Здоровье и болезни

В русском образе жизни было соединение крайнос­тей, смесь простоты и первобытной свежести девствен­ного народа с азиатскою изнеженностью и византий­скою расслабленностью. Когда знатный человек одевал­ся весь в золото и жемчуг, едал на серебре и заставлял подавать себе десятки кушаний за раз, деревенский бедняк во время частых неурожаев ел хлеб из соломы или из лебеды, коренья и древесную кору. Когда знат­ные женщины и девицы не занимались даже хозяйст­вом и, осужденные на бездействие, только для того, чтобы убить томительную скуку своих горниц и повалуш, брались за вышиванье убрусов и церковных обла­чений, крестьянские женщины работали вдвое более своих мужьев. С одной стороны, достоинством всякого значительного человека поставлялась недеятельность, изнеженность, неподвижность; с другой стороны, рус­ский народ приводил в изумление иностранцев своею терпеливостью, твердостью, равнодушием ко всяким ли­шениям удобств жизни, тяжелым для европейца, уме­ренно трудолюбивого, умеренно терпеливого и знакомо­го с правильным и расчетливым комфортом. С детства приучались русские переносить голод и стужу. Детей отнимали от грудей после двух месяцев и кормили гру­бою пищей; ребятишки бегали в одних рубашках без шапок, босиком по снегу в трескучие морозы; юношам считалось неприличным спать на постели, а простой народ, как уже было замечено, вообще не знал, что такое постель. Посты приучали народ к грубой и скуд­ной пище, состоявшей из кореньев и дурной рыбы; жи­вучи в тесноте и дыму, с курами и телятами, русский простолюдин получал нечувствительную, крепкую на­туру. На войне русские удивляли врагов своим терпени­ем: никто крепче русского не мог вынести продолжи­тельной и мучительной осады при лишении самых пер­вых потребностей, при стуже, голоде, зное, жажде. Под­виги служилых русских людей, которые открыли сибир­ские страны в XVII веке, кажутся невероятными. Они пускались в неведомые края со скудными запасами, нередко еще испорченными от дороги, истратив их, при­нуждены бывали по нескольку месяцев сряду питаться мхом, бороться с ледяным климатом, дикими туземца­ми, зимовать на Ледовитом море, а по возвращении из такого тяжелого путешествия нередко в благодарность были обираемы и оскорбляемы воеводами. Но как ни противоположным кажется образ жизни знатных и простых, богатых и бедных, натура и у тех, и у других была одна: пусть только бедному простаку поблагоприятствует счастье, и он тотчас усвоит себе неподвиж­ность, тяжеловатость, обрюзглость богатого или знат­ного лица; зато знатный и богатый, если обстоятельства поставят его в иное положение, легко свыкнется с су­ровой жизнью и трудами. Прихоти были огромны, но не сложны и не изысканны. С одинаковым воззрением на жизнь, с теми же верованиями и понятиями, как у простолюдинов, знатные люди не успели отделиться от массы народа и образовать замкнутое в себе сословие. Посты имели в этом отношении благодетельное влия­ние на нравственность и на поддержку основ равенства в народе; посты не давали богачу утопать в обжорстве и сластолюбии, до невозможности снизойти к убогому столу простолюдина. В посты царь ел одну пищу с крестьянином. Небезопасное положение края, частые войны, неудобства путей и затруднительность сообще­ния между частями государства не допускали высшие слои русского народа опуститься в восточную негу: они всегда должны ожидать слишком внезапной разлуки с своими теплыми домами и потому не могли к ним пристраститься; слишком часто приходилось голодать им поневоле, чтоб быть не в силах обходиться без пря­ностей и медов; слишком повсеместно встречали смерть, чтобы дорожить вялою жизнью. С другой стороны, в простолюдине, даже в его нищете, проглядывала на­клонность к восточной изнеженности и вялости, одо­левавшей богачей: русский мужик любил поспать, пока­чаться на печке, понежиться и, если удивлял иностран­цев терпением, то не отличался сознательным трудо­любием.

При способности и готовности переносить труды и лишения русский народ, хотя не отличался долговеч­ностью, но пользовался вообще хорошим здоровьем. Из болезней только эпидемические наносили иногда значительные опустошения, потому что меры против них были слабы и ограничивались неискусным стара­нием не допустить распространения заразы с места на место. Моровые поветрия нередко оставляли ужасные следы по всей России. Из обыкновенных болезней, ко­торым русские чаще всего подвергались, были гемор­роидальные, столь свойственные нашему климату, упо­минаемые в старину под разными наименованиями при­падков головной боли, течения крови, запоров (заклад), болей в спине и тому подобное. Нервные болезни, если не были слишком часты, зато обращали внимание сво­ими явлениями: эпилептические, каталептические, ис­терические припадки приписывались порче и влиянию таинственных сил, при посредстве злых духов; болезни эти имели разные народные наименования, как, напри­мер: камчюг, френьчуг, беснование, расслабление, трясение, икота и прочее; некоторые случаи происходили от действительных болезней, иные от воображения. В XVI веке занесена в Россию сифилитическая бо­лезнь, а в следующем столетии она довольно распро­странилась и наносила опустошения в черном народе. Простудные болезни редко поражали русского, при­ученного к переменам воздуха и температуры. Как осо­бые случаи упоминаются в старину: каменная болезнь, отек, сухотка, грыжа, зубная боль, глухота, немота, слепота, шелуди, происходившие от неопрятности, ко­торая нередко порождала и другие болезни, так, напри­мер, имела вредное влияние на зрение. Вообще от бо­лезней искали средств более всего в церковных обрядах и прибегали также к травникам, составлявшим класс самоучек-лекарей, отдавались им часто с чрезвычайным легковерием. Ученые медики были иностранцы и нахо­дились только при царском дворе, и то в небольшом количестве. При Иване Васильевиче лекарь-иноземец был необходимым лицом для царя, но лечиться у него частным лицам было можно не иначе, как подавши че­лобитную об этом. То же соблюдалось долго и впослед­ствии, когда число врачей при дворе увеличилось. При Михаиле Федоровиче в Москве существовала одна ап­тека, из которой отпускались лекарства по челобитным, и притом так, что тем, которые были не очень значи­тельны, отпускалось и по челобитной не то, что нужно, а то, что дешевле стоило, не обращая внимания, могло ли оно принести действительную пользу. Иногда лекари отправлялись на войну с лекарством и там вообще мало приносили пользы. При Алексее Михайловиче в Москве были две аптеки, но только из одной продавали жите­лям лекарства, и то по высоким ценам, а потому эта аптека гораздо менее приносила дохода казне, чем сто­явший рядом с нею кабак. Разумеется, врачи, призы­ваемые из-за границы, не всегда были хороши, и по зову русского царя отважно спешили в Россию шарлатаны. Поэтому было определено, чтоб врач, приезжающий в Россию, прежде в пограничном городе показал степень своего искусства и вылечил кого-нибудь. Медики, жив­шие при дворе, были чрезвычайно стеснены обычаями и предрассудками. В их занятиях не уважали науки, не ставили их искусства выше знахарского. Часто сами цари обращались к травникам и знахарям, как бы в укор медикам, состоявшим при их дворе. Когда медик поль­зовал особу женского пола, принадлежащую к царскому семейству, для него не нарушались строгие восточные церемонии, всегда окружавшие эту особу. Медик дол­жен был пользовать больную и угадывать болезнь, не видя ее лично, а единственно следуя рассказам при­служницы. Если при таком способе лечения он ошибет­ся, ему ставили ошибку в вину. Ему не дозволяли уз­нать действие лекарства на организм больной: если с одного приема болезнь не облегчилась, по понятиям русских, это значило, что лекарство не поможет, медику приказывали давать другое и не дозволяли повторять одного и того же несколько раз. Что касается до наро­да, то вообще он не верил иноземным врачам. Духовен­ство признавало грехом лечиться у человека неправо­славной веры и в особенности вооружалось против ме­диков-евреев, так что в XVI веке русский за то, что при­бегал к пособию еврея, подвергался отлучению от церк­ви. Время, однако, брало свое и в этом отношении: при Алексее Михайловиче, при царе столь набожном, один из придворных медиков был еврей.

XIII