Равочкин НН статья филос науки (09.00.11) для журнала ИО ред. финал

УДК 1(091):316

Равочкин Никита Николаевич

Кандидат философских наук

ФГБОУ ВО «Кузбасская государственная сельскохозяйственная академия»

доцент кафедры гуманитарно-правовых дисциплин

Социально-философский взгляд на взаимодействие цифровизации и политико-правовых институтов

Аннотация: В статье впервые рассматривается тематика функционирования политико-правовых институтов в реалиях цифровизации общепланетарного бытия. Рассмотрены и выявлены сущностные черты цифровизации в контексте глобализации. Отмечается, что сегодня исследования рассматриваемого процесса сосредотачиваются преимущественно в экономическом и технологическом дискурсе. Доказана акутальность и необходимость социально-философского осмысления цифровизации в ее связях с политико-правовыми институтами. Обозначены социальные вызовы современности. Показано, каким образом трансформируются сферы политики и права под влиянием цифровых технологий. Определены направления переосмысления ряда созданных цифровизацией положений для обновления и последующего создания соответствующих ей политико-правовых институций.

Ключевые слова: цифровизация, политико-правовые институты, общество, глобализация, идеи, политика, право.

Nikita N. Ravochkin

Candidate of Philosophical Sciences,

Kuzbass State Agricultural Academy

Associate professor of humanitarian and law disciplines department

Socio-philosophical view on digitalization and political and legal institutions interaction

Abstract: The article first discusses the functioning of political and legal institutions in the realities of digitalization of planetary existence. The essential features of digitalization in the context of globalization are examined and identified. It is noted that today the research of the process in question is concentrated mainly in economic and technological discourse. The urgency and necessity of the socio-philosophical understanding of digitalization in its relations with political and legal institutions is proved. The social challenges of our time are outlined. It is shown how the spheres of politics and law are transformed under the influence of digital technologies. Directions of rethinking a number of provisions created by digitalization for updating and subsequent creation of the corresponding political and legal institutions are defined.

Keywords: digitalization, political and legal institutions, society, globalization, ideas, politics, law.

Современный этап общественного развития позволяет констатировать, что человечество вступило в эпоху цифровизации, пришедшей на смену, соответственно, информатизации и компьютеризации. Обозначенный этап общепланетарного развития характеризуется акцентуацией дигитального представления информации, что существенным образом изменяет все сферы общественной жизни. Стоит сказать, что на сегодняшний день этот качественно новый для мировой истории феномен-мегатренд, как и многие аспекты его сущности, все еще остается малоизученными в современной научной литературе. Исследователи почти единогласно утверждают, что цифровизация, несмотря на ее «всепроникающий» во все аспекты социального бытия характер, аналогична однозначному пониманию Постмодерна. Для нас это означает, что изменения, к которым они может привести, и влияние, какое она действительно окажет на развитие социума, сегодня выглядит достаточно размытым и практически не поддается точным прогнозам. Тем не менее, если некоторые аспекты цифровизации экономической сферы все же изучены и представлены в научных работах, то вопросы общесоциального влияния ее положений и проявлений, открывающих философский уровень познания, дожидаются своего часа и своих исследователей.

Интересующая автора социально-философская проблематика идей как интеллектуальных конструктов, оказывающих влияние на индивидов и их экзистенцию, как и на общественные процессы и институты, явно претерпевает качественные изменения, даже в сравнении с ее содержанием хотя бы со второй половиной прошлого столетия. Такая недостаточная изученность в отечественной и зарубежной науке делает несомненной актуальность выбранной темы исследования. Поскольку цифровизация есть результат проявления глобальных трендов, то наибольшее внимание следует обратить на социум, обеспечивающая структура которого представлена институтами. Однако нормальное институциональное функционирование будет возможным лишь при их соответствии реалиям социальной динамики, поскольку «ничто не может гарантировать объяснение реальности по принципу “раз и навсегда” без обращения к ее новым сторонам» [5, с. 110]. Не будем лишний раз аргументировать сосредоточенность на политико-правовых институтах, приоритет которых над остальными образовании в разрезе общественного бытия был уже показан нами ранее. В рамках исторического процесса политико-правовые институты неизменно формировались под воздействием генезиса и диффузии определенных идей. Иначе говоря, политико-правовые институты выступают практическим воплощением идеального, зачастую существенно искажая сущность продуцируемых интеллектуалами идей. Это положение дел, в зависимости от конкретных примеров, позволяет исследователям определять их модификации. Соответственно, в настоящее под влиянием цифровизации трансформациям подергаются как идеи, так и их институциональное воплощение.

Логика настоящей работы требует, прежде всего, обращения к теоретическим источникам, которые позволят выявить сущность цифровизации. Термин «цифровизация» был введен в оборот американским ученым Н. Негропонте [17]. Соответственно, на современном этапе функционирование и ясное понимание сущности данного понятия отсутствует. В. Г. Халин, Г. В. Чернова указывают, что данный термин целесообразно употреблять в узком и широком смыслах [8, с. 47]. Проводя анализ источников, считаем, что в так называемое «узкое содержание» можно включить процессы, касающиеся непосредственных преобразований информации в цифровую форму, как правило, несущих некоторый позитивный эффект (инновационные возможности, синергетика, снижение издержек). Сюда, в первую очередь, следует отнести «технологии обработки так называемых больших данных» [9, с. 16]. С другой стороны, «узкий смысл» может составлять и какая-то конкретная ситуация, когда «окружающий мир трансформируется в цифровые данные, которые могут быть полезны для развития самых различных сфер: от экономики и образования до здравоохранения» [19, p. 270]. «Широкое значение» цифровизации определяем как указанный в начале данной работы мегатренд/драйвер настоящего и будущего успешного мирового развития, комплекс «множественных сил, идентификаций, связей и ассоциаций» [15, p. 12], на который государства, вероятней всего, возлагают определенные надежды ввиду заложенного конструктивного потенциала.

Очевидно, что сегодня цифровизация вышла далеко за рамки только лишь инструмента преобразования информационных данных, становясь всеобъемлющим феноменом. Использование цифровых технологий в целях оптимизации отдельных производственных структур отходит на задний план, но взамен этого создаются целостные среды обитания для решения нового класса задач, обозначенного глобализацией. Соприкасаясь с глобализацией, цифровизация, что логично, (при)обретает сущностные характеристики современного мира:

1. размывание границ в оппозиции «реальное – виртуальное»;

2. синкретизм «человек – природа – машина»;

3. переизбыток информации вместо ее дефицита;

4. переход от первичности сущностей к первичности взаимодействий [21].

Цифровизация и глобализация экономической сферы влекут повышение транспарентности границ между национальными экономиками, создавая единое экономическое пространство с активно развивающимися Интернет-технологиями и повсеместным распространением мобильных устройств. Структурирование информации является теперь фундаментом построения коммерческого успеха. Отмеченное – это лишь основные векторы перемен, без которых эффективное существование предприятий в современном мире выглядит невозможным. Тем не менее, философия должна абстрагироваться от преимущественно технико-технологического и экономического ракурсов рассмотрения цифровизации, поскольку она – социальный процесс, обусловленный изменениями в индивидуальных и коллективных предпочтениях, нежеланием и неготовностью принимать институционализированные формы активности (культурной, политической, правовой) [22, p. 4785; 24, p. 75].

Вполне логично, что данный процесс имеет различные оценки своего влияния. Некоторые исследователи подчеркивают, что цифровизация «приводит к повышению эффективности экономики и улучшению качества жизни» [8, с. 47]. В свою очередь А.Г. Чернышов полагает, что «общество становится “пластиковым”: мы «все больше похожи друг на друга, в нас все меньше креативности, индивидуальности, независимости» [9; с. 16]. В целом для общества можно выделить следующие позитивные маркеры цифровизации [составлено на основе анализа 8, с. 51-52; 11, p. 4-6; 14, p. 732]:

1. Повышение доступности и транспарентности информации;

2. Облегчение процедуры информационного серчинга по принципу «извлечение иголок из стога сена» (англ. «Needles from haystack») в реальном и отложенном времени;

3. Возможность интеграции национальных объединений в общепланетарное пространство путем преодоления изоляции отдельных социальных систем;

4. Предоставление выбора предложений из набора открытых индивидуальных возможностей, повышающих качество жизни и удовлетворяющих потребности в различных сферах общественной жизни;

5. Ускорение социальной динамики и повышение активности общества в управлении политическими процессами за счет расширения прав граждан;

6. Возникновение и умножение новых форм взаимодействия.

Между тем, цифровизация влечет за собой и ряд негативных последствий, приводящих к социогуманитарным рискам. В соответствии с этим, Г.А. Малышева указывает: «Сегодня было бы уместно не ограничиваться рассуждениями о преимуществах цифрового развития, а ставить вопрос о продуцируемых им социально-политических вызовах, а также о формировании нового, техносоциального предметного поля, научная разработка которого могла бы способствовать тому, чтобы сделать технологическую модернизацию как можно менее травматичной для российского общества» [5, с. 41].

Цифровизация сегодня порождает новые социокультурные вызовы современности, среди которых укажем, прежде всего, следующие [4, с. 221]:

1. Открытость всех данных;

2. Изменение потребительских привычек;

3. Повседневное взаимодействие с искусственным интеллектом и машинным обучением;

4. Трансформация способов идентификации и социализации в связи с появлением сетевых мультиличностей;

5. Цифровой мультикультурализм;

6. Трансформация языковых практик.

Иначе говоря, цифровизация приводит к трансформациям, необходимости переосмысление самих основ человеческого мироустройства. Изменения личности меняют ее взаимоотношения с обществом, также меняется само общество, которое подвергается фрагментации под влиянием утраты актуальности и значимости прежних факторов, определявших социальную и национальную идентификацию личности. Воздействию цифровизации подвергается и природа, и общество. Это ведет к постоянному расширению цифрового пространства, а сами общества постепенно вступают в новую фазу, на которой грань между онлайн и оффлайн стирается, ведь люди живут по принципу «onlife» [18, p. 138].

Понимание возможностей положительных эффектов и предвидение рисков цифровизации на властном уровне способствовало принятию «Стратегии развития информационного общества Российской Федерации на 2017-2030 годы» [2]. И если преимущества рассматриваемого процесса очевидны, то в результате его реализации возможен и следующий вариант развития событий: «мир, как шагреневая кожа, сужает горизонт разумного существа до виртуального ящика» [9, с. 14]. В глобальном цифровом пространстве такое положение дел ставит на перепутье не только Россию, но и ряд мировых стран:

1. С одной стороны, можно выстраивать парадигму движения к «обществу знаний», в реалиях которого структурированная информация и ценностные параметры предлагают индивидам новые механизмы для интерпретации действительности, а власти – для принятия решений;

2. С другой, вызывают опасения параметры «совершенно иного мира – это когда будем захлебываться в цифровизованных муляжах и тонуть в растущем в геометрической прогрессии информационном мусоре и при этом в модном пустословии, в т. ч. и в дискуссиях о необходимости повышения производительности труда, постепенно усиливать равнодушие к живым людям» [9, с. 14].

По нашему мнению, на сегодняшний день второй сценарий выглядит гораздо реалистичнее, нежели то устройство, которое идеально описано в первом пункте. Причина такого расклада кроется в том, что политический и бизнес-истеблишмент в содержании понятии «цифра» видят «остро модное слово, при звуке которого положено переставать думать и начинать соглашаться», понятие, играющее «роль ключа, открывающего все двери, но ещё гораздо активнее» [6]. Вместе с этим сфера политики генерирует так называемые «информационные фантомы», тогда как должностные лица устремляются на выполнение каких-то абстрактных формальных показателей, желая создать понятную, наверное, только им дополненную реальность при использовании внушительного объема финансовых ресурсов [9].

В таком контексте актуальна оптимизация цифровизации самих политико-правовых институтов, направленных на решение задач от удовлетворения различных потребностей личности до целостности и адекватности эффективного функционирования общества и государства соответственно духу времени. На рассматриваемом нами этапе цивилизационного развития одну из главных проблем связываем со свободой личности в целом и в сети в частности. Так, расширение Интернет-пространства предоставляет неограниченные возможности доступа к информационным ресурсам, выступает основой для создания и повышения эффективности социальных практик, играющих важную роль в формировании элементов электронной демократии. В то же время, пребывающий человек в виртуальном пространстве оказывается незащищенным от политических манипуляций сознанием, что приводит к утрате индивидуальности. Де-факто местами снивелированный интернет-мир, сформировав набор стереотипных предпочтений, приводит к обезличиванию самого человека, делая большинство людей подобными друг другу. Существенным изменениям подвергается сама личность, которая «прошла оцифровку». Для наглядной иллюстрации данного тезиса приведем мнение зарубежных коллег: «Люди стали сегодня “цифровыми гражданами”, они активно взаимодействуют со своим политическим окружением посредством цифровых технологий, тем самым, активно вовлекая себя в киберпространство» [15, p. 43]. Уместным здесь выглядит мнение А.С. Горбунова: «Всё чаще ведущие социальные институты (экономические, государственные, политические) предъявляют запрос на взаимодействие не с самой личностью, а с её "цифровым двойником", неким системно виртуализированным образом» [1, с. 9], цифровой гражданственностью. Кстати, в современной научной литературе под указанной категорией чаще всего понимается такая форма гражданства, которая определяется действиями людей в виртуальном пространстве, а не их формальным статусом и принадлежностью к национальному государству, правами и обязанностями, сопровождающее эту принадлежность [14, p. 731]; гражданство, которое создается и моделируется самой личностью. Иначе говоря, в новой цифровой реальности личность превращается в «цифровой профиль». Все чаще звучат предположения, что в ближайшем будущем реальный человек будет интересовать мир все меньше и меньше, а значение цифрового агента будет неуклонно возрастать: «Всех будет интересовать ваша цифровая копия, которая хранится на облаках, а не вы» [3].

Иначе говоря, перед нами уже не живой человек, обладающий возможностями совершать акты свободного волеизъявления, но его абстрагированный виртуальный образ, созданный машинными технологиями, предлагающий созерцать «тень» индивида, его аватар. Таким образом, в процессе виртуальных взаимодействий принимает участие уже симулякр человека, и именно он устанавливает связи с политико-правовыми институтами, представленными, по сути, их цифровыми образами. Более того, инициируемая политико-правовыми институтами коммуникация обращена к той или иной модели, сконструированной и похожей на человека. Институты ждут ответной реакции и целого спектра модусов, отвечающих цифровой «версии» индивида, но при этом «если происходит несовпадение желаний и реальных поступков человека с тем, что ожидаемо от его виртуальной модели – тем хуже для такого человека» [1, с. 13]. Мы связываем это с тем, что человек сам прибегает к девиантным поведенческим стратегиям по отношению к созданной им же виртуальной копии себя. Выявив особенности взаимодействия, мы можем заключить, что личность постоянно подвергается деформирующим воздействиям виртуальной среды, попадая к тому же в дополнительную зависимость от своего «облачного» двойника. Это в свою очередь угрожает превратить людей в «конгломерат “электронных личностей”, утративших традиционные социальные связи, гражданское достоинство и конституционные права» [5, с. 45]. Существенным трансформациям подвергаются также связанные с политической сферой процессы идентификации, персонификации и социализации личности, что изменяет ее когнитивные функции. Человек, поставленный в узко ограниченные рамки своего виртуального профиля, теряет творческий потенциал и свободу выбора, принимая на себя созданные «идеологами» интеллектуальные конструкты как схемы осуществления действий и формы организации институциональных практик взамен собственной возможности генерирования таковых, что автоматически определяет его отношение к властным институциям.

Цифровые технологии создают высокую анонимность взаимодействий, а их удаленность от персонификации приводит к заметной для исследователей, особенно занятых в сфере социальных экспериментов, утрате навыков взаимодействия людей между собой. Примером эмпирической проверки нашего суждения как дополнительного доказательства связи современной философии с практикой будут данные, касаемо фактов, что молодое поколение менее склонно переживать и выражать эмпатию по отношению к другим [23]. В результате активной вовлеченности в сетевое взаимодействие молодые люди менее склонны видеть проблемы окружающих, их потребности, они не имеют опыта выражения сочувствия по отношению к окружающим. Вполне очевидно, что без развитых у целевой аудитории эмпатийных тенденций частично (по)теряется эмоциональный аспект как один из фундаментальных блоков политических практик. Человек «постистории» становится «постчеловеком» в значении некоторой совокупности «разнородных компонентов, материально-информационную единицу, границы которой находятся в состоянии непрерывного конструирования и реконструкции»[13, p. 3].

Определенный скепсис высказывают и передовики внедрения цифровых технологий. В частности, примечательно мнение Джека Ма отмечающего, что «за прошедшие 100 лет мы делали машины наподобие людей, а сейчас люди становятся похожими на машины. И нам, я считаю, следующие 10-20 лет нужно делать машины наподобие машин, а люди должны быть похожи на людей, поскольку машина никогда не сможет рассчитать человека: машина, безусловно, умнее и быстрее, но у машины нет души, нет ценностей, нет убеждений, которые есть у людей» [7]. Говоря иначе, цифровизация неизбежно влечет дегуманизацию, преобразуя сущность человека в переменную какой-то очень сложной задачи или даже «уравнения, по которому будет рассчитываться перераспределение общественного богатства на основе исключительно количественных данных» [5, с. 43]. Сама роль человека в «цифровом» государстве будет сводиться к функциям «социального агента», претендующего на свою долю общей массы услуг. Добавим, что мы полагаем переход на полностью виртуальный тип взаимодействий и отношений между человеком и поставщиками услуг.

Подвергается трансформациям право людей на неприкосновенность частной жизни. Да, оно присутствует в источниках права во всем сформулированном многообразии, но на практике сами законы не способны обеспечить невозможность прослушивания телефонных звонков и наблюдения, доходящего порой до слежки, за людьми. Правовые нарушения обнаруживаются благодаря новым возможностям цифрового мира, куда помимо технических средств с недавних пор можно отнести даже банковские карты и электронные деньги. К триггерам можно отнести и успехи биометрии: сегодня стало возможным распознавание не только человека, но и его эмоциональных состояний. Сюда можно отнести потенциал уже разработанных приложений, позволяющий распознавать эмоции людей на основании автоматических невербальных комментариев и реакций [12] (примечание – время «вербального» сменилось «визуальным»). Хотя разработка подобных приложений и упрощает множество социальных процессов, но приводит к утрате человеком его права на сохранение конфиденциальности относительно собственных мыслей и эмоций.

Ранее в качестве преимуществ цифровизации при политико-правовых институциональных преобразованиях, например, электронного правительства, можно было выделить прозрачность взаимодействий. Сами платформы действительно воспринимались как независимые и обеспечивающие равные права и возможности участия каждого в политической жизни страны. Однако сегодня независимость крупнейших сетевых ресурсов также вызывает сомнения. По мнению исследователей, «общественное пространство» Интернета, как правило, находится в частных руках, соответственно, ориентированные политику и право взаимодействия, которые протекают в таком «псевдообщественном» пространстве, могут стать собственностью платформ, соответственно, сама информация в зависимости от контекста становится товаром различной необходимости [18, p. 135]. Само чувство конфиденциальности, анонимности, секретности в сети приобретает ложный характер. Более того, политико-правовые платформы по своей инициативе вправе менять правила и условия взаимодействия пользователей, что способствует «цифровому феодализму», в реальности которого человек теряет право собственности, но уже на себя и своё цифровое представление [15].

Неоднозначны для оценки и процессы сбора информации о гражданах со стороны государственных институтов. Зарубежные авторы подчеркивают, что стабильность взаимодействий между государством и личностью требует соблюдения оптимального баланса, который бы обеспечивал защиту прав и свобод граждан при одновременном обеспечении возможностей активного участия в политической жизнедеятельности государства, управления политическими процессами [14, p. 732]. Тем не менее, сегодня этот баланс находится под угрозой, поскольку государство учащает практики сбора личной информации. Вероятно, это связано с тем, что данные важны для суверенов в целях укрепления власти путем упорядочения информационных процессов и осуществления действий и организации соответствующей дата-анализу институциональных практик и форм [10]. В качестве примера можно привести практику современного китайского правительства, обладающем информацией о каждом гражданине страны, и использующем имеющиеся данные в процессе принятия решений относительно различных аспектов бытия человека (от выдачи кредитов и принятия на работу вплоть до оформления виз и защиты прав) [18, p. 136].

Однако стоит принять во внимание и такие факты по поводу сбора персональных данных, которые позволяют национальным правительствам выявлять и предотвращать политико-правовые феномены мошенничества, шпионажа, терроризма и т.д. Можно выступить в защиту такой практики сбора личных данных граждан властными структурами различных государств, но в связи с защитой их национальной безопасности и правительств. Кстати, достаточное количество ведущих Интернет-сайтов подчеркивают, что они сотрудничают с органами власти с целью предотвращения нарушений законодательства, защиты частной собственности.

Таким образом, сегодня институты власти производят сбор информации о гражданах, «категорируя и сортируя» их для последующего влияния и генерирования конгруэнтных им аксиологических модусов манипулятивного толка. Налицо парадокс, при котором человек становится прозрачным для власти, но в то же время власть становится менее прозрачной для своих «цифровых» граждан (активных и одновременно контролируемых), чуть ли не превращаясь в «Большого Брата» [14; p. 733; 18]. И даже если личная информация не будет использована открыто, такой государственный контроль за деятельностью личности приводит к трансформации человека. Начиная полагаться во всем на «Большого Брата», грядут изменения идентификации личности и нивелируются ее эксцентричные свойства, падает качество принимаемых ей решений, но вместе с тем появляются стремления списать ответственность на Другого (референтная группа, общество, государство) [20].

Под угрозой сегодня оказалась и частная собственность, на протяжении столетий выступавшая основой формирования западной цивилизации, а сегодня выступающая не менее значимым основанием при отнесении индивидов к определенной страте и программировании последующих политико-правовых практик. Личные приобретения граждан все чаще подвергаются цифровизации: бумажные деньги заменяются электронными или вообще криптовалютами, авторские права оказываются незащищены по двум причинам: сеть (и об этом говорит еще Р. Коллинз) быстрее генерирует новые идеи, чем отдельный человек успевает их зарегистрировать и юридически оформить. Усиление цифровизации и роботизации в развитых странах приводит к вымыванию среднего класса, традиционно выступающего «становым хребтом всей европейской демократической системы» [9, с. 18]. Соответственно, сама государственность в своем «классическом виде», в котором она существовала на протяжении столетий, сегодня оказалась под угрозой, о чем подробно писали постмодернисты.

Здесь можно указать, что это происходит по причине того, что область властного как нормативного и институционального, уже сведена не к существованию определенных институтов, сколько к их определенному психологическому восприятию. Интеллектуалы Постмодерна (например, Ж. Бодрийяр и М. Фуко) писали, что оно теперь осуществляется далеко не внешним механическим принуждением, но в его основе привлекательности; вдобавок к этому, данные институты проявляют собственную сущность через знания о человеке, его поведении и мотивах. Следующим аспектом, раскрывающим суть современности можно полагать утверждение, что подчинение субъекта происходит не по причине принуждения, но в связи с привычками совершать изо дня в день те или иные действия, которыми являются, как отмечал П. Бурдье, так называемые «социальные практики». Отсюда логично, что практики в условиях цифровизации сосредоточены на когнитивной основе рассматриваемых институтов, реализуемой через практические типичные действия. Таким образом, отмечаем, что анализ сущности политико-правовых институтов может быть проведен от классических форм данных образований в сторону их постижения в координатах полей как мест и пространств бытия субъектов.