Повесть о меркурии смоленском

Наиболее значительным из известных нам памятников смолен­ской литературы рассматриваемого периода является легендарная повесть о Меркурии, избавителе Смоленска от татарского разгро­ма. Возникла она, очевидно, на основе устного народного предания, сложившегося в связи с тем, что во время татарского нашествия в 1237—1238 гг. татары не дошли до Смоленска, и город, таким образом, не был разорён. В повести рассказывается о попытке та­тар завладеть Смоленском, но эта версия не подтверждается ника­кими историческими свидетельствами. Существуют две редакции повести, из которых вторая подразделяется на четыре подредакции.

По первой, старейшей редакции, возникшей, видимо, не раньше конца XV в., в связи с установлением в это время в Смоленске церковного почитания Меркурия, содержание повести сводится к следующему.

В Смоленске жил благочестивый юноша Меркурий, «цветый преподобным житием», «постом и молитвою сияя, яко звезда бо-гоявленна посреде всего мира». Он часто приходил в Крестовоздви-женский монастырь молиться за мир. В ту пору «злочестивый царь» Батый пленил Русскую землю и пошёл с великою ратью к Смоленску, остановившись в тридцати верстах от города, пожи­рая церкви и побивая христиан. Смольняне пребывали в великой скорби, молясь в соборной церкви о спасении города. И в это вре­мя было «некое смотрение божие ко гражаном». В Печерском мо­настыре, стоявшем за городом, явилась богородица пономарю (сравни сходный эпизод явления богородицы пономарю в житии Алексея человека божия) и велела ему позвать к себе Меркурия. Явившемуся на зов Меркурию богородица повелевает отомстить за христиан и победить злочестивого Батыя и всё войско его. Тут же она говорит ему, что после победы Меркурия к нему подойдёт человек «красен лицем», которому Меркурий должен отдать всё своё оружие, и этот человек отсечёт ему голову. Взяв в руки свою голову, Меркурий должен направиться в свой город, и там он при­мет кончину, а тело его будет положено в церкви богородицы.

Услышав эти слова, Меркурий затужил и заплакал. Он, окаян­ный и непотребный, не имеет силы на такое трудное дело, и неуже­ли, спрашивает юноша, у богородицы нет небесной силы, которая могла бы победить злочестивого царя? Но он не ослушивается богородицы, берёт у неё благословение и, выйдя из церкви в пол­ном вооружении и сев на стоявшего поблизости «прехрабра» коня, идёт против Батыя и побеждает его, скача по полкам, «яко орел по воздуху летая»; Батый же, одержимый страхом и ужасом, отходит от города и, придя в Венгрию, там погибает.

Как сказала богородица, перед Меркурием предстаёт после этого «прекрасен воин», которому Меркурий, поклонившись, от­даёт своё оружие, и тот отсекает ему голову. Обезглавленный Мер­курий приходит к Мологинским воротам города, в одной руке неся свою голову, а другой рукой ведя коня. Некая девица, видя его без головы, стала «нелепо бранити его», он же лёг у ворот и умер, а конь стал невидимым. Смоленский архиепископ с крестами и со множеством народа пришёл, чтобы взять тело Меркурия, но оно не давалось пришедшим и так и лежало непогребённым три дня. На четвёртый день архиепископ, всю ночь пребывавший без сна в мо­литве о том, чтобы бог открыл ему эту тайну, через оконце увидел, что богородица с архистратигами Михаилом и Гавриилом «в вели-цей светлости, аки в солнечной зари», вышла из церкви и, дойдя до того места, где лежал Меркурий, взяла его тело в свою полу, принесла его в соборную церковь и положила в гроб, в котором тело Меркурия лежит и доныне, творя чудеса и благоухая, как ки­парис.

Существенные отличия второй редакции в её хронологически ближайшем к первой редакции тексте таковы. Повесть начинается с пространного вступления, в котором говорится об особом покро­вительстве богородицы Смоленску и о насилиях, чинившихся тата­рами в Русской земле. При этом в уста земли, скорбящей, как вдо­вица, влагается плач о разорении Русской земли. Меркурий – происхождением римлянин, княжеского рода, веры же греческой. В юности он прибыл в Смоленск на службу «самодержцу града того». Богородица обращается к пономарю и затем к Меркурию не непосредственно, а говорит из иконы. Меркурий радостно под­чиняется велению богородицы, идёт на врагов (чудесный конь здесь отсутствует), убивает сильного исполина и множество татар. Голову Меркурию отсекает не «прекрасен воин», а «варвар лют», сын того исполина, которого Меркурий убил. Нет тут упоминания о девице, бранящей пришедшего к городу обезглавленного Мерку­рия. Его хоронят смольняне в церкви богородицы без вмешатель­ства самой богородицы. Через некоторое время Меркурий являет­ся к пономарю той церкви на иконе как живой, в воинском воору­жении, и велит сказать гражданам, чтобы они над гробом его повесили оружие — копьё и щит. Если когда-либо случится враже­ское нападение на город, пусть с молитвою богу, богородице и ему, Меркурию, вынесут его оружие, и враги будут посрамлены. Граж­дане сделали так, как велел Меркурий, и оружие его и доныне можно видеть над его гробом.

Возникновение этой редакции следует датировать самым нача­лом XVI в. В ней подвиг Меркурия Смоленского сравнивается с подвигом византийского святого — Меркурия Кессарийского, судьба которого, вплоть до поручения ему богородицы выступить против «законопреступного Юлиана» и до отсечения ему головы после победы над врагами, оказывается сходной с судьбой его смоленского тёзки. Это сходство с несомненностью устанавливает влияние греческого жития на нашу повесть, тем более понятное, что церковная память Меркурия Смоленского (очевидно, лица, в действительности не существовавшего) была приурочена ко дню памяти Меркурия Кессарийского. Повесть сближается в некоторых подробностях с летописным сказанием о переяславском богатыре Демьяне Куденевиче и с былиной о Сухане.

Мотив несения собственной усечённой головы известен и в ка­толической легенде о Дионисии Ареопагите, и в мусульманской легенде об Азисе, и в русских устных легендах (б. Смоленская и Псковская губ.), видимо, возникших под влиянием книжной по­вести о Меркурии. В одной смоленской записи устная легенда прямо говорит о Меркурии, несущем свою голову после того, как она была отрублена у него в его борьбе с Литвой.

Присвоение Меркурию Смоленскому римского происхождения объясняется, видимо, теми же побуждениями, какими руководство­валась новгородская легенда об Антонии, прибывающем в Новго­род из Рима. В обоих случаях мы имеем дело с попыткой связать местную святыню с древней христианской традицией '.

Псков, до своего окончательного присоединения к Москве на­ходившийся большую часть времени в политической и культурной зависимости от близлежащего к нему Новгорода, не обнаружил той интенсивной и разносторонней литературной производитель­ности, какую- обнаружил Новгород. Но и в Пскове была своя зна­чительная по напряжённости культурная жизнь, сказавшаяся в до­статочно широком развитии специально псковской письменности '.

Так же как и Новгород, Псков и после своего падения, уже в XVI в., стремился к литературному закреплению наиболее зна­чительных событий своего исторического прошлого. Пскович иеро­монах Василий-Варлаам в ряде житий, написанных им, воскрешает старые предания о местных псковских святых. Летописное дело, на­чавшееся в Пскове под влиянием новгородского летописания не позже XIII в., к середине XV — началу XVI в. особенно усили­вается и не прекращается в течение некоторого времени и после покорения Пскова Москвой. В I и II Псковских летописях чем бли­же к XVI в., тем больше на смену кратких и сухих известий появ­ляются пространные повести и отдельные отрывки, лирически окрашенные и отражающие влияние художественной манеры воин­ских повестей. Таково, например, описание битвы под Оршей в I Псковской летописи, отразившее особенности стиля «Слова о полку Игореве»: «Бысть побоище велие москвичей с Литвою под городом под Оршею, и воскричаша и возопиша жены оршанки на трубы московския, и слышати было стуку и грому великому межу москвичь и Литвою; и удариша москвичи на Литву, руския князи и бояре с дивными удалцы, рускыми сыновами, на силную рать ли­товскую, и треснули копья московския, и гремят мечи булатные о шеломы литовския на поле оршинском. И бысть непособие бо-жие москвичам, и поймаша Литва поганая болших воевод, Ивана Андреевича, и князя Михаила Голицу, и иных князей и бояр, и де­тей боярских удалых, а иные побегоша к Смоленску, а иные в реки непроходимыя забегоша» и т. д.².

Очень существенно, что псковское летописание, как и новго­родское, не замыкается в сферу только узко местных интересов.

Исследователь псковского летописания приходит к следующему общему заключению: «Псковское летописание в XV в. обнаружи­вает стремление выйти за пределы «областного», «местного». Это симптоматично. В XV в. в той или иной мере становятся общерус­скими летописные своды в разных областях России. Такой вывод представляет интерес и для изучающего процесс образования на­ционального государства, обнаруживая, как процесс этот, который не был, конечно, только результатом действия сил, сосредоточенных в центре, подготовлялся явлениями, назревавшими по областям и княжениям» '.

В параллель новгородской Софии псковская традиция прослав­ляет свою святыню — храм во имя Троицы; она же окружает орео­лом двух наиболее выдающихся своих исторических деятелей — кня­зей Всеволода Мстиславича и особенно Довмонта. Повесть о Дов-монте, о которой сказано было выше, в XVI в. подвергается ряду агиографических обработок ².