6. Должны ли членения курса подчиняться хронологии или со-

держанию ?

Если гносеология признается единственным и достаточным

основанием, то вопрос этот, естественно, праздный: однород-

ную философскую начинку можно разделять хоть так, хоть

этак, сообразуясь только с объемом курса и возможностями

студентов. Но задача значительно усложняется, если естествен-

ные академические требования приходится совмещать с учетом

содержания.

Принятое членение - история античной философии, сред-

невековой философии, философии нового времени - опирает-

ся на очевидные переломные моменты: закрытие философских

школ и Возрождение. Но ни по насыщенности событиями ни

по направлениям процессов развития ни один этап, кроме, по-

жалуй, средневековья, не образует сколько-нибудь устойчивого

единства. В античности, например, нетрудно выделить этапы

перехода от теогонической к логической аргументации, а за-

тем, после Аристотеля, этап инфляции логического, выдвиже-

ния на первый план нравственного и даже эстетического аргу-

мента. Также и в философии нового времени видны явные

скачки проблематики, даже разложение линий развития. До

87____________Предмет и цели изучения истории философии____________

Локка, например, теологический субстрат очевиден: <естест-

венная философия> возможна лишь постольку, поскольку на

правах аксиомы берется идея сотворенности природы (<естест-

венное благочестие>) и принцип богоподобия человека, тожде-

ства человеческой и божественной логики. Связь деизма с Ре-

формацией в этих исходных пунктах очевидна. Но с Локка на-

чинается новая ситуация: отказ от врожденных идей есть вме-

сте с тем отказ от богоподобия, отбрасывание по крайней мере

одного из теологических костылей. А дальше явная развилка на

Канта и Конта. То же радикальное изменение философской

ситуации возникает и в философии Канта. Почему из всех на-

правлений, порожденных его философской системой, мы бе-

рем только немецкую классику, рассматриваем Канта через

призму Гегеля, не совсем ясно.

Ясно, однако, что вопрос о членении курса истории фило-

софии и о принципах такого членения далек еще от решения,

требует самого тщательного и критического анализа.

7. Историзм - конкретность социального аншиза или ретро-

спектива ?

Принцип историзма в историко-философском исследовании

давно уже стал у нас общим местом и одной из традиционных

формул-заклинаний при подходе к историко-философскому

материалу на предмет исследования. Внешне это выражается в

обязательном для любой историко-философской работы анали-

зе <социально-экономической> обстановки, хотя, как по этому

поводу справедливо недоумевает Копнин и сокрушается Соко-

лов, связь между <социально-экономической обстановкой> и

предметом историко-философского анализа часто до крайности

напоминает связь между огородной бузиной и киевским дядь-

кой. Попробуйте, например, более или менее доказательно вы-

вести из торгового города Милета заявление Фалеса <все из во-

ды>, а когда это получится, если получится, из тех же посылок

придется выводить <все из воздуха> Анаксимена и <все из не-

определенного> Анаксимандра. Ясно, что ничего особенно до-

казательного здесь получиться не может, и если нам удастся из

одних и тех же посылок получить три различных результата, то

только отсутствие свидетельств о том, кто еще сказал <все

из...>, может помешать нам получить тридцать три или триста

тридцать три результата той же доказательной ценности.

Значит ли это, что принцип историзма вообще неприменим

М.К.Петров___________________________8^

к историко-философским исследованиям и положение о про-

изводном характере форм общественного сознания от форм

общественного бытия применительно к философии теряет си-

лу, не подтверждается данными конкретных анализов? Нам

этого не кажется. Совсем напротив, подвергая анализу, напри-

мер, не торговый город Милет как таковой, а всю историю гре-

ческой социальности XV-VI вв. до н.э. на фоне более устойчи-

вых египетских или ближневосточных форм общественного бы-

тия, мы именно здесь, на уровне общественной практики, об-

наруживаем новые противоречия, новые точки роста, новые

требования к мировоззренческой форме, которые не сразу, не

вдруг и не однозначно разрушают старую и создают новую,

приводят в конце концов к переориентировке с мифологиче-

ской мировоззренческой формы, где наследственные навыки

распределены в божественные имена, а имена связаны в систе-

му кровнородственных связей, на форму логическую, исполь-

зующую универсальные лингвистические связи для построения

картины мира. И если уж говорить о <социально-экономиче-

ской обстановке> этого периода, то она предельно точно пред-

ставлена Аристотелем в тождестве властвующего и подвластно-

го, господина и раба: <В целях взаимного самосохранения не-

обходимо объединяться попарно существу, в силу своей приро-

ды властвующему (т.е. рожденному законно, от свободных ро-

дителей. - М.П.), и существу, в силу своей природы (рожден

от рабыни. - М.П.) подвластному. Первое благодаря своим ин-

теллектуальным свойствам способно к предвидению, и поэтому

оно уже по природе своей существо властвующее и господ-

ствующее; второе, так как оно способно лишь своими физиче-

скими силами исполнять полученные указания, по природе

своей существо подвластное и рабствующее. В этом отношении

и господином и рабом в их взаимном объединении руководит

общность интересов> (Политика, 1252 а).

Становление этого исходного тождества различений власт-

вующего и подвластного, слова и дела, господина и раба, зако-

на и гражданина, знака и обозначаемого, чему нет соответст-

вий в египетском и ближневосточном окружении, явственно

видно со времен Гомера, прослеживается в трансформациях

ряда социальных структур и форм общественного сознания,

использовано Аристотелем и Гегелем. Так почему же, спраши-

вается, мы упорно избегаем входить в диалектику этого исход-

ного тождества противоположностей, сочиняем явно надуман-