8. Должна ли история философии включать историю науки?

Взгляды на этот счет известны достаточно хорошо. Сколько

бы ни кричала наука: <Физика, бойся метафизики!>, большин-

ство философов, начиная с Бэкона, либо вообще не отделяли

себя от науки, либо научность как таковую рассматривали су-

щественным признаком самой философии. Начатая было ран-

ним Гегелем критика науки как таковой им же была превраще-

на в постулат науки - системы действительного знания, в упо-

рядоченный склад готовых изделий саморазвития духа: <Пред-

мет в своем наличном бытии есть для самого себя предмет,

рефлектированный в себя. - Дух, который знает себя в таком

развитии как духа, есть наука. Она есть его действительность и

царство, которое он создает себе в своей собственной стихии>

(Соч., т. 4, с. 13). Гегель, правда, и сам сознавал, что одного

перехода из журденовского в осведомленное состояние здесь

мало, что не все здесь вяжется, поэтому, например, древнее и

новое различено у- него как действующая всеобщность и гото-

вая абстрактная форма, которую нужно еще претворить в дей-

ствительность. Но грани, водораздела, разрыва между наукой и

философией у Гегеля нет, они начинают обнаруживаться зна-

9J____________Предмет и цели изучения истории философии____________

чительно позднее, по существу в двадцатом столетии вместе с

резким усилением роли науки в жизни общества.

Если взглянуть на эту ситуацию с учетом того, что сегодня

известно о науке, то и в колебаниях Гегеля, и у Гуссерля, и в

различных формах иррационализма, и в экзистенциализме мы

обнаруживаем справедливое до известной степени противопос-

тавление науки и философии, института науки и всеобщего со-

циального бытия по той примерно границе, по которой Маркс

и Энгельс различали бытие гражданское и бытие политическое

как ответственную за обновление противоположность анархии

и организации, личности и должности, творчества и включен-

ных в политическое бытие результатов творчества (см., напр.:

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 128-134). Та <абстрактная

форма>, о которой писал Гегель как о характерной черте науч-

ных занятий нового времени, оказалась принципиально несво-

димой к всеобщему. Прямых связей здесь не обнаруживается,

переход из абстрактного в конкретное, развертка абстрактного

до конкретного не дают логической структуры вывода, а, со-

всем напротив, предполагают как норму и обязательное усло-

вие селекционирующие вставки, разрывы.

Иными словами, предметы науки и философии оказываются

разными со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наука

действительно содержит новое знание, но, во-первых, это зна-

ние удерживается в рамках гражданского бытия, может полу-

чить или не получить санкцию на вход во всеобщее политиче-

ское бытие, а во-вторых, это знание принципиально иного ро-

да, чем философское. Оно объективно, т.е. независимо ни от

человека, ни от человечества, и в этом смысле бесчеловечно.

Оно научно постольку, поскольку в нем нет человека, его эмо-

ций, стремлений, потребностей, ценностей. С другой стороны,

философия без человека - нонсенс, человек неустраним из

предмета философии, и знание выглядит философским ровно

настолько, насколько оно включает человека. Более того, пред-

меты науки и философии не только не совпадают, но, как по-

казывают исследования, связанные с попытками установить

возможную меру ответственности ученых за приложения нау-

ки, эти предметы даже не соприкасаются. Между ними лежит

ничейная земля, от исследования которой с одинаковым рве-

нием отказываются как наука, так и философия.

Наука это делает на том основании, что, передав в акте пуб-

ликации продукт в распоряжение общества, она теряет над

М.К.Петров____________________________92

ним власть, не может заниматься гаданиями, кто, когда, при

каких обстоятельствах захочет, например, применить открытый

в 1829 году закон газовой диффузии для строительства атомных

заводов; наука принципиально не может знать, как и во имя

каких целей будет использован ее продукт. Не в лучшем поло-

жении оказывается и философия: наука попадает в поле ее зре-

ния только в продуктах-инновациях политического бытия, т.е.

в конечных результатах разорванной деятельности множества

индивидов, каждый из которых не ведает, что творит. Истори-

чески разорванность предметов науки и философии явление

сравнительно недавнее, ему от силы триста лет. И с чисто фор-

мальной точки зрения, если всеобщая связь, целостность форм

общественного бытия считаются неотъемлемым свойством

предмета философии, история опытной науки, продукты кото-

рой не обладают достоинством всеобщности, не может быть

включена в историю философии, как это в хзбщем-то и сделано

в традиционном курсе.

Вместе с тем исключить науку из теории познания не так-то

просто, пришлось бы убрать из философии вопросы о том, как

возникает новое знание, какими путями общество утилизирует

накопленный массив знаний. Это тем более сложно, что по ге-

незису и новое, и наличное знание - продукт мыслительной дея-

тельности индивидов, который лишь после своего сотворения ин-

дивидом получает или не получает достоинство объективной ис-

тинности (эксперимент), социально известного, <для общества>

знания (публикация), социально-полезного знания (приложение).

Философское признание науки не как системы знаний, ка-

ковой она признана, а как социального института обновления,

особенно философский анализ ничейной земли, отделяющей

сегодня науку от философии, актуально по естественным при-

чинам: без эффективного контроля над приложениями знаний

человечество рискует плохо кончить. Но философское призна-

ние науки означало бы введение в предмет философии и, соответ-

ственно, в предмет истории философии множества новых вопро-

сов в духе программы Ленина, т.е. превратило бы историю фило-

софии в <историю познания вообще>, в историю <всей области

знания> (Ленин В. И. Философские тетради. М., 1966, с. 314). Яс-

но, что этот вопрос очень сложен, но над ним уже, видимо, сле-

дует задумываться.

Из того небольшого круга вопросов, которые подняты в

данной статье, можно, нам кажется, сделать один-единствен-