Malinova_Yuridicheskaya_germenevtika-1
.pdfсексуальное насилие, проституция, сексуальные извращения). Два последних вопроса относятся преимущественно к области правоотношений, входящих в компетенцию гражданского, трудового, административного права, т. е. это комплекс не смысложизненных, а жшнеобеспечительных проблем. Конечно, проведенное разделение весьма условно, но может иметь определенное методологическое значение.
Начнем с проблемы юридизации понятия «достойное существование». В формальном смысле «достойное человека существование» достаточно просто разлагается на юридически-операциональные компоненты и юридизируется согласно общепринятым стандартам социального благополучия: это объективно-статистические параметры, во-первых, человеческой жизнедеятельности (средняя продолжительность жизни, детская смертность, заболеваемость по отдельным нозологическим единицам и т. д.), во-вторых, социальных условий жизнеобеспечения (прожиточный минимум, «черта бедности», средние показатели обеспеченности по различным категориям благ на «душу населения», экологические условия и др.). Однако проблема юридизации понятия «достойное человека существование» формальностатистическим аспектом не исчерпывается. Смысл этого термина должен содержать в себе более широкие социокультурные контексты, выражать гуманистическую концепцию человеческого бытия в обществе.
Во Всеобщей декларации прав человека указывается: «Каждый работающий имеет право на справедливое и удовлетворительное вознаграждение, обеспечивающее достойное человека существование для него самого и его семьи и дополняемое, при необходимости, другими средствами социального обеспечения» (п. 3 ст. 23); «Каждый человек имеет право на такой жизненный уровень, включая пищу, одежду, жилище, медицинский уход и необходимое социальное обслуживание, который необходим для поддержания здоровья и благосостояния его самого и его семьи, и право на обеспечение на случай безработицы, болезни, инвалидности, вдовства, наступления старости или иного случая утраты средств к существованию по независящим от него обстоятельствам (курсив мой.– И. М)» (п. 1 ст. 25). В по
следующих документах такого рода прослеживается тенденция к более расширительному толкованию права на достойное человека существование и усилению в нем мотивов субсидиарное™, патронирования и октроирования.
Так, в Международном пакте об экономических, социальных и культурных правах говорится: «Участвующие в настоящем Пакте государства признают право каждого на достаточный жизненный уровень для него самого и его семьи, включающий достаточное питание, одежду и жилище, и на непрерывное улучшение условий жизни (курсив мой.– И. М.). Государства-участники примут надлежащие меры к обеспечению осуществления этого правила, признавая важное значение в этом отношении международного сотрудничества, основанного на свободном согласии».
Если статьи этой рубрики в Декларации содержат, как само собой разумеющееся, указание на источник достойного существования (вознаграждение за работу), то в Пакте право на труд (ст. 7) никак не
связывается с правом на «достойный жизненный уровень» и «непрерывное улучшение условий жизни» (ст. И), хотя речь идет прежде всего о тех категориях населения, которые не имеют гарантированного собственнос-стью дохода. Кроме того, если в Декларации субсидиарное обеспечение «для поддержания здоровья и благосостояния» предполагается в случаях экстремально-бедственных, то Пакт этого условия не содержит. При подобном подходе человек как бы «изымается» из реальной социально-культурной среды и представляется в качестве некоего условного статистического индивидуума – объекта социальной опеки и патронирования. Но вне экстремальных ситуаций, указанных в ст. 25 Декларации (когда субсидиарная помощь оправдана, необходима), социальная опека, октроирование права на достойное существование делают человека зависимым, несамостоятельным и могут рассматриваться как формальный способ компенсации существенных изъянов системы (экономической, социальной, политической), не способной решить главную гуманитарную задачу – вовлечения человека в активную жизнь, включения в социальность.
Очевидно, что для такого, попечительски-покровительственного, подхода совершенно неорганичны мотивы индивидуально-обязывающей модальности в области прав человека. Законодатель как бы «оберегает» человека от посягательств на его свободу
выбора способа жизнеобеспечения и лишь кратко констатирует, что он имеет обязанности перед обществом. В текстах статей международного гуманитарного права эта констатация логически не связана (или связана лишь косвенно) с постановкой вопроса о праве человека на достойное существование. Казалось бы, хорошо уже то, что вообще на высоком международном уровне мировое сообщество законодательно утверждает это неотъемлемое право человека. Но в тех случаях, когда в таких нормах нет даже упоминания о том, чем со стороны самого человека должно быть обеспечено это достойное существование, человек неизбежно предстает как «объект» (опеки, патронирования и т. д.), но не как самостоятельный, деятельный, достойный субъект. Однако нельзя не учитывать, что тот угол зрения, под которым права личности представлены в контекстах «высокого» гуманитарного права, играет большую роль в формировании образа человека в правовой картине мира. Кант в свое время показал, что гарантии счастья не входят в компетенцию права, оно может только способствовать человеку стать достойным счастья, а это условие выполнимо лишь в том случае, если законодательное декларирование права человека на достойное существование включает в себя индивидуально-обязывающую модальность.
Анализ основных идей современной философской антропологии дает основания для заключения о том, что духовным ориентиром эпохи должен стать деятельный человек ■– это определяет судьбы прогресса. К. Н. Любутин анализирует этот аспект современных взглядов на человека следующим образом: «Как полагал М. Хайдегтер, антропология сегодня выражает главную тенденцию в отношении человека к самому себе... Она показывает то, что человек может и должен в качестве действующего существа (курсив мой.– И.
М)»; «Аналогичные идеи развивает видный представитель "культурной" антропологии М. Ландманн. Он указывает на известную эволюцию самой философской антропологии: возникнув как концепция индивида, она превращается в концепцию культуры, ибо поднимается до истолкования человека в качестве творца и творения культуры»97. Антроподицея XX в. разворачивается в альтернативах традиционной нравственности и имморализма, то
1 Любутин К. Н. Человек в философском измерении: от Фейербаха к Фромму. Псков. 1994. С. 66, 63.
талитарного порядка и свободного самосовершенствования пассивного потребительства и творчества. В этой, имеющей глобальный характер ситуации право способно сыграть духовно-ориентирующую роль, которую Вл.Соловьев называл «нравственной задачей права»: придавая правам человека индивидуально-обязывающую модальность, законодатель нацеливает человека на творчески-активное претворение принципов правового гуманизма и делает тем самым личность центральной фигурой правотворческого процесса.
Однако это не единственная причина, по которой, на наш взгляд, внутренняя логика такой юридической конструкции, как право на достойное существование, должна содержать индивидуально-обязывающую модальность. Вторая существенная причина лежит в другой плоскости и требует достаточно сложной аргументации совершенно иного характера. Но обойти вниманием этот аспект проблемы мы не считаем возможным. Начнем с того, что Кант одной из основных функций права в общественном прогрессе считал сохранение должной меры антагонизма между людьми как эффективного стимула к их самосовершенствованию в конкуренции между собой. Самый существенный аргумент Канта состоит в том, что реализация заложенных в человеке способностей культурного развития требует от него больших затрат сил, энергии, трудов и забот, на которые человек не пойдет без особых на то оснований и побудительных мотивов. В XX в. эта тема получила новое смысловое развитие. Действительно, вхождение в культуру, активное ее освоение, соблюдение ее правил и тем более участие в ее поддержании и развитии требуют от индивида значительных усилий, самоограничений, а следовательно, и соответствующих стимулов, побудительных мотивов, культурно-ориентированных импульсов.
К. Юнг показал всю сложность человеческого вхождения в культуру и сохранения ее ценностей в обществе и в душе современного человека, исследовав архетип «Тени». Этот архетип Юнг определяет как то присутствующее в подсознании (в бессознательном) содержание, которое человек отказывается в себе признать98, поскольку в силу культурных условностей эту сумму влечений и импульсов, инстинктов и инсайтов
принято рассматривать как нечто неприемлемое, зазорное, «низменное» и подлежащее сокрытию, непристойное. Однако при ближайшем рассмотрении
97Юнг К. Аналитическая психология. СПб., 1994. С. 131.
98Юнг К. Аналитическая психология. СПб., 1994. С. 131.
оказывается, что в число «теневых» элементов входят природные потребности и влечения, на которых держится сама жизнь. Тем не менее они признаются неприличными в цивилизованном обществе. Открыто обнаруживать их, а тем более подчиняться и предаваться им нельзя. Сложившийся объективно, в ходе культурного генезиса архетип Тени, представляющий собой жесткую систему ограничений, призван на подсознательном уровне нейтрализовать естественные, природные влечения человека, дабы последние не вступали в конкуренцию с культурой, тем более что подчинение им не требует тех тяжелых преодолений и специальных усилий, с которыми связаны многие виды культурной деятельности. Кроме того, согласно теории сублимации 3. Фрейда подавление природных (сексуальных в широком смысле) импульсов создает сублимативный потенциал всех типов культурной деятельности.
Как метко выразился А. Франс, «к добродетели надо принуждать». То, что многие нормы национального права разных стран содержат требования соблюдать чисто внешние традиционные формы представительства (поведения в обществе), радикально настроенные субъекты склонны трактовать как некие архаизмы и, более того, как ущемление прав личности на свободное самовыражение. Однако, как видно из приведенных рассуждений, все не так просто, и на поверку может оказаться, что многие кажущиеся излишне пуританскими и устаревшими правовые нормы, регламентирующие поведение людей, глубоко связаны с фундаментальными, архетипными человеческими мотивациями и в силу этого служат охране тех основополагающих потребностей человека, на защиту которых он имеет право. Хотя, действительно, в правосознании некоторых групп населения они могут трактоваться как дань «устаревшим» традициям, официозу и тоталитарным порядкам. Но это если говорить о конкретных нормах национального права, регулирующих чисто внешние формы поведения. Что же касается проблемы формирования стандартов международного гуманитарного права, содержащих наиболее общие инварианты индивидуально-обязывающей модальности, то думается, что без последних вообще невозможен перевод понятия «до
стойное существование» в такие правотворчески значимые формулы, которые не сводились бы к объективистским, статистически звучащим, индифферентным к особенностям национальной культуры параметрам социального благополучия. Это связано прежде всего с тем, что живым носителем культуры и присущих ей специфических критериев достойного существования является человек', и только из него они могут быть «извлечены», в нем поддержаны и развиты. И нет ничего антигуманного в том, что общество обращается к человеку не только с намерением и юридически гарантированной готовностью создать необходимые условия для его достойного существования (за это отвечает государство), но и с требованием использовать эти условия (за это никто, кроме самого человека, отвечать не может). «Свобода есть духовный воздух для человека; но для недуховного человека она может стать соблазном и опасностью. Культура без свободы есть мнимая культура, праздная видимость ее; но некультурный человек обычно воспринимает ее как "право на разнуздание" или как призыв к произволу»?.
А. Бергсон рассматривал влияние внешнего правового обя-зывания на формирование внутренних мотиваций самообязы-вания и оценочных критериев человеческого поведения следующим образом: «Общество, внутренне присущее каждому, из своих членов, обладает требованиями, каждое из которых, и большое и малое, выражает целостность его жизненной силы. Человеческое общество – это совокупность свободных существ...
Навязываемые обществом обязанности, позволяющие ему существовать, вводят
внего упорядоченность, которая просто сходна с неуклонным порядком явлений жизни. Тем не менее все способствует тому, чтобы заставить нас
А. П. Семитка совершенно справедливо утверждает: «Развитое, классическое право –это пронизывающий все поры гражданского общества фундаментальный механизм защиты свободной, автономной личности от произвола любого другого человека, от произвола коллектива и государства...– формальная, равномерная, справедливая защита личности, причем защита не октроированная, т.е. данная "сверху" правительством, а имманентная, вырастающая из самой личности..» (Семшпхо А. П. Правовое сознание и личность: мифологические истоки и социально-экономические предпосылки прав человека в культуре //Актуальные вопросы правоведения. Екатеринбург. 1992. С. 7.
1 Ильин И. А. Путь к очевидности. Собр. соч. М. 1994. Т. 3. С. 510.
верить, что эта упорядоченность близка к упорядоченности в природе...
Нарушение социального порядка приобретает, таким образом, противоестественный характер; даже если оно часто повторяется, оно производит на нас впечатление исключения, которое для общества – то же, что урод для природы»99. Но если в обществе ослабевают традиционные устои социального порядка, а социальное уродство становится предметом хабитуализации (происходит парадоксальная адаптация граждан к отклонениям от моральных норм, к нарушению законов), то легитимация прав и свобод человека приобретает крайне противоречивый характер. Анализируя современные концепции социальной тотальности, А. В. Гайда пишет: «В основе кризиса легитимации лежит кризис мотиваций, который Хабермас понимает как "разногласие между потребностью в мотивах, с одной стороны, и предложением мотива со стороны социокультурной системы – с другой"»100. Что в этой ситуации общество может предложить для удовлетворения мотивационного дефицита? Стало общим местом утверждение о том, что в стихии рынка из хаоса мотиваций индивидуальной выгоды и пользы самопроизвольно формируются устойчивые структуры социального порядка, а
всознании граждан постепенно происходит седиментация (оседание, закрепление) соответствующих мотиваций. Большие надежды возлагаются также на религию и церковь. Особая роль в решении этих социальных проблем принадлежит праву. Как было убедительно показано Кантом, Фихте,
Шеллингом, Гегелем, право обладает колоссальным мотиваци-онным
99 Бергсон А. Два источника морали и религии. М., 1994. с. 7—9.
100 ГайдаА.В. «Неомарксистская» философия истории. Красноярск. 1986 с. 177.
потенциалом, поскольку является необходимым условием самосознания, субъективности вообще, а правовые ограничения лежат в основе самого феномена свободы. Осознание правовых норм сообщает деятельностиым мотивациям человека ту определенность, которая избавляет его от бремени мучительных рефлексий о должном и запретном, помогает противостоять антисоциальным влечениям, вожделениям и страстям, делающим его похожим на «осажденную крепость».
От того, что общество предъявляет личности требования, относящиеся к соблюдению ею человеческих прав по отноше
нию к самой себе, жизнь не становится более тривиальной, ее экзистенциальный план не выхолащивается. Инициированная правовым обяэыванием хабитуализация «порядочности» в отношении себя удерживает человека от рутинизации собственных слабостей и пороков, от пренебрежительного отношения к необходимым для нормальной жизни общества нормативам цивилизованности его граждан. Кроме того, «задний план опривыченной деятельности предоставляет возможности переднему плану для рассуждения и новаций... Предусматривая стабильную основу протекания человеческой деятельности с минимумом затрат на принятие решений...
хабитуализация освобождает энергию для выбора и новаций»101. Это высказывание полностью совпадает по смыслу с идеями Канта и Фихте о роли правовых ограничений не только в расширении границ практической свободы человека, но и в высвобождении его сил и душевных потенций для самосовершенствования и свободного творчества.
Отсутствие или слабая проявленность индивидуально-обязывающей модальности в нормах международного гуманитарного права в конечном счете снимает с государства львиную долю ответственности за обеспечение неотъемлемых прав человека, хотя бы на том основании, что число «желающих» воспользоваться ими ограничено кругом тех, кто по своим личностным параметрам способен освоить массив предоставляемых обществом (и государством) возможностей свободной самореализации. А круг этот, особенно в условиях общественного кризиса, имеет энтропийную склонность катастрофически сужаться. Но не только в дестабилизированном обществе существует проблема эффективности норм гуманитарного права, поскольку основная задача состоит в том, чтобы юридически декларированные права и свободы не превратились из гарантий личностной автономии гражданина в зону его отчуждения и, следовательно, в условие использования человеком этих правовых благ во вред себе и во зло другим (первое всегда влечет за собой последнее, потому что люди в обществе взаимосвязаны не только внешне, практически, но и внутренне, экзистенциально). Эта дилемма выглядит «вечной» для
Бергер П., Лухман Т. Указ. соч. с. 91.
цивилизованного общества, но ей присущи постоянное внутреннее движение, трансформация содержания. Если в традиционном обществе
101 Бергсон А. Два источника морали и религии. М., 1994. с. 7—9.
надобность в правовом регулировании тех общественно значимых моментов в поведении человека, которые требуют самообязывания, весьма мала, то в индустриальном, высоко технизированном и урбанизированном социуме с его высоким индексом отчуждения, влекущим за собой возрастание преступности, рост числа различных типов антисоциального поведения, взоры общественности неминуемо обращаются к праву. Но в праве есть свои священные принципы, к которым относится запрет «насильственного» принуждения к добродетели и установления неких обязательных параметров цивилизованности граждан.
Круг замкнулся? Однако есть основания полагать, что многие парадоксы гуманитарного права лежат в области определения понятий и возникают в результате инерции правового мышления, своего рода юридических стереотипов. Почему, например, образованность, почитавшаяся личной добродетелью в эпоху Возрождения (в силу ее относительной раритетности), продолжает считаться таковой и в XX веке, т. е. в эпоху суперразвитых систем коммуникации и информационной культуры? Уровень, которого достигла цивилизация в подавляющем большинстве стран мира, дает все основания считать эту, в прошлом редкую, добродетель социальной нормой и потому обязанностью человека. Этот ход рассуждений вполне применим ко многим «добродетелям», которые могли считаться таковыми в средние века из-за отсутствия в обществе достаточного экономического и культурного потенциала для их обеспечения и реализации.
Конечно, процесс «разжалования» добродетелей в ранг общепринятых и обязательных норм социального поведения не может быть досконально распланирован, подробно расписан и представлен в соответствующие инстанции как некоторая конкретная программа, но он должен найти свое место в современном правовом мышлении, встроиться в ментальные структуры правотворчества как методологический принцип, на который может опираться законодатель. Современное цивилизованное, находящееся на достаточно высоком уровне экономического и культурного развития общество не имеет иных
средств для преодоления той зоны отчуждения личности, которая превращает юридически гарантированные границы индивидуальной автономии в сферу саморазрушения, ухода в наркотический мир иллюзорного существования, социального иждивенчества и деликтной антисоциальности, кроме поиска необходимой меры взаимного соответствия между общепринятыми императивами человечности и имеющимися в обществе возможностями их обеспечения и реализации. В противном случае всегда будут оставаться «лишние люди», которым общество ничего не может дать, потому что ничего с них не требует. Эта постановка вопроса выводит нас к третьему смысловому блоку проблем гуманитарного права, связанных с определением приоритетных ценностей, прав и свобод.
Все «естественные» права человека коренятся в культуре, а не в его «природе». Право с этой точки зрения содержит в себе огромные потенциальные возможности, без своевременной реализации которых
невозможен социальный прогресс. Г. В. Мальцев, рассматривая роль права в развитии современной цивилизации, приходит к выводу, что «у человечества есть шансы не просто сохранить себя, но переустроить всю свою жизнь таким образом, чтобы в будущем мир вышел на высочайший уровень цивилизации, ощутил в полной мере свою целостность и единство...»102. С.С.Алексеев глубоко и всесторонне разрабатывает тему правового гуманизма, гармоничного сочетания идей естественного права и концепций общественного прогресса. Он считает: «...право во все большей мере проявляет себя как эффективный общесоциальный регулятор, способный с юридической стороны обеспечивать реализацию ценностей цивилизации, гуманизма, культуры, морали»103; «...центральным пунктом, ключевым звеном является то, что с известной долей условности может быть названо "очеловечивание", "приватизация" права...
Право должно превратиться в правовую систему, где приоритет принадлежит воле и интересам человека»104.
Современные правоведы, исследующие проблемы международного гуманитарного права в философском ключе, конструируют принципиально новый тип интерпретаций идеи общечеловеческого характера правотворчества, основанный на планетарной модели развития права. Например, Г. В. Мальцев, творчески развивая идеи русских философов-космистов Н. Ф. Федорова и В. И. Вернадского, считает, что «научной и философской основой универсального правосознания людей может стать учение о ноосфере, а также, вероятно, переосмысление на базе новейших естественно-научных и общественных знаний идеи естественного права и естественной справедливости...
указывающих на меру и нормы, с которыми должен считаться человек, стремясь установить сбалансированные отношения между обществом и природой, обеспечить равновесие и гармонию в их взаимодействии... В свете нового мышления предстоит глубоко осмыслить само понятие прав человека, значительно обогатить нашу концепцию прав человека. Согласно этой концепции права человека – явление естественно-историческое. Это значит, что они возникают и развиваются на основе природной и социальной сущности человека с учетом исторической динамики общества, постоянно изменяющихся условий человеческого бытия»105.
Н. Неновски тоже обращается к планетарному аспекту: «Права человека являются специфической глобальной проблемой. Они занимают место в расширенном каталоге глобальных проблем человечества... Объясняется это тем, что права человека сами особым образом отражают и синтезируют все глобальные проблемы. Каждая глобальная проблема или принимает форму определенного права человека, или становится его целью, его объектом воздействия»106. Итальянский ученый У. Черони глубоко уверен в том, что
Мальцев Г. В Навое мышление и современная философия прав человека //Права человека в истории человечества и в современном мире. М_ 1969. С 35.
103Алексеев С. С. Теория права. 2-е изд 1995. С. 185.
104Алексеев С. С. Теория права. С. 218.
105Мальцев Г. В. Указ. соч. С. 38.
106Неновски Н. Новые реальности в мире и права человека // Права
«сейчас планетарный компонент включен в объективную структуру фундаментальных проблем человечества. Он не может не проникать в состав прав человека. Никто не будет чувствовать себя уверенным
в пользовании собственным правом на мирную жизнь, если другие члены рода человеческого не будут иметь такую же уверенность. Равенство становится компонентом свободы, а ответственность предстает и как долг, и как право»107. Эти современные концепции на новой научной основе развивают с учетом актуальных исторических реалий идеи Канта и Фихте о роли права в совершенствовании общества, в воспитании человечества, в сплочении его в единое содружество народов.
В русле идей Фихте о праве человека на культуру рассматривают современные правоведы проблему ценностных приоритетов в действующей доктрине международного гуманитарного права. Так, если все едины во мнении о том, что «культурные права являются составной частью каталога основных прав граждан»108, то У. Черони доказывает, что «во главе идеальной таблицы прав человека сегодня нужно поставить право на культуру»109. Думается, что наиболее сильным аргументом в пользу этой точки зрения [кроме всех многочисленных и в большинстве своем достаточно очевидных доводов) является формула Хебеля, согласно которой «наиболее свойственной для культуры функцией является определение смысла жизни и поддержание мотивации к ее продолжению»110.
Априорно ясно, что право на жизнь – основополагающее естественное право человека, но неотъемлемым и священным его делает культура. Более того, сами мотивации поддержания жизни и ее достойного обеспечения, т. е. индивидуальные, обращенные к самому себе императивы правотребования и правопритязания на жизнь как благо, имеют своим стержнем и основанием смысложизненные ориентиры, источником которых является культура. Именно поэтому «культура есть величайшая ценность в мире и, следовательно, обладает высшим правом»111. Священные, неотъемлемые права человека на жизнь, собственность и т. д. (перечень может быть достаточно
Черони У. Права человека. Демократия. Светская этика // Права человека в истории человечества и в современном мире. С. 56.
2 Арумева Е. Декларация прав человека и культурные права граждан НРБ // Там же. С. 9s.
3 Черони У. Указ. соч. С. 57.
обширным – важна суть) в условиях современной технизированной цивилизации неизбежно утрачивают атрибутивное свойство «естественных» – это понятно и с точки зрения ментальных тенденций современного мировосприятия. В понятии «естественного» применительно к правам человека сохраняются архаичные интенции вожделеющего к природоподоб-ному
107Мальцев Г. В. Указ. соч. С. 38.
108Неновски Н. Новые реальности в мире и права человека // Права человека в истории человечества и в современном мире, С. 40.
110Цит. по: Поздняков Э. А. Указ. соч. С. 253. s Ортега-и-Гассет X. Указ. соч. С. 196.
жизненному порядку сознания. Представления о «естественных» правах имманентно содержат в себе установку на их постоянство, незыблемость и поэтому независимость от меняющихся социальных обстоятельств. Этот скрытый в предикате «естественности» смысл весьма активно работает в современном правотворческом сознании, фиксируя его на незыблемости сформировавшихся в весьма далеком прошлом критериев и внутренних пропорций дозволенного и должного, прав и обязанностей. Последнее, как уже отмечалось, препятствует переведению той или иной давно ставшей практической, экономически, технологически и культурно вполне обеспеченной, социально требуемой утилитарной нормы из разряда приватных добродетелей (которыми индивид может и пренебречь) в правовой императив, в общепринятую альтруистическую обязанность по отношению к обществу и к самому себе.
Не стоит забывать, что право «дарует» только то, что можно отнять (в том числе и у самого себя). «Свобода не просто "даруется" сверху: она должна быть принята, взята и верно осуществлена снизу. Дарованная сверху, она может стать "напрасным даром": внизу ее недооценят, неверно истолкуют и употребят во зло. Человек должен понять ее природу: ее правовую форму, ее правовые пределы, ее взаимность и совместность, ее цель и назначение; мало того, он должен созреть для того, чтобы верно осознать ее нравственные и духовные основы. Если этого не будет, то он превратит свободу в произвол, в "войну всех против всех" и в хаос. И трагедия ее утраты начнется сначала»112. Обязывая, право (если его нормы соответствуют социальной необходимости, а права человека именно таковы) способствует формированию в человеке таких внутренних структур самообязывания, которые делают предоставляемые ему права действительно неотъемлемыми и гаран
тированными, поскольку наряду с внешними, властными формами их защиты складываются наиболее надежные, внутренние гаранты. Универсальная формула правового идеала «освобождение через подчинение закону» реализуема только при том условии, что внешнее, властное опосредование взаимных ограничений деятельностной свободы субъектов сочетается с готовностью субъектов прибегнуть к этому опосредованию не только во внешнем правопритязаний, но и во внутреннем правотребовании, обращенном к себе. «Интеллектуально-волевые моменты процесса правового саморегулирования обычно внешне не объективируются... Именно поэтому характерным для саморегуляции является то, что деятельность субъектов по саморегулированию в принципе специально не регулируется правом»113. Но в самой сути права заложена его способность побуждать к свободной (т. е. основанной на разуме) саморегуляции. Иначе идеал права не соответствовал бы сути последнего. Кант, исследуя феномен практической свободы, определял ее как деятельность на основании разума. Любая деятельность, построенная на иных основаниях, не есть свобода. И если речь идет о деятельностной свободе в
112 Ильин И. Д. Путь к очевидности. Собр. соч. М., 1994. Т. 3. С. 510. 113 Ильин И. Д. Путь к очевидности. Собр. соч. М., 1994. Т. 3. С. 510.