Вопросы к демократии
По итогам прочитанного возникает несколько непростых вопросов.
Почему у бывшего главного политического консультанта власти главная надежда (судим по итогам прочтения книги) на общемировую катастрофу, которая, может быть, и даст выход из тупика? "Не будем пренебрегать творящей силой случайностей в процветании российской экономики катастроф", - оптимистично пишет он (с. 25). А если вдруг сила случайности окажется не творящей, а разрушающей (как, собственно, при катастрофах и положено)? Почему система, создававшаяся и с его участием, оказывается, по его же признанию, слишком временной и ненадежной? Грубо говоря, где "работа над ошибками" и анализ того, что было сделано не так? Где список внутренних угроз системе? Ах, да, заголовок книги "Гениальная власть!" - это не только ирония... Опять отвечать будет она, если что?
Павловский пишет, что "редко встречал в Кремле людей с явно антидемократическими взглядами. Демократия в России - консенсус, которого придерживались все ее президенты" (с. 38). Говорит, что в России демократия сейчас - это что-то вроде эксперимента, который, может, удастся, а может - нет. Однако он же утверждает, что Россию характеризует "рутина чрезвычайных обстоятельств", что норма у нас - катастрофа. Вопрос к автору: разве в принципе возможна демократия в условиях постоянно грозящих катастроф? Тут нужны мобилизация и сплочение, твердая рука и очень жесткое начальство. Павловский пишет про Медведева на форуме в Ярославле в августе 2011 г., что тот "читает гробовую либеральную речь, начинающуюся и заканчивающуюся словами 'трагические испытания'. Нормой его России оказывается катастрофа. Что бы там ни говорили между собой в августе президент с премьером, человек Медведев рухнул здесь, в Ярославле" (с. 111).
Напрашивается вывод: "человек Медведев рухнул" с его политической ставкой и позицией прежде всего потому, что демократия как власть процедуры и нормы не соответствует условиям России. Действительно, как возможна власть процедуры в вечно чрезвычайных обстоятельствах? Как совместить демократический режим и регулярно переизбираемую власть с производимым "снизу" авторитаризмом?
Четырехлетка тандема была периодом компромисса между большей частью записанными на бумаге демократическими нормами конституции и идущей "снизу" потребностью в твердой единоличной власти. Причем сам Павловский активно участвовал в продвижении идеи тандема в массы, непременным условием которого было предоставление временной власти в руки заведомо более слабые, чем путинские, чтобы партнер элементарно не подсидел "старшего друга". А потом Павловский вдруг странным образом не соглашается с тем, что власть опять переходит в более сильные руки - руки того, кого сам в свое время называл "первым гражданином"...
Павловский говорит про порочность отсрочек: они показывают, что власть неспособна принять решение. Но во многом сама идея тандема изначально была отсрочкой, которая позволяла тянуть время и не делать главный выбор, в какой стране мы будем все-таки жить, в авторитарной или в демократической. То есть тандем был нужен для того, чтобы и Путин не ушел, и чтобы видимость сменяемости власти соблюсти.
стр. 188
Одна из главных претензий к книге - в ней отсутствует "образ потребного будущего": какой политический режим оптимален для России и почему? Павловский что-то говорит про демократию, но как-то совсем между делом, скорее, чтобы просто отдать дань приличиям.
Идеал демократии сейчас - это общемировой мейнстрим. Мало кто из институционализированных политологов, например, посмеет сказать, что он в принципе против демократии, а не потому, что наш народ к ней "пока не готов"? У "авторитарного человека" сейчас на самом деле нет своего языка, он вынужден пользоваться во многом понятиями из чуждого себе мейнстрима и стыдливо приспосабливать их к себе, искажая их оригинальный смысл. Просто потому, что никакой другой политический язык сегодня уже или пока невозможен.
З. Бжезинский в книге "Еще один шанс" обрисовывает главный тренд времени - "глобальное политическое пробуждение". "Стрежнем самого феномена глобального политического пробуждения является всеобщая устремленность к обретению человеческого достоинства". То есть вскоре уже всякий народ захочет быть политическим субъектом. России со множеством составляющих ее народов, говоря иначе, потенциальных политических субъектов, при сохранении господствующей тенденции даже в близкой перспективе может оказаться очень несладко.
Для подлинного, полноценного авторитаризма или монархизма (а не стыдливо прикрывающегося словесными демократическими одеждами) в наше время слишком многого не хватает: идеи служения (а не работы), авторитета религии, иерархической элиты, санкционированной и утвержденной тоже множеством условий, и т.д. Спокойствия и неспешности духа, в конце концов.
Но главное, что гипотетическому монарху не хватает прежде всего настоящих подданных, не испорченных "нервным чувством собственного достоинства" (К. Леонтьев). Эта неопределенность (демократия или авторитаризм) сидит уже внутри самого современного российского человека. В каком-то смысле он хочет царя, которого сам бы себе регулярно выбирал. По конституции. Но разве так бывает?
Еще по поводу демократии. Историческая Россия - это и так очень сложная суперструктура с множеством населяющих ее народов и наполняющих ее культур. Она также - мир, где встретились христианство, ислам и даже атеистическое советское прошлое. Если на эту суперсложность наложить еще демократическую суперструктуру с разделением и выборностью властей, правовыми формализмами, постоянными поисками общественного компромисса по самым разным вопросам и прочее, выдержит ли Россия такой двойной груз?
В ситуации этой внутренней противоречивости, мировоззренческой и идейной шизофрении более важными становятся тактика, а не цельность замысла и стратегия; политтехнологии, а не политика в смысле внятного и четкого курса. И еще тут оказывается востребованным изобилующий зашифрованностями стиль изложения, каким виртуозно владеет Г. О. Павловский и на который он часто переходит.
И что с этим делать?