Прием гостей. Обращение

В приеме гостей русские наблюдали тонкие различия сословных отношений. Лица высшего звания подъезжа­ли прямо к крыльцу дома, другие въезжали на двор, но останавливались на некотором расстоянии от крыль­ца и шли к нему пешком; те, которые почитали себя гораздо низшими пред хозяином, привязывали лошадь у ворот и пешком проходили весь двор — одни из них в шапках, а другие, считавшиеся по достоинству ниже первых, с открытой головою. В отношении царского этикета были подобные же различия: одни имели право только въезжать в Кремль, другие останавливались у ворот царского двора, и никто, под опасением кнута, не смел провести через царский двор лошади. Со сто­роны хозяина встреча гостя также соразмерялась с его сословным достоинством. Важных гостей сами хозяева встречали у крыльца, других — в сенях, третьих — в комнате. Существовал обычай делать несколько встреч прибываемым гостям. Таким образом, у ворот гостя встречает лицо низшего звания в доме; в другом месте, например у крыльца, другое лицо, выше первого; в третьем — еще высшее или сам хозяин. На этом обычае устраивали при дворе почетные встречи: в одном месте встречал гостя стольник, в другом — сокольни­чий, в третьем — боя­рин. Когда отец Михаи­ла Федоровича, Фила­рет Никитич возвра­тился из плена, то ему устроено было три встречи на дороге: пер­вая в Вязьме, вторая в Можайске, третья в Звенигороде, где уже встречал его сам царь. Так же точно и по приезде его в Москву к церкви у саней встре­тили его архиепископ с двумя архимандрита­ми, у дверей — митро­полит с архимандри­тами и двумя игумена­ми, а в церкви—митро­полит по степени досто­инства выше предыдуще­го.

В отношении права входить во дворец одни, ближайшие люди, поль­зовались правом вхо­дить в комнату государя; другие, ниже первых, только в переднюю; третьи ожидали царского выхода на крыльце, а люди меньших чинов не смели взойти и на крыльцо.

Подобные оттенки различия в приемке гостей на­блюдались у частных лиц. Вообще старшие не ездили в гости к младшим; на этом основании и царь никогда не посещал подданного. Но если к хозяину приезжал гость, которого хозяин особенно чествовал и который по служебным, семейным или общественным условиям требовал уважения, хозяин расставлял слуг встречать гостя: например, у ворот его встречал дворецкий, у крыльца сын или родственник хозяина, а потом в сенях или передней хозяин в шапке или с открытой головою, смотря по достоинству гостя. Других же гостей не встречали; напротив, сами гости ожидали выхода хо­зяина в передней. Вежливость требовала, чтобы гость оставил в сенях свою палку, и вообще говорить, держа в руке палку, а тем более опершись на нее, считалось невежеством. Сняв шапку, гость держал ее в руке с платком в ней. Вошедши в комнату, гость должен был прежде всего креститься, взирая на иконы, и положить три поясных поклона, касаясь пальцами до земли, по­том уже кланяться хозяину; в поклонах ему соблюда­лась также степень уважения к его достоинству. Таким образом, пред одними только наклоняли голову, другим наклонялись в пояс, пред третьими вытягивали руки и касались пальцами до земли; те же, которые созна­вали свое ничтожество пред хозяином или зависимость от него, становились на колени и касались лбом земли: отсюда выражение “бить челом”. Равные и приятели приветствовали друг друга подачею правой руки, поце­луем и объятиями, так что один другого целовали в голову и прижимали к груди. Хозяин приглашал гостя садиться или говорил с ним стоя, также соразмеряя степень его достоинства: на этом основании, не пригла­шая гостя садиться, и сам или стоял, или сидел. Самое почетное место для гостя было под образами; сам хо­зяин сидел по правую сторону от него. Гость из сохра­нения приличия воздерживался, чтоб не кашлять и не сморкаться. В разговоре наблюдалось то же отношение достоинств гостя и хозяина; так, приветствуя светских особ, спрашивали о здоровье, а монахов о спасении; одним говорили вы, а себя в отношении высших лиц называли мы; произносили разные записные компли­менты, величая того, к кому обращались, а себя унижая, вроде следующих: “Благодетелю моему и кормилицу рабски челом бью; кланяюсь стопам твоим, государя моего; прости моему окаянству; дозволь моей худости”. В обращении с духовными в особенности изливалось тогдашнее риторство: говоривши с каким-нибудь архие­реем или игуменом, расточали себе названия грешного, нищего, окаянного, а его величали православным учите­лем, великого света смотрителем и прочее. Вообще, же­лая оказать уважение, называли лицо, с которым гово­рили, по отчеству, а себя уменьшительным полуименем. Было в обычае гостю предлагать что-нибудь съестное во всякое время, а особенно водку и какие-нибудь ла­комства, как, например, орехи, фиги, финики и прочее. Прощаясь, гость обращался прежде всего к образам, полагал на себя троекратно крестное знамение с поклонами, потом целовался с хозяином, как и при входе в дом, если хозяин его удостоивал этим по достоинству, и, наконец, уходя, опять знаменовал себя крестом и кланялся образам. По мере достоинства хозяин прово­жал его ближе или далее порога.

В русском обращении была смесь византийской на­пыщенности и церемонности с татарскою грубостью. В разговоре наблюдались церемонии и крайняя осто­рожность; нередко случалось, что невинное слово при­нималось другими на свой счет: отсюда возникали тяж­бы, смысл которых состоял только в том, что один про другого говорил дурно; с другой стороны, при малейшей ссоре не было удержу в самых грубых излияниях него­дования. Обыкновенно первое проявление ссор состояло в неприличной брани, которая до сих пор, к сожалению, составляет дурную сторону наших нравов. Церковь пре­следовала это обыкновение, и духовные поучали, чтоб люди друг друга не лаяли позорною бранью, отца и ма­терь блудным позором и всякою бесстыдною, самою позорную нечистотою языки свои и души не сквернили. Неоднократно цари хотели вывести русскую брань кну­том и батогами. При Алексее Михайловиче ходили в толпах народа переодетые стрельцы и, замечая, кто бранился позорною бранью, тотчас того наказывали. Разумеется, эти средства были недействительны, потому что сами стрельцы в свою очередь не могли удержаться от крепкого словца. Впрочем, очень часто вспыхнувшая ссора тем и ограничивалась, что обе стороны поминали своих родительниц и не доходили до драки; а потому брань сама по себе не вменялась и в брань. “Красна брань дракою”, — говорит пословица. Если же доходило дело до драки, тут русские старались прежде всего вце­питься один другому в бороду, а женщины хватать одна другую за волосы. Поединки на -саблях и пистолетах, обычные на Западе, у русских были совершенно неиз­вестны. У нас были своего рода дуэли: поссорившись между собою, люди садились на лошадей, нападали друг на друга и хлестали один другого бичами. Другие бились палками и часто друг друга убивали до смерти; но самая обыкновенная русская драка была кулачная; противники старались всегда нанести один другому уда­ры или прямо в лицо, или в детородные части. Смерт­ные случаи были нередки, но уменьшались с тех пор, как прекратились судебные поединки на палках и ду­бинках. Зато в XVII веке развилось другого рода мще­ние — доносы, средство часто очень удачное. Стоило подать на недруга ябеду, чтобы втянуть его в разори­тельную тяжбу; хотя и самому приходилось терпеть, но зато такая тяжба имела некоторым образом харак­тер поединка. Иногда из злобы подкладывали к недругу вещь, потом подавали челобитную о пропаже этой вещи и изъявляли подозрение, что она у того-то; производился обыск, и вещь находилась: тут начинался длинный процесс тяжбы, сопровождаемый пытками. Во всех классах народа было множество ябедников и доносчиков. Одни из них промышляли собственно для себя. Таким обра­зом посвящали себя этому занятию служащие люди и дети боярские: они разъезжали по посадам и селениям, заезжали к богатым жителям, заводили ссоры, потом составляли челобитные о боях, грабежах и обидах и, запугав крестьян, брали с них отступное во избежание проволочек и наездов приставов и рассыльщиков. Дру­гие, напротив, работали для других и, точно как италь­янские bravi, кинжалом, служили своим искусством тем, которые у них его покупали. Хотя их и преследо­вали и клеймили позором, но правительство вместе с тем покровительствовало само доносам, когда они каса­лись его интересов. Таким образом, служилый человек, помещик или вотчинник, если открывал за своим това­рищем какие-нибудь уклонения от обязанностей служ­бы, влекущие потерю поместья, то вознаграждался именно тем самым поместьем, которое отнималось у того, кого он уличал. Оттого между служилыми людьми не было товарищества; все друг другу старались повре­дить, чтобы выиграть самим. Но всего действительнее для ябедника, всего опаснее для соперника было объ­явление слова и дела государева, то есть обвинение в нерасположении к царю. Обвиненного подвергали пыт­кам, и когда он в бреду страдания наговаривал на себя, то казнили, мало нужды, что он мог быть невиновен. Дело, касавшееся высокой особы, было столь важно, что невелика беда, если за него пострадают и невинные. Нигде не было откровенности; все боялись друг друга; негодяй готов был донести на другого: всегда в таком случае можно было скорее выиграть, чем проиграть; от этого в речах господствовала крайняя осторожность и сдержанность. Шпионов было чрезвычайное множе­ство: в ряды их вступали те бедные дворяне и дети бо­ярские, которые за уклонение от службы, тоже по до­носу других, лишались своих поместий; они вторгались всюду: на свадьбы, на похороны и на пиры — иногда в виде богомольцев и нищей братии. И царь, таким об­разом, многое знал, что говорилось про него поддан­ными.

XVII