Gustav_Shpet_i_sovremennaya_filosofia_gumanitarnogo_znania_2006

разов»78. Переливается и во внешнее выражение мысли. Естествен­ но, что бахрома внутренних форм опутана кровеносной систе­ мой смыслов. Итогом такой работы является живость созданного произведения, способность его к внутренней пульсации, лежа­ щей в основе его влекущей и приглашающей силы. Каждая из участвующих в «переплавке» форм не является «чистой культу­ рой». Будучи переплетены вместе друг с другом, да еще со своим содержанием, они составляют ахматовский сор, из которого «рас­ тутстихи, неведая стыда». Имеющий философское образование Б. Па­ стернак выражал это более академично: «Самое сложное — это хаос. Искусство —■это преодоление хаоса, как христианство — преодоление доисторических массивов времени. Доисторичес­ кий хаос не знает явлений памяти: память — это история и па­ мять — это искусство. Прошлое вне памяти не существует. Исто­ рия и искусство — дети одной матери-памяти. Искусство — это упрощение, как возвышение, а не как снижение: это реальность, выкристаллизованная на хаосе, который по своей природе антиреален. Он есть, но его не существует, т. е. он существует толь­ ко через искусство и историю, через лица наперекор безличью хаоса...».

Не вдаваясь в дискуссию Б. Пастернака и В. Шаламова о допу­ стимости в поэзии неполной, неточной ассонирующей рифмы, приведу соображения В. Шаламова о его понимании поэтичес­ кого творчества: «...рифма ведь это не только крепь и замок сти­ ха, не только главное орудие, ключ благозвучия. Она — и главное ее значение в этом — инструмент поисков сравнений, метафор, мыслей; оборотов речи, образов — мощный магнит, который высовывается в темноту, и мимо него пролетает вся вселенная, оставляя в стихотворении ничтожную часть примеряемого. Она — инструмент выбора, орудие поэтической мысли, орудие познания мира, крючок невода — стихотворения, и нет, мне ка­ жется, надобности во имя только благозвучия отсекать заранее часть невода. Добыча будет беднее»79.

В этом рассуждении пролетающая вселенная —это тот же ах­ матовский сор, или бахрома внутренних форм, всплывающая спонтанно или под влиянием текущих впечатлений. А рифма

7*1умболъдт В. Избранные трудыпо языкознанию. М., 1984. С. 105. 79 См.: Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. С. 535.

выполняет функцию поискового образа и детерминирующей тенденции (в понимании H. Аха), определяющих выбор нужно­ го. Взятые вместе — «невод» и «крючок» — обеспечивают смыс­ ловое единство (невод) и внешнее совершенство-благозвучие (крючок). По-своему об этом сказал А. С. Пушкин:

Воспоминание безмолвно предо мной Свойдлинный развиваетсвиток.

Парадокс и главная загадка состоят в том, как подобный гете­ рогенез, опирающийся на множественные гетерогенные формы, в итоге, так сказать, на выходе дает чистейшие формы, порожда­ ет, «выплавляет» стиль. Стиль слова, живописи, скульптуры, му­ зыки, танца, стиль мышления и мысли, порождающий, например, «геометрическое красноречие», стиль поведения, наконец. В ос­ нове каждого из этих стилей лежит мысль — осознанная или нет. Не случайно Леонардо да Винчи сказал о живописи, что она — «козе ментале». Ментальная вещь. Другое дело, что стиль глубо­ ко индивидуальный, «прозрачный» или «темный», который ни с каким другим нельзя спутать. Как бы далеко не продвигаться по пути разгадывания этой загадки, нужно осознавать, что в актах творчества имеется элемент волшебства или, по словам Б. Пас­ тернака, «осязаемого колдовства или алхимии, от чего произве­ дения искусства кажутся не отражением или описанием жизни, но случайно выломанным куском самой плотности бытия, фор­ мообразующей сути существования»80.

Сумеем ли мы увидеть это волшебство, сумеем ли проник­ нуть, увидеть за такими чистейшими формами бахрому их внутрен­ них форм, их смысл и значение? Это уже проблема нашей эсте­ тической культуры, вкуса, богатства или бедности нашей собствен­ ной внутренней формы.

В созданных внешних формах и за ними таятся пласты неви­ димых внутренних форм. «За поверхностьюкаждогослова таится бездон­ ная мгла», — говорил поэт Н. Заболоцкий. «Чистая форма» — это палка о двух концах. Когда, например, словесная культура не под­ питывается образом, действием, аффектом, волей, она превраща­ ется в столь же чистое бескультурье. То же и с образом и дей-

ствием. Мы тогда получаем полое слово, штамп, звук пустой, реф­ лекс, моторную персеверацию, механическое движение, косный образ, запечатанный символ и вообще «мертвую точку зрения». Если за внешней формой не скрывается переплетение, бахрома внутренних форм, то она оказывается бессодержательной, бес­ смысленной. Категоричен В. В. Кандинский: внешнее, не рож­ денное внутренним, мертвороясденно.

Понятие «внутренней формы», несмотря на давность его су­ ществования, медленно входит в концептуальный аппарат пси­ хологии. Чтобы облегчить его принятие, сделаем необходимое разъяснение. Сегодня стало общим местом рассмотрение мира как текста, который мы лишь постепенно учимся читать, рассмот­ рение человека как текста, который мы читаем еще хуже. Нельзя ли любую внутреннюю форму слова, в том числе образ, действие, чувство, тоже представить как слово, иногда вербальное, чаще невербальное? «Невербальное внутреннее слово» — понятие, принадле­ жащее М. К. Мамардашвили. Такое «слово» может содержать в себе в более, а чаще —в менее явном виде «зародыши динамической системы», «ожидание образов» (А. Бергсон) или «эмбрион словесности»

(Г. Г. Шпет), а не ее прах (А. А. Потебня, Л. С. Выготский).

Я, конечно, понимаю, что называние внутренней формы не­ вербальным словом не облегчает мук ее вербализации или во­ площения в другом материале — тексте. Но все же мне представля­ ется, что, по крайней мере, поэтам, говорящим о «поэтической материи», подобное разъяснение будет близко. Начнем с вопро­ сов А. Пушкина:

Парки бабье лепетанье, Спящей ночи трепыханье, Жизни мышья беготня...

Что тревожишь ты меня?

Что тызначишь, скучныйшепот?

У О. Мандельштама невнятный шепот, который и музыка, и сло­ во, u silentium, появляется прежде губ:

Быть может, прежде губуже родился шепот

Ив бездревесности кружилисялисты,

Ите, комумыпосвящаем опыт,

До опыта приобрели черты.

И наконец, гимн безмолвному Слову:

Если утраченное слово утрачено Если истраченное слово истрачено Если неуслышанное, несказанное

Слово не сказано и не услышано, все же Естьслово несказанное. Слово неуслышанное, Есть Слово без слова. Слово В мире и ради мира;

И свет во тьме светит, и ложью Встал против Слова немирный мир Чья ось вращения и основа— Все то же безмолвное Слово...

Т. Элиот. Пепельная среда. V. 1930

Разумеется, эмпирически мы переживаем невербальное внут­ реннее слово как трудно выразимые в словах ощущения, обра­ зы, чувства, знаки, символы, мысли о чем-то и т. п. При этом мы можем отчетливо наблюдать временной зазор между возникшим переживанием и его вербальной артикуляцией, если последняя, конечно, удается. А. А. Ухтомский на основании детальных дифференцировок деятельности «речевого центра* или речевой констелляции в центрах пришел к следующему обобщению: «„.при первом ориентировочном анализе процесса речи легко различить психофизиологически два главных прибора с отчетливо различными исходными скоростями работы. Их можно назвать в самом общем виде так: а) компоненты словоосуществления и б) компоненты мысли. В порядке самонаблюдения легко дать отчет в том, как относительно быстро пробегает и складывается мысль, ожидающая высказывания, и как относительно медленно и с тре­ нием осуществляется первоначальное высказывание. Несоответ­ ствие в скоростях и в темпах нередко приводит к тому, что иду­ щие с толчками и затруднениями попытки выразить мысль в речи начинают сбивать ход мысли, и в результате получается тормо­ жение речевого процесса. Это испытано, вероятно, всяким на­ чинающим и мало тренированным преподавателем и оратором. Таким образом, нормальные компоненты речевого процесса могут оказаться фактически в положении конфликта между со­ бой вследствие несоответствий во времени интервалов и ско­ ростей, в которые они протекают... Лишь взаимным сонастраи-

превратившись в текучую динамику мысли, стала обнаруживать новые свойства, новые возможности движения, объединения и коммуникации отдельных систем. Однако это прямое движение динамики от актуальной ситуации к мысли было бы совершен­ но бесполезно и не нужно, если бы не существовало и обратное движение, обратное превращение текучей динамики мысли в жесткую и прочную динамику реального действия. Трудность выполнения ряда намерений как раз связана с тем, что динамику мысли с ее текучестью и свободой надо превратить в динамику реального действия»83.

Подобная «хронотопическая» трактовка событий примени­ тельно к «укладыванию мысли в речь», к «укладыванию» мысли в действие и к другим аналогичным событиям, которые изучают психология и физиология, дает возможность снять или суще­ ственно ограничить оппозицию внешнего и внутреннего. Вспомним, что к подобному ограничению ведет и введение по­ нятий внешней и внутренней формы, которым было уделено большое внимание в настоящем тексте. Если внутренняя форма рождается вовне, а внешняя форма рождается внутри, то это не только ограничивает оппозицию внешнего и внутреннего, но ограничивает или снимает проблематику начала и конца, кото­ рой нет места и в логике активного хронотопа. Теряет смысл вопрос, что раньше, мысль или слово:

Чтомысчитаемначалом, часто—конец, А дойтидо концаозначаетначатьсначала.

Конец—отправнаяточка. Каждаявернаяфраза (Гдекаждое словодбма идружитс соседями, Каждое слово всерьез и не ради слова

Ислужитдля связи былого ибудущего, Разговорноесловоточно иневульгарно, Книжное словочетко инепедантично.

Совершенство согласия вобщем ритме), Каждаяфразасодержитконеци начало, Каждое стихотворение естьэпитафия.

Икаждоедействие—шагкпреграде, когню,

83 ВыготскийЛ. С. Проблемаумственнойотсталости// ВыготскийЛ. С Соб­ рание сочинений: В 6 т. Т. 5. М., 1983. С. 250.

Кпасти моря, кнечетким буквамна камне: Вототкудамыначинаем.

Т. Элиот. ЛиттлГиддинг. IV

Стихи поэта, как и соображения А. А. Ухтомского и Л. С. Вы­ готского, можно принять в качестве рекомендаций разумной практической психологии, но на сей раз не формальные, а эсте­ тико-этически окрашенные. Если их поставить рядом с приве­ денным выше отрывком из «Пепельной оды», то мы увидим, что для Т. Элиота была столь же относительной «проблема первич­ ности» Слова и Дела, как и вся проблема начала и конца:

Вмоемначале мой конец...

Вмоемконце—начало.

Поэта больше волновало, что мы, получив свободу выбора, колеблемся

Междубесплодноймысльюинеобдуманнымделом.

Оставим поэтическую метафизику и обратимся к философ­ ско-психологической. Согласно Шпету, функции стоящего за мыс­ лью эмбриона словесности могут выполнять знаки и символы. Ими могут быть и имена собственные, представляющие собой сим­ волическое выражение «неизреченного». Шпет видел един­ ственный путь к их «уразумению в чистом раскрытии символов, в их разоблачении и, следовательно, в раскрытии затаенного»84. Аналогично обстоит дело и с идеей, эйдосом в платоновском смысле слова. «На самое сущность мы смотрим как на знак», — говорил Шпет. «Переход от знака к смыслу вовсе не есть “умо­ заключение”, а, по крайней мере, в основе своей это есть пер­ вичный и непосредственный акт “усмотрения” смысла. В этой первичности мы его и отыскиваем. Семасиологическое приня­ тие самой сущности ео ipso заставляет искать в ней, как “начале", смысл, который раскрывается перед нами как разумное основание, зало­ женное в самой сущности; сущность в своем содержании здесь исходит из разума как из своего начала. В конечном итоге можно сказать, сам предмет выступает здесь не как “задача" в собствен­

84 Шпет Г. Г. Сознаниеи его собственникК ШпетГ. Г. Философские этю­ ды. М., 1994. С. 113.

ном смысле, а как знак того, что здесь —задача, и, следовательно, самая формулировка ее еще прямо не дана, а “будет” найдена в про­ цессе расшифровки знака ее»85. Здесь Шпет размышляет не об абстрактной мысли, а о мысли в действии. Его интересует фило­ софское мышление, когда предметом мысли является сознание. И в этих предельных ситуациях идеального или теоретического мира, открытого в античности Парменидом, мысль не бесплот­ на. За нею, если не слово, то символ, знак, смыслообраз, подлежа­ щие расшифровке, разоблачению, пониманию и воссозданию, воплощению в слове ли, в образе ли или в действии.

Еще раз вернемся к анализу гипотетического творческого акта. Если в начале «бессловесного порыва* положить символ (помня о том, что он сам есть и вещь и идея, т. е. в конечном счете — слово), то необходимым этапом должна быть его расшиф­ ровка, разоблачение, проникновение в его таинственную внут­ реннюю форму. Далее, происходит направленное оперирование найденным, руководимое некими критериями внутреннего оправда­ ния. И наконец, облачение, одевание полученного результата в новую форму, руководимое критериями внешнего совершенства. Если иметь в виду подлинное произведение искусства, то оно при всем совершенстве внешних форм, в том числе и при всем со­ вершенстве их нарочитого (или вдохновенного, как у Ф. Гойи и Ф. Достоевского) уродства, есть приглашение в свое внутреннее пространство, образованное переплетением внутренних форм, приглашение проникнуть в его внутренние пласты значений и смыслов, проникнуть, наконец, в его внутреннее Слово. Незави­ симо от того, вербально оно или нет.

Смею сказать, что сказанное Шпетом характерно не только для философского мышления. Примеров непосредственного усмотрения смысла достаточно и в обыденной жизни и в когнитив­ ной психологии. Известен эксперимент, проведенный В. Б. Мал­ киным (устное сообщение) с выдающимся шахматистом-гросс- мейстером. Последнему была показана на 0,5 секунд сложная шахматная позиция с инструкцией запомнить фигуры и поля, ко­ торые они занимали. Шахматист ответил, что он не запомнил ни

85 ШпетГ. Г. Мудрость или разум? // ШпетГ. Г. Философские этюды. М., 1994. С. 316.

того ни другого, но уверен, что позиция белых слабее. Перефра­ зируя Шпета, можно сказать, что даже сам предмет выступает здесь не только не как «задача», но еще и не вполне как предмет, а лишь как знак того, что здесь есть задача, к тому же с оцененной перс­ пективой ее решения. Подобные факты навели на мысль, что уровни (блоки) переработки информации в когнитивной сфе­ ре человека организованы не иерархически (пришел, увидел, победил), а гетерархически (еще не увидел и почти победил). Смысловая оценка может предшествовать расчлененному вос­ приятию, не говоря уже о запоминании86.

Полной противоположностью эксперименту В. Б. Малкина является один из экспериментов, проведенный А. Р. Лурия над великим мнемонистом Ш. Лурия предложил ему следующие ряды цифр для запоминания:

ит. д.

Ш.запоминал этот ряд цифр, применяя обычные для него способы зрительного запоминания87. Он вполне отчетливо вос­ принял, запомнил, верно воспроизвел ряды цифр и даже не за­ метил, что здесь нет задачи для памяти.

Если обсуждать это в терминах когнитивной психологии, то функциональный микрогенез когнитивных актов у шахматиста начинается с блока семантической обработки информации, а у мнемониста он, в лучшем случае, может завершать микрогенез.

Книга А. Р. Лурия полна примерами того, что при гипермнезии у его испытуемого наблюдается почти полная диссоциация сло­ ва и смысла. Замечательно оценил интеллектуальные возможно­

86 См.:ЗинченкоВ. П. Перцептивныеимнемические элементытворческой деятельности // Вопросы психологии. 1968. № 2; Он же. Продуктивное вос­ приятие// Вопросы психологии. 1971. № 6; Он же. Таинство творческого оза­ рения // Вопросы психологии. 2004. М®5.

п ЛурияА. Р. Маленькая книжка о большой памяти. М., 1968. С. 35.

сти великого мнемониста С. М. Эйзенштейн, сказав, что Ш. вос­ принимает «рой, а не строй» (выражение А. Белого)88. Это не значит, что слово у мнемониста Ш. лишено внутренней формы. Последняя носит отчетливо выраженный образный характер, что, как это ни парадоксально, мешало ему понимать поэзию. Это внутренняя форма, в понимании А. А. Потебни, но она лишена динамичности внутренних логических смысловых форм, в по­ нимании Г. Г. Шпета.

Нам осталось сделать еще один шаг, так сказать, в «заземлении» мысли. Выше было приведено достаточное число образов и ме­ тафор, назначение которых состояло в том, чтобы представить ее плоть. Это невербальное, безмолвное слово, зародыш дина­ мической схемы, эмбрион словесности. К ним могут быть до­ бавлены «мышечные ощущения», которые испытывал гений самонаблюдения А. Эйнштейн в процессе мышления. Сюда же относятся «ощущения порождающей активности», о которых писал М. М. Бахтин. Согласно М. К. Мамардашвили, наша мысль является состоянием невербальной очевидности, которую нельзя заменить своим же описанием89. Подчеркивание философом живости состояния мысли еще раз указывает на необходимость нашего невербального присутствия в ней, в знании и испыта­ нии нами в мысли действия чистой спонтанности или нашего добровольного согласия с найденной внутренней формой. Ма­ мардашвили, как и Шпет, под последними имеет в виду не стату­ арные формы, а формы силы, которые физически и наглядно непредставимы: «Ритм или динамическая пульсация — вот что является формой в том случае, о котором мы говорим. Форма

Е с л и искать не физические аналоги динамических внутренних

форм, а думать об их возможных механизмах, субстрате или «седа­ лище» (как в давних размышлениях о душе), то ближе всего под­ ходят создаваемые индивидом моторные программы, обеспечива­ ющие существование самых разных видов и форм деятельности, включая деятельности когнитивные.

88 Заметки С. М. Эйзенштейна о Ш. хранятся вАрхиве А. Р. Лурия. 89 Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. М., 2000. С. 256—257. 90 Там же. С. 358.