3. Йоганн Вольфганг Ґьоте.
Прагнення осмислити органічний світ як ціле, у його єдності, уловити цю єдність у нескінченному різноманітті форм було характерним і для Вольфганга Гьоте (Пор). Перший поштовх пошукам у цьому напрямку дало йому, імовірно, читання "Природничої історії" Бюффона, яка ще замолоду залишила по собі сильне враження.
Погляди Гьоте часто пов'язують або зближають із німецькою натурфілософією. Справедливо в цьому лише те, що Гьоте не задовольняв простий опис розрізнених фактів, що він шукав філософського осмислення знань про живу природу й подібно німецьким натурфілософам прагнув показати природу в єдності й розвитку. Подібність можна роздивитись ще й у тім, що деякі ідеї Гьоте виступали іноді більше у формі здогаду, передчуття, сміливої дедукції, ніж суворо обґрунтованого емпіричного висновку або наукової гіпотези. Імовірно, це вірніше пояснити станом науки того часу, ніж прямим впливом натурфілософії, з якою Гьоте, звичайно, був добре знайомий.
Значно раніше Жоффруа Сент-Илера Гьоте зробив серйозну спробу знайти єдність плану будови як тварин, так і рослин.
У морфології кінця XVІІІ - початку ХІХ ст. ідея про ідеальний план, про "архетип" мала досить широке поширення. Вона не могла не зробити свого впливу на Гьоте, схильного до дедуктивного мислення. Пошук загального типу будови живих істот і обґрунтування на цій основі єдності органічного світу стали головною ідеєю природничонаукової творчості Гьоте, причому він розумів загальний тип не тільки як ідею, але і як реально існуючого предка сучасних живих форм. Гьоте навіть сподівався знайти в природі вихідну форму, що дала початок всім рослинам.
У пошуках єдиного "остеологічного типу" ссавців Гьоте виконав важливу роботу по міжщелепній кістці, у якій уперше показав, що ця кістка, відсутня в дорослої людини, але є в ембріона людини; незалежно від Окена створив "хребетну теорію черепа", що виходила з гіпотези, що череп виник шляхом метаморфози шести верхніх шийних хребців. Аналогічним шляхом, відшукуючи морфологічний тип серед рослин, Гьоте прийшов до висновку, що всі органи рослин, включаючи маточки, тичинки й плоди, є метаморфозами того самого утворення, що він умовно назвав "листком".
Але якщо все різноманіття організмів є незліченною видозміною єдиного реально існуючого типу, то звідси природно було припустити, що настільки кидаючися в очі розходження між різноманітними формами рослин і тварин є результат розвитку в часі. Гьоте прямо не писав про це, але у всіх його морфологічних роботах фактично підспудно втримувалася думка про перетворення органічних форм. Гьоте відкидав теорію катастроф і телеологічне розуміння органічної доцільності. "Тварина формується обставинами для обставин; звідси його внутрішня досконалість і його доцільність відносно зовнішнього світу", - писав він. В спорі Жоффруа Сент-Ілера з Кюв'є Гьоте був на боці першого.
Накопление данных о развитии органического мира в 20—30-е годы
XIX века.
Важное значение для обоснования идеи эволюции имело возникновение в 30-е годы XIX в. исторической геологии и палеонтологии, противопоставивших катастрофам Кювье идею постепенного исторического изменения лика Земли путем медленных непрерывных изменений в течение огромных геологических периодов.
Развитие сравнительной анатомии, возникновение в конце 20-х годов сравнительной эмбриологии, успехи биогеографии и систематики, создание клеточной теории — все это убедительно свидетельствовало о единстве органического мира, подводило к идее об общности его происхождения. О естественной близости и связи органических форм, о переходах между различными классами и типами в животном и растительном мире свидетельствовал также необычайно возросший материал, относящийся к описательной зоологии и ботанике. Ботаниками и зоологами, особенно селекционерами, был накоплен огромный материал, ярко и убедительно говоривший об изменчивости организмов. В пользу теории развития свидетельствовал также параллелизм между развитием зародышей и рядом ископаемых форм, обнаруживаемых в последовательных слоях земли. Однако, несмотря на все это, господствующим в рассматриваемый период оставалось представление о постоянстве видов.
Ни сравнительная анатомия, ни палеонтология, ни эмбриология, ни сравнительная эмбриология сами по себе, автоматически не вели к признанию эволюции. Мы хорошо видим это на примере Кювье, Блуменбаха и Меккеля, Бэра и многих других. Кювье был одним из основоположников сравнительной анатомии и палеонтологии, дал блестящие работы в этих областях, однако он не только не пришел к признанию эволюции, но воинственно выступал против этой идеи. То же можно сказать и о его ученике д'Орбиньи и многих других. Не сделали эволюционных выводов из своих сравнительно-анатомических исследований ни Блуменбах с Меккелем, ни Бэр из своих сравнительно-эмбриологических открытий.
Материал со всей очевидностью вел к определенному выводу. Казалось бы, он напрашивался сам собой. Оставалось только сформулировать его. Были и идея эволюции, и подтверждающий ее материал. Нужно было лишь связать их друг с другом. Но такой простой эта ситуация только кажется. Очевидной она становится лишь после того, как вывод или открытие уже сделаны. Тот, кто хочет разобраться в движении науки, должен это понимать, и в то же время он не может не задуматься над вопросом — почему же в самом деле те, кто добыл факты, глубже других проник в них, часто останавливаются перед выводом, а другие — современники или принадлежащие к ближайшему поколению — оказываются в состоянии сделать тот вывод, перед которым остановились часто несравненно более крупные ученые?
Наука не имеет еще ответа на эти вопросы. В философском плане он ясен — никакая совокупность фактов не создает еще теории. Создание теории предполагает переход на новую ступень, требует высокого уровня теоретического обобщения, умения видеть не только отдельные факты, но и связи между, казалось бы, далекими явлениями, воспринимать непосредственно наблюдаемое как элемент более общей системы.
Однако историю науки такой общий ответ удовлетворить не может. История науки должна раскрыть, как происходит приращение знаний.
Не раскрывает описанный феномен и психология творчества, так как дело не только в личности данного ученого, его одаренности, интуиции, богатстве воображения и т. д. Для того чтобы разобраться в нем, надо, видимо, учитывать множество факторов, как личностных, так и социально-психологических, интеллектуальную среду, в которой сложился и действует данный ученый, мотивацию его творчества, направленность его интересов, его мировоззрение, беря все это в контексте развития науки соответствующего времени. И если пока мы не можем объяснить этот феномен, то, по крайней мере, должны обращать на него внимание всякий раз, когда встречаемся с ним, чтобы все более и более конкретно выявлять его черты.
Те выводы, которые не сделали Кювье, Бэр и другие биологи в первой четверти XIX в., располагая куда более богатым материалом, сделал на основе сопоставления скелетов современных и ископаемых позвоночных X. И. Пандер. В своей «Сравнительной остеологии» (1821—1831), выпущенной совместно с художником д'Альтоном, он определенно признал эволюцию видов, что отметил Дарвин в историческом очерке к «Происхождению видов».
Уже в третьем выпуске «Сравнительной остеологии» (1822) говорилось, что о появлении новых форм «иначе как путем постепенного превращения и речи быть не может». В шестом выпуске (1824), не называя Кювье, авторы полностью отвергли взгляды, составляющие основу его общих представлений об органическом мире. «То воззрение, по которому животные в разнообразии их форм рассматриваются как замкнутое независимое целое, не изменяемое посредством влияний извне, не только не может объяснить нам разнообразия животного мира, но и не находит никакого смысла в сравнении животных между собой». Изменение организации животных, говорилось там же, могло произойти «через посредство ряда связанных между собой переходных звеньев, благодаря длительному постепенному воздействию изменяющихся внешних условий и благодаря постепенным изменениям в направлении склонностей животных».