в рамках одной дисциплины, и возрастает роль так называемого «научного антрепренерства», когда для решения проблемы создается группа специалистов из разных научных учреждений. Проблемный или проектный подход к организации научных групп становится особенно важным при решении сложных междисциплинарных задач. Непредсказуемость и новизна возникающих научных проблем, возрастание удельного веса междисциплинарных исследований предопределяют необходимость организации науки таким образом, который обеспечил бы беспрепятственное перемещение специалистов в рамках институциональной и дисциплинарной структуры научного сообщества.

Яблонский делает важный вывод: «Можно предположить, что научная результативность, являясь функцией от капиталовложений и организации науки, пропорциональна лишь логарифму от ассигнований, но прямо пропорциональна степени организации науки»72. Этот вывод предопределяет необходимость повышенного внимания к проблемам организации и управления наукой.

§ 3. Социология науки конца ХХ в.: между реализмом и конструктивизмом

Т. Кун и социология науки

Указав на то, что развитие науки не осуществляется строго в соответствии с логическими законами и во многом зависит от социальных факторов, Кун не предложил собственного решения проблемы консенсуса в науке. Не решили этой задачи и другие постпозитивисты: упоминавшиеся в их работах критерии, которые используются учеными при «избрании» новой парадигмы, дают лишь смутные представления о том, как научное сообщество делает выбор между различными теориями. Изучение механизма этого выбора стало центральной задачей «посткуновской» социологии науки.

Воззрения Куна послужили основанием для утверждения релятивистской эпистемологии, основывающейся на ряде исходных убеждений. Первое – наука не является видом деятельности, регулируемым набором правил. Второе – далеко не все научные споры могут быть разрешены путем обращения к опытным данным. Так как любое доказательство имеет ценность только в рамках теории, послужившей основой эксперимента, экспериментальные данные не могут служить способом разрешения теоретических споров. И третье – природа и ее законы не определяют содержание научного знания, оно детерминируется социальным поведением ученых.

72 Яблонский А. Модели и методы исследования науки. М.: Эдиториал УРСС, 2001. С. 244.

108

В этом контексте представления Куна о смене парадигм получили новое толкование: то, что считалось истиной ранее, сейчас признается заблуждением, и нет оснований считать, что современная «истина» не перестанет считаться таковой в будущем. Более того, уровень знания, существующий в любой данный момент, делает возможным выдвижение альтернативных решений любой проблемы. Выбор какой-то одной альтернативы осуществляется не в результате получения от природы ответа на поставленный вопрос-эксперимент, а в результате определенных социальных процессов, и в этом смысле содержание науки является результатом социального конструирования.

Однако когда итог научной работы – новое знание – представляется на суд сообщества в форме публикации, из нее тщательно исключаются все социальные факторы, способствовавшие или препятствовавшие работе авторов, а сам процесс получения знания предстает рациональной деятельностью, не искаженной никакими побочными соображениями – социальными или иного рода. Научные публикации также тяготеют к представлению результата работы как неизбежного итога избранного авторами пути и не отвлекаются на описание научного поиска, который мог неоднократно заводить в тупик.

Сходным образом выстраивается и вся история науки, изложенная в учебниках, в которых исторический материал подгоняется таким образом, чтобы доказать: современные знания являются неизбежным результатом работы ученых, действовавших строго рационально и поступательно продвигавшихся к решению стоявших перед ними задач. Традиционная история науки представляет взгляд на прошлое из настоящего, и все делает для того, чтобы сделать настоящее необходимым следствием прошедшего. Однако если принять в качестве исходной точкой наблюдения прошлое, то взгляд вперед из любого момента истории науки показывает, что, по сравнению с будущим состоянием знания, ученые так или иначе заблуждаются в своих выводах. Следовательно, нет никаких оснований говорить о подчиненности их мнений каким-то вечным и неизменным законам науки. Современные ученые не находятся в привилегированном положении по сравнению со своими предшественниками, и их взгляды точно так же могут быть опровергнуты в будущем.

Так как говорить о каких-либо бесспорных фактах практически невозможно, оценка результатов исследований зависит не от полученных данных, а от убедительности и доступности выводов в статье, от группы союзников, которые вербуются путем цитирования (зачастую во вред общей логической структуре работы), от социального статуса автора, а также от интересов оценивающего работу эксперта. Социальные факторы определяют и то, какая теория является господствующей: та, которую разделяет

109

наиболее многочисленная и авторитетная научная группировка. Любое несогласие с ней представляет прямую угрозу карьере отдельного ученого. Вывод – наука не является строго рациональной деятельностью, основанной на эмпирическом подтверждении теорий.

Совершенно неожиданно для себя самого Кун, никогда не считавший себя социологом, оказался фигурой, которую новая «кунианская» социология науки противопоставила Мертону. «В литературе по социологии науки научная система ценностей специально исследовалась Р.К. Мертоном и его последователями. С недавнего времени эта группа подвергалась систематической и иногда резкой критике со стороны социологов, которые, обращаясь к моим работам и иногда неформально именуя себя «кунианцами», делают акцент на том, что для различных сообществ и разных эпох могут быть характерны разные ценности. Вдобавок, эти критики указывают на то, что какими бы ни были ценности данного сообщества, та или другая ценность систематически нарушается кем-нибудь из его участников. В этих условиях они полагают абсурдным считать анализ ценностей серьезным методом изучения научного поведения,» - так охарактеризовал «кунианцев» сам Кун в предисловии к работе «Главное противоречие». Такие последователи его откровенно раздражали и в том же предисловии он заявлял, что, на его взгляд, эта линия критики «серьезно заблуждается»73.

Несмотря на попытки Куна смягчить резонанс, который произвела «Структура научных революций», многие социологи науки расценили его попытку найти место для социальных факторов в философском объяснении науки в качестве сокрушительного удара по философской монополии на изучение законов развития знания. Для социологов, сделавших его символом социологического поворота, Кун оказался тем, кто, наконец-то, нарушил «попперо-мертоновский пакт» о разделе сфер влияния, в соответствии с которым наука как практика и профессия признавалась сферой социологии, а наука как прирастающая система знания – закреплялась за философией.

Сильная программа

Первыми «кунианцами» стали два представителя Отдела науковедения Эдинбуржского университета Дэвид Блур и Барри Барнс – создатели «сильной программы социологии знания». Задачу своей программы эдинбуржцы видели в резком усилении социологии науки и вытеснении философии с позиции основной дисциплины, изучающей закономерности развития научного знания. Основанием для этой претензии служила неспособность философии найти механизмы внутренне присущие научному знанию,

73 Kuhn T. The Essential Tension. Chicago: University of Chicago Press, 1977. P. xxi

110

которые позволили бы объяснить развитие науки без обращения к внешним – и, в первую очередь, социальным – причинам. Куна они чествовали именно как первопроходца социального исследования истории науки. Другим героем эдинбуржцев стал Витгенштейн, продемонстрировавший возможность объяснения логики и математики в качестве социальных конвенций, а не «первозданных» законов природы и познания.

Противопоставление сильной программы мертонианской социологии науки основывалось на отрицании какой-либо ограниченности возможностей социального объяснения. По Мертону, получалось, что социальные причины могут влиять на скорость прироста научного знания, но сам процесс прироста, его направление подчинены внутренним законам науки: можно сказать, что путь от истины к истине предначертан и рассмотреть его карту – дело философии науки. Заблуждения могут время от времени занимать место научного знания, будь то вследствие государственной идеологии объявившей что-либо неоспоримым, или вследствие подлога, совершенного «сбившимся с пути» ученым. Социальный анализ – подходящий инструмент для объяснения таких случаев, но век заблуждений не долог, и со временем они обречены пасть под напором добропорядочных исследователей, на чьей стороне выступает истина. Таким образом, философам отходила истина, социологам – заблуждения.

Вопреки этому подходу к разграничению дисциплин Блур выдвинул в качестве основополагающего принципа сильной программы симметрию в исследованиях знания, т.е. одинаковый, а именно социологический подход как к известным заблуждениям (колдовству, астрологии и т.п.), так и к научному знанию. Симметрия не означала попытку уравнять в правах науку и магию, этот принцип лишь утверждал, что причины того, почему что-либо воспринимается как истина, лежат в культуре конкретного общества и методика объяснения веры древних египтян в жреческую магию или доверия современного европейца к сообщениям о научных открытиях должна быть одинаковой. Три других принципа, заявленные Блуром в основополагающей работе «Знание и социальное представление» (1976 г.), - причинность, беспристрастность и возвратность. Причинность означала, что главной задачей социологии научного знания должен стать поиск причинно-следственных объяснений закрепления тех или иных знаний в качестве научных и истинных, беспристрастность – отказ от приложения стандартов и ценностей исследователя к объяснению изучаемых явлений, а возвратность –осуществление самоанализа новой дисциплины, ее разбор с помощью утверждаемых ею же методов. Наибольшее практическое значение имела причинность. Для реализации этого принципа надлежало определить, как именно, с помощью каких инструментов новый подход

111

собирается устанавливать взаимосвязь между содержанием научного знания и социальным устройством.

Этой проблемой вплотную занялся Барнс. По его мнению, социолог научного знания «должен объяснять действия путем детального и всеобъемлющего разбора природы восприятий актора, их категорий и классификаций, предположений, определяющих их реакции, моделей, с помощью которых они организуют собственное понимание, правил, которым они обычно следуют. И лишь после этого он должен перейти к построению теорий, позволяющих систематизировать этот материал»74. В качестве основы таких систематизирующих теорий Барнс предлагал принять гипотезу, что «все знание «научное», «герменевтическое» или иное создается и оценивается преимущественно в категориях интереса к предсказанию и контролю». Идею о том, что любое знание выражает те или иные социальные интересы, Барнс заимствовал в работе Юргена Хабермаса «Знание и человеческие интересы», интерпретировав идеи немецкого социолога следующим образом: «Рост знания обеспечивается импульсом, идущим от двух доминирующих интересов: явного – в предсказании, возможности манипулировать и контролировать, и скрытого – в рационализации и убеждении»75. Знание создается не путем пассивного восприятия действительности отдельными индивидами, а в ходе общественной деятельности, преследующей заданные данной культурой цели. Культура определяет цели участвующих в этом процессе индивидов, которые, в свою очередь, определяют, что может считаться фактом и как этот «факт» будет интерпретирован. При этом социолог, который задался целью выстроить цепочку от целей, заданных культурой, через индивидуальные интересы к решениям о том, что признается знанием, должен исходить из следующего: «Главное не то, что характер научного суждения, который определяется целями исследователей, подразумевает связь с каким-либо не учитываемом в обосновании этого суждения обстоятельством, или с внешними факторами, или политическими интересами; мы лишь хотим сказать, что такое неучтенное обстоятельство может оказывать влияние на суждение и что научное суждение неизбежно подвергается влиянию каких-нибудь неучтенных социальных факторов. Каких именно – вопрос конкретного эмпирического исследования»76. Барнс, таким образом, настаивает на взвешенности и умеренности своего подхода, что действительно сближает его с позицией Куна. Тезис о возможности социального конструирования научных фактов Барнс рассматривает лишь как рабочую гипотезу, не исключающую возможности пользоваться

74Barnes. B. Interests and the Growth of Knowledge. London: Routledge & Kegan Paul, 1977. P. 43.

75Ibid. P. 38.

76Ibid. P. 205.

112

другими методами исследования: «Иногда современные работы оставляют ощущение, что реальность вообще не влияет на то, что конструируется социально или устанавливается в качестве естественнонаучного знания путем заключения конвенций, однако мы можем спокойно счесть это впечатление побочным продуктом, который является эффектом излишнего энтузиазма, проявленного в ходе социального анализа, и принять, что социологи как сообщество готовы признать за реальным миром, по меньшей мере, определенную возможность влиять на представления о себе самом»77.

Теоретическая основа сильной программы сразу же подверглась критике. Ее авторам ставили на вид, что они не привели никаких оснований замены рационального подхода, социологическим. Теоретическая новация Куна заключалась в том, что он признал влияние социальных факторов и даже допустил, что в фазах «нормальной науки» они могут играть доминирующую роль. Но его так и не завершенные поиски оснований научных революций отнюдь не указывали на то, что все сводится к социальному. В отношении методологии сильной программы также высказывались сомнения. По мнению критиков, эдинбуржцы не могли соответствовать провозглашенному ими же принципу причинности: связь между описанием социальной ситуации ученого, которое задавалось в качестве главной цели социологических исследований науки, и принимаемых им научных решений не могла рассматриваться как причинно-следственная. Главным аргументом в пользу такой связи служила единовременность событий, а влиянию социальных факторов на научные решения было обречено оставаться гипотезой, в то время как попытки доказать факт такого влияния неизбежно попадали в поле психологии – науки, наиболее осторожной в установлении причинности. Также расплывчатой казалась категория интереса, трудно поддающаяся определению.

Свою правоту эдинбуржцы собирались доказать практикой. «Лучший способ обосновать возможность действия – совершить его,»78 - заявляли Барнс и его коллега по Отделу науковедения Стивен Шапин в предисловии к сборнику исследований казусов «Естественный порядок». Они были убеждены, что воплощение сильной программы в жизнь путем конкретных исследований научной деятельности, послужит для нее гораздо более сильным обоснованием, чем дальнейшие попытки добиться безупречности ее теоретической базы.

Этот призыв нашел отклик у целого ряда ярких исследователей. Наиболее близким последователем эдинбуржцев, которого зачастую включают в число участников сильной программы, был Гарри Коллинз – социолог из Батского университета.

77Barnes. B. Scientific Knowledge and Sociological Theory. London: Routledge & Kegan Paul, 1974, vii

78Natural Order. Barnes B., Shapin S. (eds.) London: Sage, 1979. P. 11.

113