3.2. Мотивы смерти и безумия. Смена названия.

Для драматургии Нины Садур в целом характерны персонажные заглавия (ср: «Панночка», «Чудная баба», «Памяти Печорина», «Летчик», «Немец»). Персонажным заглавием обозначена и инсценировка «Брат Чичиков». Кому и почему Чичиков стал братом?

Впервые «братом» называет Чичикова загадочная Незнакомка, в образе которой прослеживается архетип тени. По определению Е. Мелетинского, «Тень – это оставшаяся за порогом сознания бессознательная часть личности, которая может выглядеть и как демонический двойник».¹¹⁹ Незнакомка – персонаж соблазнительный и соблазняющий, испытывающий героя, словно Мефистофель. Несомненно, демонические и обортнические черты присущи Незнакомке, что было замечено нами немногим ранее. Она словно внутренний голос, «второе Я» Чичикова, нашептывающий ему разные идеи.

Тень – тёмный попутчик – в христианской традиции имеет массу аллегорических и переносных значений. Тень является синонимом к словам «душа» и «призрак», воспринимается как неотделимое составляющее человека, либо как самостоятельная субстанция, некогда бывшая человеком. Архетипический сюжет, в котором проявляетсяТень, рассматривается как двойничество по двум линиям — либо раздвоение, либо удвоение существа.¹²⁰

Чичиков бежит от пограничников, и Незнакомка словно вторит: «беглая я душа»,¹²¹подчеркивая свое родство с главным героем. В другой момент, Незнакомка уверяет, что только кажется Чичикову, т.е. она словно вымышлена его сознанием. Незнакомка-тень несколько раз просит Чичикова поиграть с ней. Сцена игры не единожды намекает, что играет Чичиков с собственной Тенью:

«Чичиков. Эй, эй, без щекотки! Я её не люблю! Я боюсь!

Незнакомка (щелкает и свистит). А вот ястреб – так-так! (Атакует Чичикова.) Мой крылатый – так-так! <…>Ах, Павлуша, будет, будет, ведь я боюсь щекотки!

Чичиков (задыхаясь). Упрел. Продышаться надобно. Сердце выпрыгивает. А играть как приятно! Только не щекотать! Обидно в самом деле. <…> Я буду ястребом! (Атакует Незнакомку.)

Незнакомка. Ястреб! Душегуб! Мама! Мы боимся! Ястреб, не души нас, не губи нас!

Чичиков увидал себя в зеркало, резко встал»¹²²

В зеркале Чичиков видит себя одного, несмотря на то, что Незнакомка в момент этот стоит за спиной и всё еще разговаривает с ним. Таким образом, она не только ведьма, оборотень из мира мертвых и кажущийся призрак, но и, в первую очередь, травмированное сознание Чичикова: его тайные влечения, его совесть, его судья, его «сестра».

В художественном мире Садур гоголевский персонаж раскрывается, таким образом, с иной стороны, посредством «диалогизированного самосознания». Чичиков на протяжении всей пьесы строит диалог с Незнакомкой – и слушает её, и спорит с ней, и вторит ей. О таком типе самосознания упоминал М. Бахтин: «Овладеть внутренним человеком, увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствования в него. Нет, к нему можно подойти и его можно раскрыть – точнее, заставить его самого раскрыться – лишь путем общения с ним, диалогически. <…> Только в общении, во взаимодействии человека с человеком раскрывается и «человек в человеке», как для других, так и для себя самого».¹²³

Роль Незнакомки в пьесе вполне очевидна: она, приходя и разговаривая с Чичиковым, являет собой действенную силу, направляющий вектор его путей и поступков. Разговаривая с ней, Чичиков раскрывает свою душу, проходит свой путь очищения.

«Братом» называют Чичикова, помимо Незнакомки, и помещики, и скупленные им души в финале. Наконец, и сам Чичиков обращается к себе в монологе без помощи Незнакомки: «А по России-то их, ой, сколько, мертвых, мамочки вы мои. А? А? Брат Чичиков?»¹²⁴ Таким образом, Чичиков становится «братом» всей России, и сквозь него раскрывается болезненное, безумное сознание Руси и всего мира:

«Чичиков. А вы по-честному – окиньте взором! Кто ж ее так обмызгал-то?<…> Она сама летит куда-то, вся летит, и куда, зачем? А может земли этой и вовсе нету?! Может, это я сам как-нибудь завалился в щель, и она мне кажется?»¹²⁵

Через героя мы видим не только Россию, но и весь мир – загадочным, бесовским, двоящимся между Добром и Злом в безрассудстве.

Мотивы смерти и безумия – ключевые в творчестве Нины Садур. Безумие зачастую приводит к смерти героев, а сама смерть изображается безумной и абсурдной.

Из карнавальности, связанной с итальянскими страницами жизни самого Гоголя, Чичиков проваливается в круговерть смерти и тьмы. После распекания Селифана, Чичиков, заплутавший во «тьме непроглядной», просит посмотреть, не видится ли где живой огонек. В ответ слышится: «Одно мёртвое во все дали. Кресты да кусты».¹²⁶ На своем пути главный герой то и дело сталкивается с мертвыми. Это и, как кажется Чичикову, Незнакомка с «известковым» лицом, и мужики, встречающиеся Чичикову по пути в Маниловку. Смерть не воспринимается ими как нечто ужасное, как исчезновение с лица земли, поэтому они со спокойствием рассказывают, кто и как умер. Следует отметить, что потустороннее, слышимое и видимое в пьесе «Панночка» одним Философом, в инсценировке «Мертвых душ» присутствует наравне и вместе с реальностью. Более того, становится не ясно, что происходит наяву, а что рисует себе больное сознание Чичикова. Кажется, что всё вокруг сошло с ума, что смерти вокруг больше, чем жизни:

«Губернатор. Все умерли!

Чичиков (потрясен). Батюшки-светы! Они коловращаются, а за ними мертвецы стоят! Тьма мертвецов!»¹²⁷

Вслед за Гоголем Садур с сарказмом и презрением рисует «мертвую пустоту» мира помещиков, сдирает с них маски, которые скрывали лицемерие и жажду наживы. Бал у Губернатора выстраивает литературную ассоциацию с бугаковским балом у сатаны. Садуровские мертвые игроки, танцующие, толстые и тоненькие, разные дамы и помещики «коловращаются», как замечает Чичиков, в «разгорающемся бале».¹²⁸ Бал у Садур сопоставим природным явлениям, подобен стихийному бедствию:

«Бал захлестнул степь», «налетела мазурка», «бал бушует, Чичиков, обжигаясь, пляшет на краю его», «музыка омыла Чичикова и схлынула».¹²⁹

Губернатор, который изначально кажется заботливым хозяином, оказывается не способным совладать со стихией бала и безумного мира. Он отгораживается от стихии вышивкой по тюлю и заботами о приготовлении различных блюд. Губернатор словно живет в своем вымышленном мире, и безумно бредит о нашествии саранчи:

«Губернатор. Да саранчу-то. У неё ж хвост железный, а лицо жены.

Чичиков. Чьей жены?

Губернатор. Ничьей. Женщины лицо. И летела тучами. И пожирала. И народ туда же – взял и умер»¹³⁰.

Слова его сродни религиозному апокалиптическому мифу о нашествии саранчи. Ср: «Из дыма вышла саранча на землю, и дана ей была власть <…>и сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей было не убивать их, а только мучить<…> В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают Умереть, но смерть убежит от них. Саранча была подобна коням<…>лица же её – как лица человеческие; И волосы у ней, как у женщины<…> На ней были брони, как бы брони железные<…>»¹³¹

Губернатор, таким образом, подчеркивает мертвость всех окружающих вокруг и обреченность на существование в смерти и бреду. Все помещики, как и Губернатор, живут в своих иллюзорных мирах. Миры эти далеко не гармоничны, они фрагментарны и враждебны по отношению к героям. К примеру, мир Плюшкина разбивается на отдельные цветные стеклышки и меняется, словно в калейдоскопе.

Нарастание и усиление мотива безумия происходит по мере посещения Чичиковым помещиков. Кажется, что каждый из них еще более безумен, чем предыдущий. Так, безумен Собакевич, продающий Чичикову странного мертвеца с абсурдным именем Елизаветъ Воробей, и предлагающий проверить пол мертвеца по зубам. Безумен Плюшкин, остерегающийся офицеров. Более безумен Ноздрёв, который то и дело ищет укрытия и стреляет по привидевшимся врагам. Чичиков же, посещая безумцев, любезничает и играет по их правилам, сам постепенно приходя к безумию. Как отмечает А. Ю. Мещанский, «безумие рассматривается в двух аспектах: как наказание за преступление (душевная дисгармонии является следствием победы в человеке злого начала) или как реакция на абсурдность окружающего мира и его жестокость»¹³²

«Мертвыми» в пьесе оказываются не только крестьяне, но и помещики с их семьями. Так, всё поместье Маниловых оказывается утопшим в болотистом пруду:

«Агафья уходит. Тут становится видно, что со спины Агафья несомненно утопленница. <…>Всё помещение наполнилось зеленоватым сумраком. Маниловы опускаются на дно этого сумрака – в сон. Слышен далекий-далекий колокольчик дороги»¹³³

Сам Манилов же при этом рад бы упокоиться в вечности «под каким-нибудь вязом», но обречен на существование «живым мертвецом». Садур показывает, что мир, в котором утратились гармония и истинность смысла жизни, неизбежно безумен и мертв. Все действующие лица – люди, пусто существующие в мире с больным сознанием. У таких героев нет ни настоящего, ни будущего.

Важно отметить, что все герои, встречающиеся Чичикову, либо уже мертвы (как Маниловы и мужики у дороги), либо умирают по ходу пьесы. Так, Плюшкин умирает от руки служанки Мавры, марширующей и машущей саблей, словно офицер, которых остерегался помещик. Умирает и Селифан, единственный, казалось бы, живой персонаж, сопровождавший Чичикова на всём пути. В последней картине мертвый Наполеон, оказывающийся среди душ, скупленных Чичиковым, твердит ему апокалипсическое число «шесть–шесть–шесть», и купленные мертвые мужики, устраивают вокруг него безумную пляску смерти, предвещая гибель. Смерть у Садур, как отмечает М.И. Громова, «рассматривается не только как физическая, но и как духовная гибель».¹³⁴ Мертвые герои Садур действительно находятся в ситуации полнейшего отчуждения от мира, от Бога, и от самих себя. Проходящий по мертвой Руси Чичиков в итоге не выдерживает: «Дайте мне лестницу! Я к Богу моему хочу!».¹³⁵ И в этой ситуации мысль о Боге становится условием познания в трагической борьбе человека за своё спасение.