4 Балла (По н. Тихонову)

№35

Возвратившись, как он думал, никем не замеченный в свою опочивальню, князь сбросил ночную рубаху, натянул просторные, синего сукна шаровары. Дмитрий расчесал костяным гребнем свои густые волосы и подошел к открытому настежь окну. Княжеский дворец стоял на самой возвышенной части кремлевского холма – почти вся Москва была видна отсюда как на ладони, и юный государь невольно залюбовался открывшимся перед глазами видом. Прямо у ног расстилалась обширная площадь, по бокам которой высились белокаменные храмы и украшенные резьбой деревянные дворцы – хоромы московских бояр. Лучи восходящего солнца растекались по верхушкам деревьев, румянили маковки церквей и слепящим светом зажигали слюдяные окна ярко выкрашенных теремов. Налево, чуть поодаль, громоздились бревенчатые стены Чудова монастыря, а еще дальше, куда ни глянь, - крутые, увенчанные крестами вышки бессчетных церквей. Справа, внизу, за новою каменной стеной, по его, Дмитрия, велению опоясавшей Кремль, в утреннем мареве несла свои тихие воды Москва-река и слышались крики плотогонов, чаливших к берегу груженные камнем плоты. По замоскворецкой луговине среди рощ, перелесков и небольших озер кучками были рассыпаны деревни и села, а за ними, уходя в даль бескрайнюю, дыбилось необозримое море лесов. «Хороша моя Москва! – с удовольствием подумал Дмитрий. – А еще и не такое будет! Пособил бы только Господь с татарвой управиться!» Это обращение к Богу возвратило его мысли к действительности: он отошел от окна, надел поданную отроком рубаху, затянул пояс и отправился к заутрене.

Прошел десяток лет. Когда Дмитрий Иванович утвердился на великокняжеском престоле, он уже отчетливо сознавал, что власть его не будет прочной, пока Москва окружена кольцом никем не объединенных удельных княжеств, признающих эту власть на словах, на деле же сохраняющих полное самоуправление.

9 Баллов (По м. Каратаеву)

№36

Пир у царя царей.

Три террасы ступенями поднимались над дворцом. Персидские ковры застилали полы. Дымились бронзовые треножники, и в них горело ароматическое масло.

Подковами протянулись низкие столики, и возле каждого – ложе, покрытое роскошным шелковым покрывалом. Слуги бесшумно скользили, расставляя блюда с яствами.

Неподвижно застыли часовые. Хвосты на шлемах колебались, когда они поворачивались и всматривались в даль. В потемневшей долине зажигались бессчетные огоньки.

Телохранители базилевса, в золоченых панцирях, с мечами на бедрах, спрашивали имена прибывающих, указывали каждому место.

Все приглашенные были в сборе и сдержанно переговаривались. Группа македонцев держалась непринужденно. Они были в белых персидских шерстяных плащах.

Пронесся шепот: «Базилевс!» Все смолкли и выпрямились. Зазвенели арфы, запели трубы. Александра узнали не сразу. Царская одежда, пурпурная, затканная парчовыми цветами, и золотой пояс обвивали его мускулистое тело. Персидские сановники упали ниц, касаясь лбом ковра. Македонские военачальники встали навытяжку. Угрюмое, бледное лицо Александра оживилось.

- Добро пожаловать! – крикнул он по-персидски. Слуга-нубиец отвязал его позолоченные сандалии, и он возлег.

С базилевсом обедало около двадцати «счастливейших». Справа возлежал перс, брат убитого царя Дария. Слева разместились македонские начальники попарно, вперемежку со знатнейшими персидскими сановниками.

Увидев, что базилевс протянул руку к жареным куропаткам, все гости набросились на кушанья. Восхищение вызывали откормленные пулярки, начиненные фисташками, поросята, моченные в гранатовом соке, маринованные угри. Слуги подносили кованые золотые блюда, и каждый выбирал то, что хотел. На столе лежали куски сырого теста для обтирания жирных пальцев.

После бесчисленных кушаний слуги подали серебряные тазы и кувшины с теплой водой, и все омыли руки. Появились золотые кубки с чеканными рисунками охотничьих сцен. Виночерпии разливали вино, а слуги добавляли воды, сколько каждый гость им указывал. Македонцы пили чистое, не смешанное с водой вино. Александр поднял чашу. Греки и македонцы запели застольную песню.