Глава VIII «Свободнорожденный» Джон Лильберн

Как герои одной и той же истори­ческой драмы — Великой английской революции XVII века, Джон Лильберн и Оливер Кромвель имели много общего в том, что определяло их исходную позицию в назревшей борьбе. Оба они по рождению принадлежали к нетитулованному провинциальному джентри, оба воспи­тывались в пуританских семьях и с раннего детства впитывали пуританские убеждения и нравственные на­ставления домашних толкователей так называемой женев­ской Библии *. И одного и другого отличали необуздан­ный темперамент, хотя и по-разному проявлявшийся, неукротимая энергия, активная неприязнь к произволу и насилию со стороны сильных мира сего. Наконец, оба они сравнительно недалеко продвинулись в премудростях школьной образованности тех дней.

Однако сколь же различными оказались исторические судьбы этих двух «воителей в стане храбрых»... револю­ции! И менее всего в силу различия меры и характера их талантов, а прежде всего потому, что принципиально различными были интересы общественных сил, от имени которых они выступали, а следовательно, и роли, сыгран­ные ими в этом подлинно героическом десятилетии исто­рии английского народа.

Как уже известно, Кромвель был первым, кто в самом начале заседаний Долгого парламента поднял вопрос об освобождении из тюрьмы Джона Лильберна. По реко­мендации Кромвеля Лильберн был зачислен на долж­ность подполковника в армии Восточной ассоциации. В свою очередь «дух свободы», владевший в те годы Кромвелем, казался Лильберну столь сродни своему соб­ственному, что, как признавал он впоследствии, он считал его «своим наиболее близким... сердечным дру­гом». Но как же далеко разошлись их пути после окончания первой гражданской войны! Каким же «опасным государственным преступником» казался Лильберн Кромвелю в период, когда он достиг высшей власти, если столь жестоко преследовал его тюрьмой и изгнанием до тех пор, пока дух его не был сломлен и жизнь вскоре оборвана!

И тем не менее имя Джона Лильберна, революционера и мученика, в такой же мере принадлежит истории Ан­глийской революции, как и имя его гонителя, торжество­вавшего на пепелище революции,— властелина Оливера Кромвеля. Более того, в определенном смысле имя Лиль­берна оказалось и более благородным, и более долго­вечным, ибо идеалы, за торжество которых он готов был взойти на эшафот, на столетия пережили идеалы Кромве­ля, оставаясь для многих народов живыми и злободнев­ными по сей день. В более абстрактном смысле его политические идеалы вошли в сокровищницу не только английской, но и политической мысли и культуры Нового времени в целом.

Сложное переплетение социальных сил, совершавших Великую английскую революцию середины XVII века, проявлялось не только во вскоре давших о себе знать глубоких различиях конечных целей, но и в многоликости самого типа революционера этой эпохи. Типология исто­рических деятелей в нашей литературе базировалась почти исключительно на принципе «классовой обуслов­ленности». Однако на примере исходной сословной близо­сти Лильберна и Кромвеля и их дальнейшей судьбы мы воочию убеждаемся, в какой мере этот принцип недоста­точен для создания подобной типологии. Сама неповтори­мость исторической личности, сугубая индивидуальность того, что именуется человеческим характером, выступает на первый план, в особенности в моменты судьбоносные. Конечно же тип революционности, т. е. диапазон желае­мых изменений сущего, равно как и способ, избираемый для достижения этой цели, диктуется не только социаль­но-классовыми убеждениями и предубеждениями данной исторической личности, но и широтой ее интеллекта, врожденными (или приобретенными) чувствами спра­ведливости, исторической ответственности и гуманизма.

Поистине история делается людьми. Представление же о том, как они ее творят в различные исторические, и особенно в революционные, эпохи, нам дают слова и дела тех, чьи роли в данные эпохи наиболее ярко раскрывают тайну, что в плане чисто человеческом значит быть актером на сцене истории.