33. Повести Куликовского цикла: летописная повесть о Куликовской битве, «Сказание о Мамаевом побоище», «Задонщина».

В 1380 г. произошла Куликовская битва, в которой был нанесен сокрушительный удар татарам коалицией русских князей, возглавлявшейся московским князем Дмитрием Ивановичем. Победа в битве имела большое значение в истории Руси.

Летописная повесть об этом событии возникла в конце XIV века. В ней уже выдвигается на первый план московских князь Дмитрий Иванович, который, в союзе с двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем, с другими русскими князьями и с двумя Ольгердовичам, Андреем Полоцким и Дмитрием Брянским, одержал победу над татарами.

Повесть рассказывает о том, что на Русь пришел нечестивый царь Мамай при поддержке изменника – рязанского князя Олега Ивановича и литовского князя Ягайла. Дмитрий Иванович, стоящий во главе коалиции, выступивший против татар, как благочестивый человек, перед отправлением в поход молится богу и просит благословения у епископа Герасима.

В обычном стиле воинских повестей описывается столкновение русских с татарами и поражение татар на реке Непрядве. Мамай затем терпит поражение еще от хана Тохтамыша и убегает в Каффу, где и погибает. Дмитрий Иванович возвращается победителем, с добычей. Узнав о насилиях Олега Рязанского, он собирается послать против него войско. Рязанские бояре бьют ему челом, и он сажает в Рязани своих наместников.

В литературном отношении летописная повесть связана с традиционной стилистикой и риторическими украшениями, заимствованными из летописных повестей и в особенности из позднейшей редакции жития Александра Невского. По Синодику были приведены имена убитых князей и воевод.

Ближайшей хронологически после летописной повести литературной обработкой сюжета о Мамаевом побоище нужно считать поэтическую повесть «Задонщина» (конец XIV века, автор предположительно Софоний Рязанец). Ее стиль заимствован из литературных традиций Киевской Руси. Образные средства и целый ряд сюжетных подробностей являются подражанием «Слову о полку Игореве»: обращение к «братьям и друзьям», приглашение собраться восславить Русскую землю и победу Дмитрий Ивановича, упоминание вещего Бояна, обращение к жаворонку, соловью, сравнение воинов с турами. Иногда даже нелегко определить, что оказывается порчей текста, допущенной переписчиком, а что является результатом чисто внешнего подражания автора стилю «Слова». Однако появляется характерная для эпохи прибавка «постоять за веру христианскую».

В «Слове» говорилось о том, как готовятся русские войска к походу. В «Задонщине» находим соответствующее место, также говорящее о сборе русских войск. Употребляется такое средство выразительности, характерное для «Слова», как отрицательные параллелизм: «То ни орлы слетелись – выехали посадники из Великого Новгорода».

Как участников похода игорева, так и участников похода Дмитрия Ивановича сопровождают зловещие знамения природы: встают сильные ветры с моря, пригоняют они тучу великую. Из тучи выступила кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Звучит и зловещий крик птиц.

По сравнению со «Словом» в «Задонщине» события развиваются в обратном порядке: в «Слове» - сначала победа русских, потом их поражение, в «Задонщине» наоборот: русские войска сначала терпят поражение (плач о погибших), а потом оправившись, наносят татарам сокрушительный удар (прославление героизма, мужества).

Параллельно тем местам в «Слове», где речь идет о плаче русских жен и затем о плаче Ярославны, в «Задонщине» передается плач жен воевод и бояр, из которых одна обращается с просьбой к Дону «прилелеять» ее мужа, как о том же просила Ярославна, обращаясь к Днепру.

Решительное столкновение русских с татарами происходит тогда, когда выходит из засады запасный полк Владимира Андреевича, который изображается приблизительно в таких же чертах, как и брат Игоря Всеволод в «Слове».

Момент битвы описывается в традиционных формулах для воинской повести: «гремят мечи булатные о шеломы хиновские» и т.д. Но в «Слове черна земля была засеяна костьми русских сынов, а в «Задонщине» – татарскими костями. Перечисляется богатства, добытые в битве русскими воинами.

«Задонщина» заканчивается рассказом о том, что Дмитрий Иванович на поле Куликовом, на реке Непрядве, вместе с братом Владимиром Андреевичем и со своими воеводами становится на костях павших русских воинах и произносит им похвальное слово.

Сходство «Задонщины» со «Словом»:

• повторение целых отрывков,

• повторение композиционных частей (поражение, победа, плач),

• сходность образов, оборотов,

• сходность описания князей.

Будучи в основном подражание «Слову», «Задонщина» не лишена, однако, самостоятельных поэтических достоинств; в ней имеются яркие художественные образы. Она тесно связана с устным народным творчеством, что проявляется в частом употреблении отрицательного параллелизма. Более того в «Задонщине» ни разу не употребляются языческие божества, которыми изобилует «Слово». А из мифологических существ присутствует только Див, которые скорее перенесен сюда чисто механически, без мифологического осмысления. В «Задонщине» проступает умеренная религиозная струя: Дмитрий несколько раз молится, борется «за веру христианскую».

Понятие Русской земли в «Задонщине» уже напрямую ассоциируется с Московским княжеством во главе с Дмитрием Ивановичем (мысль об утверждении главенства Москвы). Показательно, что вопреки исторической действительности, автор говорит о том, что к московскому князю помогали все князья русские. Тогда как мы знаем, что это было не так и что Олег Рязанский и Ягайло Ольгердович Литовский были в союзе с Мамаем.

Не случайно, что в то время, когда для русского народа возникла перспектива его национального возрождения и государственной независимости от Золотой Орды, автор обратился к величайшему поэтическому памятнику Киевской Руси, насквозь проникнутому высокой гражданской идеей национального единства, свобод и народной чести. Главным отличием «Задонщины» от «Слова» является эмоциональный тон: в «Слове» это горесть, скорбь и жалость о погибших, о тяжелой участи Русской земли, в «Задонщине» - радость и торжество по поводу победы над врагом. Здесь же проявился новый экспрессивно-эмоциональный стиль, который проявился в характере прославления московского князя и в прямой речи героев.

Третье произведение, посвященной куликовской битве, известно под именем «Сказание о Мамаевом побоище» (первая четверть XV века). Его сюжет осложнен большим количеством эпизодов и исторических и легендарных подробностей, не одинаковы в различных редакциях. В нем наиболее подробно повествуется о всех перипетиях Куликовской битвы. В основном же все редакции «Сказания» объединяет идея героического подвига русского народа в борьбе с врагом под предводительством московского князя, который выделяется своей воинской доблестью, высотой душевных качеств и примерной религиозностью.

В «Сказании» мы находим ряд эпизодов и деталей, какие не встречаются ни в летописной повести, ни в «Задонщине». К ним относятся письма Олега Рязанского, Мамая и Ягайла, Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, плач супруги Дмитрия Ивановича Евдокии, раскаяние Олега, знамения и приметы, предвещающие поражение татар, розыски раненого Дмитрия и др.

Заимствование из устных преданий:

• поединок Пересвета с Челубеем (в былинных традициях)

• посещение Дмитрия монастыря,

• обмен Дмитрия одеждой с боярином Михаилом Бренком,

• эпизод гадания Дмитрия перед сражением (слушает землю, птиц и зверей).

Встав в поле и повернувшись к стану татарскому, слышат Дмитрий Иванович и Дмитрий Волынец сильный шум. А у русских полков была тишина. Поняли, что это добрая примета. Затем Волынец долго «слышал» землю, поникнув к ней ухом. И сказал, что слышал вопли татарской женщины и скорбь русской. Это значит, что татары будут побеждены, но и русских много падет.

В одном из списков «Сказания» мы находим явные песенные вставки, к числу которых принадлежит описание выезжающего против Пересвета татарского богатыря, восходящее к былинному описанию встречи Ильи Муромца с Идолищем поганым.

В «Сказании имеются отдельные самостоятельно созданные удачные поэтические картины, связанные с народно-поэтической традицией. Такова прежде всего картина русского войска, открывающаяся глазам Дмитрия с высокого места. На знаменах выделяется спасов образ, как солнечное светило, испускающее лучи и всюду светящееся, шумят распущенные стяги, простирающиеся, как облака, гребни шлемов развиваются, как огненное пламя.

В «Сказании» проявляются черты стиля монументального историзма (былинные приемы, народные придания, художественный вымысел) и экспрессивно-эмоционального стиля (элементы психологизма, внимание к чувствам героев, нагнетание напряжения).

34. Экспрессивно-эмоциональный стиль конца XIV – начала XV века. «Житие Стефана Пермского» Епифания Премудрого. Изменения в агиографическом жанре. Особенности стиля «Плетения словес». «Житие Сергия Радонежского»: сюжет, герой, стиль.

В конце XIV – начала XV века произошел идейный кризис феодальной иерархии. Теперь личные качества людей, а не их положение в обществе, выступали на первый план. В литературе произошло открытие психологической жизни человека. Такой прием называют «абстрактный психологизм» (размытые, обобщенный, без индивидуального характера). Описывались отдельные психологические состояния человека, его чувства, эмоциональные отклики на события внешнего мира. Но они еще не объединены в характер. Индивидуальность человека по-прежнему ограничены прямолинейным отнесением ее в одну из двух категорий – добрых или злых. В первом случае герой свят до полной абстрактности, во втором – всегда может измениться, резко стать добрым.

Все психологические состояния всегда доведены до наиболее резкого выражения. Бессильный выразить свои возвышенные представления, автор использует синонимы, тавтологические сочетания, неологизмы, эпитеты, с их ритмической организацией речи, создающие впечатление бесконечности чувств.

В центре внимания житий экспрессивно-эмоционального стиля оказываются не сами поступки, подвиги героев, а то отношением к ним, которое выражает автор. Эмоциональная характеристика подвига всегда повышена, как бы преувеличена и вместе с тем абстрактна. Поэтому автору важно выявить значение действия, подчеркнуть его влияние, то впечатление, которое оно производит в народе, а не описать его конкретно. Все детали опускаются как несущественные.

Экспрессивность действий подчеркивается длинными речами, которые произносят действующие лица. Прямая речь используется как способ выражения душевного состояние говорящего. Она насыщена цитатами из псалмов, молитв. Но в ней нет речевой характеристики героя. По стилю она не отличается от речи автора.

Экспрессивно-эмоциональный стиль связан с развитием церковного начала в литературе, потому что в церковных жанрах всегда уделялось больше внимания внутренней жизни человека, его психологии.

Мастером этого стиля был Епифаний Премудрый. Он был для своего времени исключительно начитанным человеком, широко осведомленным в библейской литературе, в оригинальной и византийской агиографии. Был знаком с Сергием Радонежским, Стефаном Премудрым, Андреем Рублевым, Феофаном Греком.

Несмотря на то, что Епифаний знал Стефана, библиографические факты в житии сравнительно немногочисленны и в большинстве случаев не выходят за пределы той традиционной нормы, которая издавна установилась для произведений этого рода (благочестивой детство, любовь к чтению божественных книг, усердное подвижничество, блаженная кончина).

Главный подвиг Стефана – миссионерский, к которому он себя готовил с детства: обращение язычников-пермяков в православие как путем личной проповеди, так главным образом при помощи переводов на пермский язык книг «священного писания», для чего Стефаном была изобретена пермская азбука.

Изменения в агиографическом жанре:

• короткое вступление,

• биографическая часть сокращена,

• уделение внимания кончине героя,

• большое заключение – плач по умершему,

• главный акцент – похвала святому.

Многочисленные витиеватые отступления, лирические излияния автора в стиле «плетения словес» были причиной того, что житие, столь сравнительно мало насыщенное конкретными фактами, разрослось до очень значительных размеров.

В пермской земле Стефану приходится выдерживать очень упорную борьбу с защитниками язычества, которые встречают его недружелюбно и несколько раз пытаются убить, но святого спасет его кротость, любовь ко всем и, конечно же, Бог. Более того Стефан разрушает пермских кумиров, и так как за этим со стороны богов не следует никакого возмездия пермяки убеждаются в правоте Стефана, и его авторитет растет.

В житии появляется новый тип героя антагониста. Это пермский волхв Пам, который готов умереть за свою веру. Он предлагает Стефану разрешить соперничество при помощи силы их богов: взойти вместе на горящий костер, пройти подо льдом в реке. Но в конце Пам отказывается от этого рискованного предприятия, но от своей веры он так и не отступает.

Главным подвигом Стефана, по мысли автора, является изобретение пермской азбуки. Автор очень витиевато говорит о значении этого подвига (сравнивает с Кириллом и Мефодием).

Потрудившись в Пермской земле сначала в сане священника, а затем епискова, приобщим окончательно пермяков к православию, Стефан блаженно умирает. И вот вслед за этим начинается наиболее риторические части жития. Здесь присутствуют сразу три плача (!!!): плач пермским людей, плач пермской церкви и плач и похвала инока пишущего, то есть самого Епифания.

Пермские люди, услышав о смерти Стефана, в сердечной тоске стали плакать и вопить, используя словесную избыточность. Они высказывают скорбь по поводу того, что их единственный пермский епископ погребен в Москве. Они приглашают восхвалить своего учителя.

В собственном плаче автор чувствует себя бессильным подобрать эпитеты, при помощи которых он мог бы прославить своего героя. Он предлагает различные наименования, которые можно было бы присвоить Стефану Пермскому, уснащая при этом свою речь даже аллитерациями. Но и этого оказывается недостаточно для автора. Автор предлагает длинный ряд возможных сравнений, но все они тоже оказываются слабыми для восхваления подвига Стефана. Епифаний изощряется в подборе пышно-торжественных слов, часто сходно звучащих и рассчитанных на то, чтобы произвести определенное, как бы музыкальное впечатление. Автор сам характеризует стиль своей похвалы как «плетение словес». Особенности нового житийного стиля доведены у Епифания до крайних пределов витиеватости.

Впрочем, в житии Сергия Радонежского, написанном Епифанием спустя лет двадцать после жития Стефана Пермского, риторические излишества значительно умеряются стремлением автора к возможно большей фактичности и документальности изложения. Возможно это связано с тем, что Епифаний очень хорошо знал Сергий, так как провел в Троице-Сергиевом монастыре при его жизни около 17 лет. Непосредственный лиризм и теплота чувств, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж проявляются здесь в большей степени, чем в первом агиографическом сочинении Епифания. Проступают в житии и просторечные слова и выражения.

Построение сюжета традиционно для агиографического жанра. Главный подвиг героя – самостоятельное строительство монастыря, жизнь в бедности (чувствовал вину за то, что его родители были богаты), пророческий дар.