает, и голосу…"

(В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

134

"– Нам ведь чуть ли не пожалеть героя предлагают: прогадал-де, бедняга!" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

"Варя в сердцах трубку швырнула.

Надо же, секреты завелись у старухи! Обычно за неделю вперед хвастает, куда ее речуху толкнуть позвали, а тут – тишком, ни полслова. К чему бы, а? И разом все разговоры старые в ее голове завертелись: что Колька женится, и жалко его, невеста-де не сносях… Кровь к вискам прилила, застучала со злобным напором: «Вечно мне эта дура старая со своей жалостью…»" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

Одновременно обе частицы мол и де, употребленные в несобственнопрямой речи, указывают, первая на то, что несобственно-прямая речь одного персонажа передается другим в его внутренней (реже внешней речи), вторая на то, что чужая речь приводится им как аргумент его собственного какого-либо утверждения.

"– Да? – удивлялась Наталья насмешливо.– Какие еще заслуги за нашей старушкой?

Заслуги, конечно, были. Ну хотя бы та, что именно Ада Марковна придумала эту поездку. К новой своей роли бабки она относилась тогда восторженносерьезно, истово, и когда Юлька, отлученная весной от груди, стала капризничать, прихварывать, она всем как дважды два доказала, что «ребенка надо укрепить морем».

Сергей Емельянович вякнул, мол, сам-де он впервые попал в Крым только тридцати шести лет, когда кое-что уже было и сделано, и заработки позволяли… Наталья обиженно фыркнула «Вот еще! Так я и поехала одна – при вашей внучке нянькой!» Все висело на волоске, но Ада Марковна ужом вертелась меж ними, успокаивая, миря, сближая… Короче, Сергей Емельянович сам потом упрашивал зятя поехать, произносил целую речь об отцовском долге. Он сделал вид, что речь его проняла, поехал и пил этот отдых по глоточку, смаковал каждую минуту и все не мог достаточно насладиться" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

Частицы мол, де, дескать употребляются и в воображаемой несобственнопрямой речи, т.е. на самом деле не произнесенной, точнее не вербализованной, а заключающей в себе интерпретацию значимого, "говорящего", жеста; мол – своего, де, дескать – чужого Де, дескать и в этом случае употребляются в причинном контексте.

"– Ну-с, – спросил Буров, демонстративно потягиваясь: засиделся, мол, тут, тебя поджидаючи. – Насладился беседой с начальством?" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

"– Ну-с, – сказал он, солидно складывая руки на опустевшем столе, – все в сборе? Прошу высказываться.

О, это пожалуйста! Высказываться – это любимейшее занятие на «телевике». И чего здесь иной раз ни выскажут! Ну их! Все, что здесь говорится, в конечном счете маленькая борьба маленьких самолюбий. Но Аркашка-то Огарышев как важно слушает! Насобачился: не улыбнется даже. Шеф! Кто бы мог подумать, что из неплохого парня выйдет такой административный гений? Во, да-

135

же очки снял! До того, дескать, это ему интересно. И что же вас так заинтересовало?

Буров повернулся, глянул в упор (…)" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет").

"– То есть? Разумеется – да, но… Социолог развел руками и чуть улыбнулся: он-де понимает и ценит шутку

и все-таки…" (В.В.Кавторин, "Черная вода, черемуховый цвет"). Альтернативные трактовки функций частиц мол, де, дескать (из новых ра-

бот см.: Н.Д.Арутюнова 2000; А.Н.Баранов 1993).

Канд. филол. н. Г.К.Хамзина (Казань)

ЕЩЕ РАЗ О ПРЕДЛОЖЕНИИ И ВЫСКАЗЫВАНИИ

Несмотря на реальность своего существования в языке-сознании, предложение, понимаемое в современной лингвистике как модель, структурная схема, грамматический образец построения основной единицы синтаксиса, абстрагированный от ее конкретного языкового выражения, объективируется в нечто доступное для непосредственного чувственного восприятия и наблюдения лишь через материально-языковую форму того или иного отдельного высказывания, в которое оно воплощается в речи. В таком соотношении предложения и высказывания проявляется диалектика общего (структурная схема), особенного (различные типы структурных схем), отдельного (воплощение указанных категорий в конкретных высказываниях различных индивидов). На грамматически абстрагированном характере предложения – структурной схемы – и лексически конкретизированном характере предложения-высказывания основано отнесение предложения к языку, а высказывания к речи. Однако не следует забывать, что это разделение условно, оно продиктовано целями удобства процедуры лингвистического анализа. Мы склоняемся к существующему в современной лингвистике мнению о том, что при порождении высказывания отбор лексических и грамматических средств языка происходит одновременно. Лексические единицы всегда грамматически оформлены, а грамматические формы и структуры всегда лексически конкретизированы. Когнитивно-языковая концептуализация мира обусловливает возникновение теснейших ассоциаций каждой лексической единицы, содержащей знание о мире, с целым рядом других лексических единиц, очерчивающих в сознании носителей языка круг ситуаций действительности, в высказываниях о которых может быть употреблена данная лексическая единица в виде той или иной словоформы, определяемой грамматическими правилами данного языка согласно ее денотативно-ролевому назначению. Объем этого круга может быть неодинаков для членов одного языкового коллектива, обладающих различным уровнем культуры, знаний о мире и языковой компетенции, но определенная ядерная общность его для них обязательна. На этой психолингвистической закономерности базируется известное понятие ассоциативно-вербальной сети. Неразрывность лексического и грамматического в речи невозможна без такой же стабильной связи их в языке-памяти. Обеспечивая стабильность языка как средства коммуникации, прочность связи лексического и грамматического, актуализируемой при обозначении ситуации-денотата в процессе речепорожде-

136

ния и понимания высказывания коммуникантами, в то же время позволяет творчески использовать язык, допуская “вольности” в образовании некодифицированных высказываний, отступления от структурной схемы, от моделей канонических предложений-высказываний письменно-литературного языка, если в данном акте коммуникации имеются необходимые для этого конситуативные условия, а именно: содержание ситуации-денотата в определенной мере подсказывается иными источниками информации, нежели само образуемое высказывание. Возникающее в таких речевых условиях высказывание становится конденсатом вербализованной и частично невербализованной семантики, его функционирование ограничено сферой определенных типовых контекстов. Указанные явления наиболее характерны для некоторых типов высказываний-номинативов, структура которых не изоморфно, не иконично представляет структуру обозначаемой ими ситуации-денотата, экстралингвистического события. На результатах анализа таких высказываний-номинативов в докладе будут конкретизированы изложенные выше положения.

Канд. филол. наук Л.В.Шалина (Пенза)

ВЕЩНЫЕ И ЛИЧНЫЕ НАИМЕНОВАНИЯ СО СВЯЗАННЫМИ КОРНЯМИ

Проблемами переходности в языке лингвисты занимаются давно. Следует отметить, что по исторически сложившейся традиции как в отечественной, так и зарубежной лингвистике рассматриваются в основном переходные явления в системе частей речи. Однако современное состояние проблемы переходности позволяет вывести ее из узкого круга, ограниченного рамками констатации перехода одной части речи в другую, раздвинуть ее границы. В частности, разработанная В.В.Бабайцевой (В.В.Бабайцева. Переходные конструкции в синтаксисе. – Воронеж, 1967) шкала переходности, отражающая сущность явления переходности вообще и объясняющая структуру синкретизма с учетом степеней его проявления применительно к языковым явлениям любого уровня, позволяет выявить переходные явления не только между частями речи, но и внутри их. Вслед за В.В.Бабайцевой «переходность» понимается в работе как «синкретизм».

Под переходными явлениями в системе словообразовательной номинации понимаются в работе промежуточные между типичными языковыми единицами части слова, совмещающие свойства как самостоятельного слова, так и словообразовательного форманта. В качестве ярких примеров такой переходности могут рассматриваться отдельные сложные слова и их компоненты.

Объектом нашего исследования являются сложные слова, относящиеся к вещным и личным наименованиям, образованным от глагольных словосочетаний путем сложения и нулевой суффиксации (ледокол, скалолаз, зубоскал), в русском и немецком языках.

Как известно, словосложение является универсальным способом словообразования в славянских и германских языках, в том числе русском и немецком.

Цель данной работы – выявить, используя шкалу переходности В.В.Бабайцевой, степень сходства и различия свойств отглагольных существительных типа воз, лаз, ход, вар и словообразовательных формантов с тем же звучанием: -воз (водовоз), -лаз (скалолаз), -ход (электроход), -вар (стекловар)

137

в сложных словах, образованных от глагольных сочетаний, а также определить статус этих формантов и образованных с их помощью сложных слов номинации.

Обратимся непосредственно к анализу конкретного языкового материала. Для выполнения поставленной задачи требуется установление сходных и различительных признаков у самостоятельных существительных типа вар, лов, кол и словообразовательных формантов сложных слов с аналогичным звуковым оформлением, с одной стороны, и наличие общих различительных черт у словообразующих формантов и глаголов, - с другой.

Число сходных признаков данных языковых единиц довольно ограничено. В качестве таковых можно назвать одинаковое звучание и их образование с точки зрения этимологии от одних и тех же глаголов, ср. вар (варить) и сталевар (варить сталь); лов (ловить рыбу) и птицелов (ловить птиц).

Однако в семантическом и функциональном плане сопоставляемые единицы имеют довольно значительные расхождения. Во-первых, отглагольные существительные как самостоятельные языковые единицы обладают номинативной функцией, называя определенный «кусочек» внеязыковой действительности, тогда как их «двойники» - словообразовательные форманты сложных слов реализуют эту функцию не самостоятельно, а лишь в сочетании с первым компонентом. Во-вторых, восходя этимологически к одному мотивирующему глаголу, обозначающему действие, свободное слово и словообразовательный формант зачастую расходятся в значениях, например, вар в «Словаре русского языка С.И.Ожегова толкуется следующим образом: «1. Вареная смола … 2. Крутой кипяток (прост.)». Из представленных в словаре значений слова вар видно, что связь между производным вар и его производящим варить оказывается в настоящее время зыбкой, затемненной. Человек, никогда не имевший дело с продуктом, сваренным из смолы, может и не знать, что обозначается словом вар. Связь между производным и производящим скорее формальна. Правда, следует отметить, что такое семантическое расхождение характерно не для всех существительных, образованных от глаголов действия с помощью нулевой фиксации. Большинство существительных подобного рода все-таки сохраняют и формальное и семантическое сходство с глаголом-мотиватом: – лов - ловить, ход – ходить, лаз – лазить и т.д. Анализ материала показал, что чисто существительных, образованных от глаголов действия, в русском языке довольно ограничено. Так, из 47 глагольных основ, с помощью которых образованы сложные слова, представленные в «Обратном словаре русского языка» и «Словаре русского языка» С.И.Ожегова, лишь 11 допускают образование существительных в свобод-

ном употреблении: вал, вар, вес, воз. звон, кол. лаз, лов, мор. пляс, ход.

Сложные слова, образованные от глагольных словосочетаний и обозначающие вещные и личные наименования, хотя и приобретают признак цельнооформленности и воспроизводят целостную, нечленимую единицу мышления – один концепт, тем не менее сохраняют семантическую связь с глаголами. Основы глагола выступают в подобных сложных словах в качестве второго компонента и являются опорными, т.к. они составляют стержень сложного слова как структурном, так и семантическом отношении. Они обозначают производителя действия, названного глагольной основой. Так, слова стеклодел, винодел, маслодел, сукнодел, сыродел, бракодел и др., объединенные компонентом –дел, скре-

138

плены общностью функции – «делать что-то». По отношению к нему первые компоненты называют объект этого действия, т.е. конкретизируют действие производителя. На фоне второго компонента, который является инвариантным, первые компоненты предстают как вариативные, формирующие поле объекта. Вместе с тем второй компонент сложного слова не употребляется самостоятельно, он как бы «привязан» к первому. Регулярно образуя новые сложные слова, он берет на себя функцию суффикса, хотя и сохраняет лексическое значение соответствующего мотивирующего глагола. Переходное состояние второго компонента вещных и личных наименований (от основы к суффиксу) дает лингвистам повод по-разному толковать их. В «Русской грамматике-80» образованные от глагольных словосочетаний существительные называются словами со связанными опорными компонентами Н.М.Шанский (Н.М.Шанский, А.Н.Тихонов. Словообразование. Морфология. – М., 1981) относит их к словам, образованным с помощью суффиксоидов. П.В.Чесноков называет их прогрессирующими полусловами, а части сложного слова – регрессирующими полусловами (в силу постепенной потери ими статуса самостоятельного слова; см.: П.В.Чесноков. Явление переходности между словом и единицами ближайших к нему уровней // Переходность и синкретизм в языке и речи. М., 1991. С. 14-22).

Вслед за Л.П.Катлинской (Л.П.Катлинская. Живые способы создания русских слов. – М., 1995) мы считаем вещные и личные наименования, образованные от двух основ, словами со связанными основами (корнями), т.к. они состоят не из целых самостоятельных слов, а из связанных корней: водовоз=вод+о+воз,

скалолаз=скал+о+лаз, ледокол=лед+о+кол.

Второй связанный корень подобных сложных слов помогает создать большое количество лексических единиц по строго системным правилам соответственно номинативным потребностям языкового коллектива. В поверхностной словообразовательной структуре таких наименований реализуется в основном общая модель «существительное со значением «объект деятельности» + основа глагола с общей семантикой «действие»: сталевар (варить сталь), лесоруб (рубить лес), правдолюб (любить правду), китолов (ловить китов) и др. Первый компонент может обозначать также: а)средство, с помощью которого осуществляется действие – турбовоз, атомоход, электроход и др.; б)место свершения действия – планетохо, луноход, болотоход.

Один и тот же опорный компонент сложного производного слова может реализовать в зависимости от сочетаемости с первым компонентом разные значения мотивирующего глагола, что обеспечивает способность сложного слова покрывать более широкий и разнообразный круг значений. Например, связанный корень –вод в качестве опорного компонента сложного слова может соотноситься с разными значениями глагола водить и проявлять разные синтаксические связи с первым компонентом. В словах типа кукурузовод, хлопковод, скотовод, оленевод опорный компонент –вод соотносится по смыслу с глаголом разводить. В производных парниковод, полевод первый компонент указывает не на объект, а на место действия: «тот, кто выращивает (разводит) что-либо в парнике, поле». В слове шелковод нарушена смысловая связь между компонентами (нельзя разводить шелк). Возможно, здесь произошло сокращение слова шелкопрядовод в силу его «громоздкости», а это, в свою очередь, привело к

139

изменению семантического значения компонента –вод (специалист по шелководству). В сложных наименованиях типа экскурсовод, кружковод, плотовод в компоненте –вод реализуется значение «руководить». В сложных существительных, обозначающих устройства, механизмы, компонент –вод соотносится со значением «двигать, перемещать»: дисковод, пульповод, волновод и т.д.

Как видно из проанализированных сложных наименований с компонентом

–вод, его связь с мотивирующим глаголом водить различна в зависимости от первого компонента: она семантически и синтаксически прозрачна в наименованиях типа овощевод, экскурсовод и менее выражена в словах типа шелковод, пульповод, что и дает в свою очередь основание отнести его скорее к словообразующему форманту.

Таким образом, первый и второй компоненты сложного слова выполняют свои строго определенные функции. Первый компонент выделяет «объект из класса тождественных объектов по определенному признаку», т.е. определяет, конкретизирует второй. Второй, опорный компонент, представленный глагольной основой, дает общую морфологическую и семантико-категориальную характеристику всего сложного слова. Такое соотношение между компонентами сложного слова и позволяет создавать новые слова на базе уже существующих, ибо, как отмечает Е.С.Кубрякова, «имея готовое обозначение для данной реалии, человек проще соотносит мир действительности с миром своих концептов» (см.: Е.С.Кубрякова. Роль словообразования в формировании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. М., 1988).

Анализ примеров с компонентом –воз показал, что по модели «основа существительного + основа глагола» от одних и тех же глагольных словосочетаний могут быть образованы как личные наименования, так и вещные, соотнесенные с определенного рода предметами реальной действительности. Это словообразовательное явление объясняется не семантико-словообразовательными закономерностями, а скорее экстралингвистическими факторами. Дело в том, что с развитием техники, механизации и автоматизации многие операции труда человека (деятеля) начали заменять машины, автоматы, а глаголы соответственно приобрели функцию «двойного представительства», т.е. стали обозначать действия, которые могут выполнять как человек, так и различные механические,

автоматические устройства, ср.: оленевод и пульповод; землемер и секундомер; дровокол и дырокол и т.д.

Словосложение как способ образования вещных и личных наименований в немецком языке еще более активен и продуктивен, чем в русском. Оно является, по утверждению М.Д.Степановой, «ведущей тенденцией в развитии немецкого языка, поскольку его словарный состав постоянно обогащается за счет притока новых сложных слов» (М.Д.Степанова. Словообразование современного немец-

кого языка. – М., 1953. С. 359).

Немецкие сложные наименования вещей и имен деятеля допускают двоякую мотивацию, что вызывает споры среди германистов. Одни лингвисты (О.Бехагель, В.Хенцен) считают мотивирующими подобных словообразований глагольные словосочетания и относят их к модели суффиксальных слов-сраще- ний. Согласно точке зрения данных лингвистов наименования der Pizzabacker образовано по суффиксальной модели Pizza backen (печь пиццу) + -er.

140