Сборник статей - Язык и мышление. 2006г

ловное «I could…/Я мог(ла) бы…» и повелительное «do» наклонения, сочетание глагола used to…, приравниваемое к использованию глагола в прошедшем времени. В приведённом отрывке оба героя также пользуются архаичными формами «canst» (вместо «can/могу») и «thou» (вместо «you/ты»), что является предметом изучения лексического уровня. И манипулятор (лиса), и жертва (петух) тяготеют к использованию простых синтаксических конструкций. Однако лиса мастерски передает инициативу разговора петуху: начав с вопроса, она побуждает петуха задать вопросы ей, отвечает на них и провоцирует его перейти к действиям (последняя фраза лисы «Do it» представляет собой повелительное наклонение глагола «to do») – продемонстрировать свое умение кричать, закрыв один глаз.

Синтаксический уровень. Данный ярус представлен в языке в виде словосочетаний, предложений, микротекстов и текстов. Именно такие языковые единицы являют собой тот контекст, в котором раскрывает своё полное значение единица лексического уровня – слово. При понимании синтаксических единиц важно помнить, что «человек думает всё-таки не словами: единицей мышления <…> является не слово, а мысль. <…> На уровне языка суждению соответствует предложение, но не отдельно взятое слово»

(А.В.Пузырев 2002: 53).

Рассмотрим в качестве примера синтаксических приёмов манипуляции эпизод из русской народной сказки «Напуганные медведь и волки»:

«Видит кот серый лоб, что дело плохо, стал кидать в волков еловые шишки да приговаривать: «Раз волк! Два волк! Три волк! Всего-то по волку на брата. Я, мурлышко, давеча двух волков съел, и с косточками, так ещё сытёхонек; а ты, большой братим, за медведями ходил, да не изловил, бери себе и мою долю!» Только сказал он эти речи, как козёл сорвался и упал прямо рогами на волка. А мурлыко знай своё кричит: «Держи его, лови его!» Тут на волков такой страх нашел, что со всех ног припустили бежать без оглядки» (Народные русские сказки 1957 т.1: 67).

Манипулятивными свойствами на синтаксическом уровне языка могут обладать как сложные синтаксические конструкции, так и неполные, односоставные предложения. Если принять употребление односоставных предложений в речи говорящего за отступление от привычной нормы (двусоставных предложений), то можно констатировать тот факт, что выход за рамки языковой нормы также является манипулятивным приёмом, который характеризуется большей экспрессивностью и выразительностью.

Речь кота в цитируемом отрывке начинается с ряда односоставных предложений: «Раз волк! Два волк! Три волк! Всего-то по волку на брата» и оканчивается сложной фразой, имеющей сочинительную и подчинительную связи в своём составе: «Я, мурлышко…». Цитируемая конструкция, содержащая в себе повествование в настоящем и прошедшем времени и усиленная предло- жением-приказом «…бери себе и мою долю!», обладает, на наш взгляд, некоторой синтаксической избыточностью, что и позволяет коту-манипулятору произвести желаемый эффект: напугать медведя и волков. Таким образом,

121

определённой силой манипулятивного воздействия могут быть наполнены различные синтаксические единицы, однако конструкции, выходящие за нормативные рамки (как неполные, так и, наоборот, избыточные по своему составу), демонстрируют бόльшую эффективность психологического воздействия.

Каналогичным приёмам манипулятивного воздействия прибегает и лиса

вшотландской народной сказке «How the wolf lost his tail/ Как волк остался без хвоста»:

«“I smell a very nice cheese, and” (pointing to the moonshine on the ice)

“there it is too.”

“And how will you get it ?” said the wolf.

“Well, stop you here till I see if the farmer is asleep, and if you keep your tail on it, nobody will see you or know that it is there. Keep it steady. I may be sometime coming back.”

So the wolf lay down and laid his tail on the moonshine in the ice, and kept it for an hour till it was fast.» (Scottish fairy and folk tales 1901: 94)

«– Я чую здесь запах сыра и (показывая на отблеск света луны на льду) здесь тоже.

– Как же ты собираешься его достать? – спрашивает волк.

– А ты посиди здесь, пока я посмотрю, как заснёт фермер; если ты прикроешь его своим хвостом, то никто не увидит и не узнает, что сыр здесь. Не шевелись. Я, возможно, задержусь.

Улёгся волк на льду и положил свой хвост на лунный свет, так и держал его целый час, пока он не примёрз».

Обратим внимание на сложную синтаксическую конструкцию, начинающуюся с просьбы: «Well, stop you…/ А ты посиди…», в которой присутствует обстоятельственная («till/пока»), условная («if/если»), и дополнительная («that/что») подчинительная связь. Лиса словно выстраивает тонкую нить доказательств, объясняя волку, зачем ему нужно так долго сидеть на льду. Затем следует предложение-приказ: («Keep it steady./ Не шевелись.») и вновь ненавязчивое объяснение: «I may be…/Я, возможно…». У волка остается ощущение полной правоты лисы и желание следовать её указаниям. Так, умелое сочетание манипулятором предложений различных типов (односоставное

– двусоставное, простое – сложное, просьба – приказ) и наличие некоторой избыточности (например, различные виды подчинительной связи в сложных фразах) формируют повышенную выразительность речи и тем самым являются важнейшим составляющим элементом манипулятивного поведения говорящего.

Подводя предварительные итоги наблюдений над приведёнными выше и другими имеющимися у нас примерами, отметим, что, проявление манипулятивного поведения в речи наблюдается как в англоязычной, так и в русскоязычной литературе и обнаруживает значительное сходство в языковом выражении: речь манипулятора часто характеризуется ярко выраженной стили-

122

стической окраской, нередко выходит за рамки нормы, всегда индивидуализирована, избыточна и экспрессивна.

Цитируемая литература:

Веретёнкина Л.Ю. Стилистика манипуляций //Язык и мышление: психологические и лингвистические аспекты. Материалы 3-ей Всероссийской научной конференции (Пенза, 13-17 мая 2003г.)/Отв. ред. проф. А.В. Пузырёв. – М., Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ имени В.Г.Белинского; Администрация г. Пензы, 2003. – 189с.

Гуляйкина С.О. Элементы и единицы манипулятивного воздействия (на материале английского и русского языков) //Язык и мышление: психологические и лингвистические аспекты. Материалы 3-ей Всероссийской научной конференции (Пенза, 13-17 мая 2003г.) /Отв. ред. проф. А.В. Пузырёв. – М., Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ имени В.Г.Белинского; Администрация г.Пензы, 2003. – 189 с.

Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. – М.: ЧеРо, Изд-во МГУ, 2000. – 344 с.

Кара-Мурза С.К. Манипуляция сознанием в России сегодня.– Алгоритм, 2001. – 544 с. (Серия: История России. Современный взгляд).

Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. – Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1986. – 365 с.

Пузырёв А.В. Элементы и единицы русского языкового мышления, русского языка, русской речи и коммуникации и нуль в курсе «Современный русский язык»//Актуальные проблемы лингвистики в вузе и школе (Пенза, 23-27 марта, 1999г.): Материалы 3-ей всероссийской Школы молодых лингвистов. – М., Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ имени В.Г.Белинского, Пензенский ИПКиПРО, 1999. – С. 13-28.

Скребнев Ю.М. Очерк теории стилистики. – Горький, 1975. – 179 с. Народные русские сказки: В 3-х томах./Составитель А.Н.Афанасьев. Т.1.

– М.: Государственное издательство худ. лит-ры, 1957. – 515 с.

Scottish fairy and folk tales. Selected and edited with an introduction by Sir George Douglas. – New York: A.L. Burt Company, 1901. – 360 p.

Докт. пед. наук Н.Д.Десяева (Саранск)

ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ СОВРЕМЕННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Политическое мышление представляет собой «процесс обобщенного и опосредованного отражения мира политики, деятельности, связанной с отношениями между теми или иными социальными группами и управлением обществом» [Серегина И.А.]. Принципы такого управления так или иначе отражаются в публичной политической речи (автором которой является человек, представляющий ту или иную общественную группу, партию или органы го-

123

сударственной власти), которая является одним из основных средств реализации политического мышления.

Политическая речь анализируется в отечественной филологии с точки зрения стиля [Костомаров В.Г.], жанра [Хазагеров Т.Г.], средств воздействия на адресата [Стернин И.А.]. Одним из важнейших аспектов исследования политической речи в аспекте отражения в ней политического мышления представляется избранная автором риторическая стратегия, план влияния на собеседника с помощью речи. Такое влияние в политической речи предполагает реализацию определенного риторического идеала (наиболее общих требований к речи и речевому поведению, сложившихся в данном обществе в данное время) через проявление индивидуальности автора. Очевидно, что в политической речи задача (убедить собеседника, склонить его к своей точке зрения) вступает в противоречие с риторическим идеалом сотрудничества, диалога (преобладающим идеалом современного общественного сознания).

Не останавливаясь на индивидуальном стиле современных политиков, отметим, что анализ их высказываний позволяет сделать вывод о том, что “отношения” риторического идеала современности и интенции (коммуникативного намерения) политической речи представлены в трех основных типах риторических стратегий. Их можно условно назвать стратегией силы, стратегией здравого смысла и стратегией шока. Данные стратегии наиболее ярко проявляются в выборе предмета речи (предмета обсуждения, заявления и под.) и в отношении к собеседнику. Все это, в свою очередь, отражается в выборе тех приемов и средств, которые позволяют создать тот или иной жанр политической речи. Рассмотрим некоторые особенности риторических стратегий с учетом каждого из названных параметров.

Предмет речи. Известно, что в политической речи любого жанра рассматриваются общественно значимые вопросы. При этом стратегии силы и стратегии здравого смысла практически не различаются в аспекте выбора предмета речи. Но первая из них предполагает высокую степень уверенности в значимости предмета речи, правильности высказываемой точки зрения и под. (в речи используется, например, констатация факта как высшая степень уверенности, автор употребляет вводные слова с подобной семантикой: безусловно, конечно и под.). Речь политика, осмысливающего современные социально значимые события с позиций стратегии силы, насыщена с одной стороны, ключевыми словами, позволяющими недвусмысленно передать оценку предмета, с другой – номинациями общечеловеческих и национальных ценностей. Реализация стратегии здравого смысла предполагает осторожное выражение оценок предмета речи, подчеркнутую в речи готовность к отступлению от той или иной уже выраженной позиции. При реализации стратегии шока раскрытие предмета речи сопровождается обращением к “запретным”, неуместным темам, дополняющим основную. К ним можно отнести неуместные подробности личной жизни, сведения из области “совершенно секретно”, формулировки вульгарных или агрессивных оценок происходящего и под.

124

Отношение к собеседнику. Данный параметр реализации риторической стратегии проявляется с учетом линий “равный” – “неравный”(“высший” или “низший”); “значимый” – “незначимый”. Как равный собеседник рассматривается при реализации риторической стратегии силы. При этом используются средства идентификации автора и адресата речи: местоимение “мы”, глаголы первого лица множественного числа, образования с приставкой со- (“сограждане”, “соотечественники” и под.). При реализации стратегии здравого смысла собеседник в определенном смысле рассматривается как “высший”, автор речи стремится представить в своем высказывании одновременно несколько позиций (“с одной стороны, …, но с другой – …”), оставляя за собеседником право выбора верной, истинной. Речь при этом насыщена союзами с противительным значением, глаголами в условном наклонении, сложноподчиненными конструкциями с придаточными условия. При реализации стратегии шока собеседник рассматривается как незначимый (или малозначимый). Высказывания насыщены информацией о личности автора, личными и притяжательными местоимениями первого лица.

Вместе с тем в языке жанров современной политической речи отразилась и такая черта современного политического мышления, как осознание необходимости совместить стремление убедить собеседника в правильности той или иной точки зрения (или выбранной позиции) с готовностью к диалогу, сотрудничеству.

Аспирант А.Ю.Елоева (Владикавказ)

ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ КОННОТАЦИИ МЕЖДОМЕТИЙ

ВЯЗЫКЕ ОСЕТИНСКОГО ФОЛЬКЛОРА.

Восетинском языкознании по сей день остается очень много вопросов, связанных с семантико-стилистическими функциями междометий.

До сих пор нет, даже, четкой классификации междометий. Скажем, в «Грамматике осетинского языка» под редакцией Г.С.Ахвледиани к междометиям относят и формулы проклятий, включая их в группу междометий «общего характера». Мы же склонны считать подобные внеструктурные компоненты предложения особой формой (средством) выражения экспрессивности. Эти речевые формулы мы называем инвективами.

Здесь ниже попытаемся рассмотреть некоторые эмоциональноэкспрессивные звучания междометий в языке осетинского фольклора. Как правило, эти лингвистические единицы вольно-невольно предстают выражением душевного крика, состояния говорящего и тем самым приобретают определенные психологические (вернее, психо-лингвистические) коннотации. Сказанное особенно характерно междометиям, функционирующим в языке осетинского фольклора. Здесь в различных жанрах мы сталкиваемся с изумительным изобилием разнообразных типов этих естественных выразителей душевного крика носителей языка. Объясняется это тем, что именно разговорный стиль речи, как никакой другой, наиболее часто использует междоме-

125

тия, которые помогают ярче выразить эмоции, чувства, волю человека и тем самым оживляют фольклорный текст.

Как известно, междометия, выражающие эмоции и чувства, богаты оттенками значения и, в зависимости от данного контекста и интонации, одно и то же междометие может выражать различные чувства. Скажем, ситуационное междометие гъæ может выражать пренебрежение: Гъæ, фесæфæй,

Балсæджы Цалх! «А-а (с придыханием), пропасть бы тебе, Балсагово Колесо!»; угрозу: Гъæ, кæлæнгæнæджы фырт, кæлæнгæнæджы. «А-а, колдуний сын, колдуний»; ужас: Гъæ, хуыцау мæ куыд федта! «А-а, букв. бог меня как видел (застал, достал)»; удивление с оттенком возмущения: Гъæ, нæ йæ фæсайдтай ды. «А-а, ты его не обманул».

Напротив, значимое междометие ау всегда выражает удивление: Ау! Æмæ йын уæдæ цæмæй тæрсыс? «Ау! Тогда что ты за него боишься?» Ау, уый дæ сæр у? «Ау (неужели), это твоя голова?».

Иногда использованное междометие как бы предупреждает о психологическом настрое говорящего и предопределяет данный контекст. Например, сочетание междометия йе с обращением говорит о наличии просьбы в кон-

тексте: Йе, хуымæллæг, бауром мын æй уый мæ туджджын у. «Эй, хмель, останови мне его, он мой кровник». Йе, Сослан! Мæнæн стыр дзæнæт ис мæрдты, æмæ мемæ куы уаис, уый мæ фæнды. «Эй, Сослан! У меня большой рай в загробном мире, и мне хочется, чтобы ты был со мной».

Взависимости от того, в каком психологическом состоянии находится говорящий, он может одно и то же междометие произнести по-разному, что послужит причиной появления иного эмоционально-стилистического оттенка. Например, междометие уæууа может означать сожаление, жалость: Уæууа!

Цæй царæфтыд баци!.. «Уаууа (ой-ой)! Как это он пропал (умер)!..» Более протяжное произнесение согласного звука у в следующем контексте придаст фразе некую окраску укора. Уæуу-уа, мах рынчыны бахъыгдарæм, уый худинаг уыдзæн. «Уæуу-уа, чтобы мы побеспокоили больного, это будет неудоб-

но». Протяжное произнесение и согласного и гласного звуков «кричит» о фи-

зической боли. Уæ-æу-уау!- фæцыдис та чызджы хъæр уæйыджы æлхыскъæй. «Уа-ау-уау!- раздался опять крик девушки, когда великан ущипнул её».

Впредложениях междометия чаще всего ставятся в начале, изредка в середине и в конце. Все это, естественно, детерминировано характером речевого жанра.

Аспирант Ю.А.Золотарева (Ульяновск)

О ЧЕТЫРЁХ СТУПЕНЯХ СУЩНОСТИ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ (К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА)

Под лингвистическими преступлениями мы понимаем использование языковых средств в СМИ в целях манипуляции общественным сознанием; это один из вариантов бесструктурного управления людьми, т.е. искажение исто-

126

рии, объективной реальности, искусства, видения мира и др. (примеры см.: Энциклопедия… 1999: 691).

Вероятнее всего, могут быть отмечены следующие особенности лингвистических преступлений (далее – ЛП): 1) возможны только на уровне общественного сознания; 2) это своего рода политическая манипуляция, тиражируемая через СМИ; 3) дают возможность бесструктурного управления обществом по внедрению в его умы «естественного» и «нормального» видения ситуации; 4) служат политическим орудием, т.е. некто в своих интересах искажает историю народа (вместо реальных фактов и суждений дает ложную информацию, изменяя представление общества о самом себе так, что последнее и начинает думать необходимым для манипулятора образом, а не иначе); 5) формируют такие знания, которые не позволят людям самостоятельно разобраться в происходящих событиях.

Есть все основания полагать, что любое государство манипулирует сознанием своих граждан, навязывая им необходимое видение событий. «Больше того, неспособность власти и ее уполномоченных структур к действиям манипулятивного типа есть признак failed state – «провалившегося государства»… Если государство способно навязывать свое ранжирование текущих событий и медиасюжетов по уровню их значимости, значит, ситуация под контролем» (Д.В.Алексеев 2005: 51).

Причем, если раньше это была не скрытая манипуляция, а прямая, скажем так, открытая «угроза», то сегодня все большее распространение получает скрытая манипуляция общественным сознанием как средство управления государством. При этом многие средства воздействия на массы уходят в плоскость словесной манипуляции, что и являет собой лингвистические преступления.

Для дальнейшего исследования ЛП нам представляется целесообразным использование тетрахотомии «мышление-язык-речь-коммуникация», требующей видеть в предмете изучения четыре ступени его сущности: уровни бытия, сущности, явления и действительности (уровни всеобщего, общего, особенного и единичного) (А.В.Пузырёв 1995: 36).

Рассматривая лингвистические преступления с точки зрения данной тетрахотомии, мы придем к следующим предположениям:

1. ЛП на уровне мышления – это выраженные в слове манипуляции политического характера, растиражированные в СМИ с точки зрения сознательного/бессознательного их использования (отправления). Воздействие может строиться на обращении к чувствам человека. О ЛП на уровне мышления можно говорить, когда с помощью СМИ навязывается человеку (массам) саморазрушительный образ мысли, или, что одно и то же, формируется неадекватная картина мира. «В годы перестройки советский человек как бы потерял личный контроль над действительностью своей жизни – над настоящим и прошлым. Огромным успехом в формировании «нового зрения» в СССР была, например, прививка политического термина «застой», которым советское руководство, а потом и все общество стали характеризовать свое недавнее

127

прошлое. Тем самым замечательно подтвердилась идея Фрейда о том, что прошлое формируется из будущего при помощи механизма, «покрывающего воспоминания»: новая антикоммунистическая модель будущего породила мазохистское отношение к прошлому» (Д.В.Алексеев 2005: 58).

Ещё один пример: после 1991 г. был предложен переход комплектования ВС на контрактную основу с целью создания «профессиональной» армии. Термин «профессиональная армия» появился после I-ой мировой войны, когда руководители многих стран испугались народных масс с оружием в руках. Сегодня для многих «контрактная» «профессиональная армия» является синонимом «победоносной армии». Профессионализм армии определяется уровнем боевой подготовки. Реформаторы путают два понятия: 1) всеобщее воинское обучение населения; 2) выполнение обязанностей воинской службы по защите Родины. («Мера за меру» 2006: 3). Это простой, но необходимый прием манипуляции сознанием – «сокрытие истинного имени социальных групп, явлений или общественных течений» (С.Г. Кара-Мурза 2006: 437).

2.ЛП на уровне языка – это типичные языковые модели и единицы, лежащие в основе тех или иных ЛП. Замена русских слов, «составляющих большие однокорневые гнезда и имевших устоявшиеся коннотации, на иностранные или изобретенные слова приняла на радио и телевидении России такой размах, что вполне можно говорить о семантическом терроре, который наблюдался в 30-е годы в Германии» (С.Г.Кара-Мурза 2006: 416). В качестве таких типичных языковых моделей ЛП выступают:

• на лексическом ярусе:

– эвфемизмы – говоря вместо «преступление» «трагедия», говорящий тем самым делает неуместным разговор об ответственности, ибо у преступления виновник есть, а у трагедии его нет (Языкознание. Русский язык. 1999: 691), вместо слова капитализм в официальных документах употребляется словосочетание рыночная экономика, вместо беженцев – временно переме-

щённые лица (С.Г. Кара-Мурза 2006: 415);

– метафоры – борьба за мир, война с бедностью, инакомыслие;

– пресуппозиции (информация, которая неявно содержится в высказы-

вании): – Разве вы не знаете, что беспорядки уже прекратились?; Голосуй сердцем!

– «псевдособытия», повторение и др.;

• на синтаксическом ярусе:

– пассивный залог вместо активного – захвачены заложники, захват заложников (Энциклопедия… 1999: 691);

– конструкции с отглагольными именами;

• на морфологическом и других ярусах.

3.ЛП на уровне речи – растиражированные в СМИ речевые высказывания, словосочетания, понятия, отмеченные манипуляцией политического характера безотносительно плана восприятия этого выражения кем-либо другим. Например, слоган «Голосуй сердцем!» из предвыборной агитации. «…есть нечто, чего русские не любят больше Ельцина – гражданская война.

128

Это и стало «наживкой» кампании «Голосуй сердцем!», где о Ельцине и его планах не было сказано ни одного хорошего слова, но агитация изобиловала «псевдособытиями», описывающими возможности гражданской войны, если Ельцина не будет» (В.Г.Федотова 2005: 97).

4. ЛП на уровне коммуникации – растиражированное в СМИ одной и той же информации/ситуации с точки зрения ее восприятия конкретным носителем языка, иначе говоря, это убеждённость или же принятие ложной информации как истинной. Например, в период нацистской Германии отступление называлось не иначе как Frontbegradigung – «выравнивание линии фронта». (Энциклопедия… 1999: 692). Проведённое нами небольшое исследование показало, что «выравнивание линии фронта» обычно предполагает у реципиентов следующее понимание этого выражения: «переход на новые, менее уязвимые позиции», «рассредоточение боевых блоков по строго определённой позиции», «наступление» и др. И никто не воспринял это выражение как собственно отступление, т.е. как то, что и обозначалось. Несоответствие значения слова его референту как раз и является одним из самых ярких параметров лингвистических преступлений.

Цитируемая литература:

Алексеев Д.В. Государство и манипуляция // Общественно-политический ежемесячный журнал. – 2005. – Сентябрь. – № 7. – С. 50-62.

Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. – М.: Эксмо, 2006. – 832 с.

О «контрактниках» и «профессионалах» // Мера за меру. – 2006. – Февраль. – № 05. – С. 3.

Пузырёв А.В. Опыты целостно-системных подходов к языковой и неязыковой реальности: Сборник статей. – Пенза: ПГПУ имени В.Г.Белинского,

2002. – 163 с.

Федотова В.Г. Манипуляция как субститут демократии // Главная тема: Общественно-политический ежемесячный журнал. – 2005. – Сентябрь. – № 7.

– С. 92-106.

Энциклопедия для детей. Т. 10. Языкознание. Русский язык. – 2-е изд., испр. / Гл. ред. М.Д.Аксёнова. – М.: Аванта+, 1999. – 704 с.

Аспирант О.В.Ильина (Екатеринбург)

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ СОВРЕМЕННЫМИ СМИ МЫСЛИТЕЛЬНЫХ СТЕРЕОТИПОВ БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК/ БЕДНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Если в советское время оппозиция богатые – бедные (о людях) была на периферии общественного сознания, относилась к реалиям капиталистического общества, то на современном этапе она снова оказалась в центре соци- ально-психологических проблем (Г.С.Галиулина, Г.Дилигенский, Л.В.Енина и др.).

129

Языковая ментальность класса, социокультурной группы проявляется в наборе стереотипов, отражающих групповые культурные установки, и в выборе языковых средств, привычно используемых носителями данной группы для выражения социальной оценки определенного явления. Стереотипы существуют на ментальном уровне и соотносятся с «наивной картиной мира». Исследователи подчеркивают, что стереотипы заключают в себе некий обобщенный образ действительности, данный индивидууму до его собственного опыта и независимо от него (Е.Бартминский, В.В.Красных, Ю.Е.Прохоров и др.). Наша задача – выявить языковые средства выражения мыслительных стереотипов в речевой ткани газетного текста.

В рассматриваемых федеральных и региональных газетных изданиях стереотипные представления о богатых и бедных даются в противопоставлении. Основой противопоставления богатых и бедных является материальная обеспеченность; выделяются также частные противопоставления, основанные на цивилизационных, территориальных, нравственных, политических контрастах. Оба члена оппозиции получают предметно-коннотативные наращения, погружающие их в концептуальное пространство, не обязательно имеющее отношение к деньгам. Так, например, к бедным традиционно причисляются жители регионов, сел, маленьких городов, к богатым – население столиц

(Москва, Санкт-Петербург) (Конечно, в колонию женщин привели разные тропинки. Но объединяет их одно: сидят здесь не самые богатые женщины. Многие – из медвежьих уголков России, где нищета и беспросветность). На языковом уровне стереотип бедный человек реализуется через стандартноинформативные единицы: бедный, малообеспеченный, малоимущий и др. Активно используются экспрессивные фразеологизмы, картинно-образно передающие ментальные представления о бедности (скрести по сусекам, еле сво-

дить концы с концами, затянуть пояс и др.), устойчивые сочетания ни копейки, получать копейки, экономить каждую копейку и др. Для языкового выра-

жения стереотипа богатый человек используются номинации богатый, со-

стоятельный, обеспеченный, языковые клише иметь достаток выше среднего, обеспеченные слои населения, а также номинация олигарх, которая в языке является нейтральной, а в газетных контекстах приобретает устойчивую отрицательную коннотацию и др. Отрицательная оценка богатых и обогащения также реализуется с помощью слов с собственно оценочным значением (не-

нормально, возмутительно, безобразие) и слов, значение которых содержит эмоционально-экспрессивную оценочную добавку (нажива, беспредел, не-

справедливость, делёжка и др.).

Оппозицию богатый человек/бедный человек в современных газетных текстах нельзя считать абсолютно устойчивой. По нашим наблюдениям бедный человек в газетном тексте, как правило, оценивается как честный труженик, обладающий высокими нравственными качествами. Богатые традиционно характеризуются как виновники бедности, а само богатство оценивается отрицательно как приобретенное нечестным путем и потому аморальное. С другой стороны, об изменении стереотипов мышления свидетельствует отри-

130