Образ домашней жизни

Предки наши, как знатные, так и простые, вставали рано: летом с восходом солнца, осенью и зимою — за несколько часов до света. В старину счет часов был вос­точный, заимствованный из Византии вместе с церков­ными книгами. Сутки делились на дневные и ночные часы; час солнечного восхода был первым часом дня; час заката — первым часом ночи. Само собою разуме­ется, что при таком времяисчислении количество днев­ных и ночных часов на самом деле могло быть одина­ково и равно только во время равноденствия, а потому это время и принималось за норму: из двадцати четырех суточных часов двенадцать относили к дню, а другие двенадцать к ночи; несмотря на то, что на самом деле во время летнего солнцестояния число дневных, а во время зимнего — число ночных часов доходило до сем­надцати. Седьмой час утра по нашему часоисчислению был первым часом дня; седьмой час вечера — первым часом ночи. .Исчисление это находилось в связи с вос­точным богослужением: на исходе ночи отправлялась заутреня; богослужебные часы: первый, третий, шестой и девятый знаменовали равноименные дневные часы, а вечерня — окончание дня. Русские согласовали свой домашний образ жизни с богослужебным порядком и в этом отношении делали его похожим на монашеский. Разумеется, что такой порядок мог иметь место только там, где спокойная и обеспеченная жизнь на одном месте позволяла располагать временем по произволу.

Вставая от сна, русский тотчас искал глазами образ, чтобы перекреститься и взглянуть на него; сделать крестное знамение считалось приличнее, смотря на об­раз; в дороге, когда русский ночевал в поле, он, вставая от сна, крестился, обращаясь на восток. Тотчас, если нужно было, после оставления постели надевалось белье и начиналось умыванье; зажиточные люди мылись мы­лом и розовой водой. После омовений и умываний оде­вались и приступали к молению.

Если день был праздничный, тогда шли к заутрене, и благочестие требовало, чтобы встать еще ранее и придти в церковь со звоном еще до начала служения заутрени. Если же день был простой или почему-нибудь нельзя было выходить, хозяин совершал должное бого­служение по книге, когда умел грамоте.

В комнате, предназначенной для моления, — кресто­вой или, если ее не было в доме, то в той, где стояло побольше образов, собиралась вся семья и прислуга; зажигались лампады и свечи; курили ладаном. Хозяин как домовладыка читал пред всеми вслух утренние мо­литвы; иногда читались таким образом заутреня и часы, смотря по степени досуга, уменья и благочестия; умев­шие петь пели. У знатных особ, у которых были свои домашние церкви и домовые священнослужители, семья сходилась в церковь, где молитвы, заутреню и часы служил священник, а пел дьячок, смотревший за цер­ковью или часовней, и после утреннего богослужения священник кропил святою водою.

Окончив молитвословие, погашали свечи, задергива­ли пелены на образах и все расходились к домашним занятиям. Там, где муж жену допускал до управления домом, хозяйка держала с хозяином совет, что делать в предстоящий день, заказывала кушанье и задавала на целый день уроки в работах служанкам. В таких домах на хозяйке лежало много обязанностей. Она должна была трудиться и показывать собою пример служанкам, раньше всех вставать и других будить, позже всех ло­житься: если служанка будит госпожу, это считалось не в похвалу госпоже. При такой деятельной жене муж ни о чем не заботился по домашнему хозяйству; жена должна была знать всякое дело лучше тех, которые работали по ее приказанию: и кушанье сварить, и ки­сель поставить, и белье выстирать, и выполоскать, и высушить, и скатерти, и полавочники постлать, и таким своим уменьем внушала к себе уважение. Но не всех жен уделом была такая деятельная жизнь; большею частью жены знатных и богатых людей по воле мужьев вовсе не мешались в хозяйство; всем заведывали дво­рецкий и ключник из холопов. Такого рода хозяйки после утреннего моления отправлялись в свои покои и садились за шитье и вышивание золотом и шелками со своими прислужницами; даже кушанье к обеду заказы­вал сам хозяин ключнику. Ключник не всегда спраши­вал об этом хозяина, а знал наперед, что следует гото­вить по годовой росписи; обыкновенно в таком случае ключник получал от хозяина деньги на известный срок и по истечении срока отдавал отчет. В утреннее время считалось нужным обойти службы. Хозяин навещал конюшню, ходил по стойлам, смотрел: постелена ли под ногами лошадей солома, заложен ли им корм, при­казывал пред своими глазами давать лучшим лошадям овса, а страдным (то есть рабочим) овсяной муки или невейницы, приказывал проводить лошадей перед собою к желобам, устроенным вблизи конюшни для водопоя; потом заходил в хлевы: коровий, свиной, птичий, при­казывал скотникам пригнать несколько отборных штук скота, кормил их из своих рук и посыпал зерно курам и гусям, потому что когда сам хозяин из своих рук кормит их, их плодородие умножается. Иногда, воро­тившись после такого обзора, хозяин призывал дворец­кого, заведывавшего всеми кладовыми и надворными строениями, и слушал его доклады; когда нужно было, то осматривал с ним что-нибудь, давал распоряжения к домашним работам, разбирал дела между слугами. После всех домашних распоряжений хозяин приступал к своим обычным занятиям: купец отправлялся в лавку, ремесленник брался за свое ремесло, приказные люди наполняли приказы и приказные избы, а бояре в Москве стекались к царю и занимались делами. Приступая к началу дневного занятия, будь то приказное писатель­ство или черная работа, русский считал приличным вымыть руки, сделать пред образом три крестных зна­мения с земными поклонами, а если предстоит случай или возможность, принять благословение священника.

В десять часов по нашему счету (в шестом часу дня) служились обедни. По духу времени в те времена цари в сопровождении бояр и думных людей всякий день ходили в церковь, да и частные люди, кроме вос­кресных и праздничных дней, при первой возможности хаживали к обедне и в будни, особенно в пятницы и субботы; всякий же церковный праздник толпа народа наполняла храмы, но текущие дела, однако, не преры­вались от этого.

В полдень наступало время обеда. Холостые лавоч­ники, парни из простонародья, холопы, приезжие в го­родах и посадах наполняли харчевни; люди домовитые садились за стол дома или у приятелей в гостях. Цари и знатные люди, живя в особых покоях в своих дворах, обедали отдельно от прочих членов семьи: жены с деть­ми трапезовали особо; но незнатные дворяне, дети бо­ярские, посадские и крестьяне — хозяева оседлые ели вместе с женами и с прочими членами семьи; иногда семейные члены, составлявшие со своими семьями одно семейство с хозяином, обедали от него и особо; во вре­мя же званых обедов особы женского пола никогда не обедали там, где сидел хозяин с гостями. Стол накры­вался скатертью, но не всегда это соблюдалось: очень часто люди незнатные обедали без скатерти и ставили на голый стол соль, уксус, перец и клали ломтями хлеб. Двое домашних служебных чинов заведывали порядком обеда в зажиточном доме: ключник и дворецкий. Ключ­ник находился в поварне при отпуске кушаний, дворец­кий — при столе и при поставце с посудой, стоявшем всегда против стола в столовой. Несколько слуг -носили кушанья из поварни; ключник и дворецкий, принимая их, разрезали на куски, отведывали и тогда уже отда­вали слугам ставить пред господином и сидевшими за столом.

В обычном царском быту кушанье прежде всего от­ведывал . повар в присутствии дворецкого, который яв­лялся за каждою переменою с толпою жильцов; сдав кушанье жильцам, дворецкий шел впереди их в столо­вую и передавал кравчему, который также отведывал и ставил пред царем. Обыкновенно кушанье подавали разрезанное на тонкие куски, так что можно было взять их в руки и понести в рот; от этого тарелки, поставлен­ные в начале обеда перед обедавшими, не переменялись, потому что каждый брал руками с стоявшего пред гос­тями блюда куски и клал в рот, касавшись своей тарел­ки только тогда, когда случалось бросать на нее обгрызанную кость. Жидкое кушанье иногда подавалось на двоих или на троих человек в одной миске, и все ели из нее своими ложками.

Прежде всего пили водку и закусывали хлебом, по­том подавали в скоромные дни холодные кушанья, со­стоящие из вареного мяса с разными приправами, по­том ели горячие, потом жареные, а далее разные взва­ры, за ними молочные кушанья, лакомые печенья и, наконец, овощные сласти. В постные дни тем же поряд­ком подавали холодную рыбу или капусту, потом жид­кие кушанья, далее жареную рыбу, взвары и, наконец, овощи. На званых обедах было иногда чрезвычайное множество кушаний — до сорока и до пятидесяти пе­ремен. Слуги, подававшие кушанья, назывались стряп­чими.

После обеда хозяин пересматривал посуду и, находя все в порядке, хвалил дворецкого и стряпчих, потчевал их хмельным, иногда всех дарил, и вся прислуга обык­новенно обедала после господского стола.

После обычного обеда ложились отдыхать. Это был повсеместный и освященный народным уважением обы­чай. Спали, пообедавши, и цари, спали бояре, спали купцы,, затворив свои лавки; уличная чернь отдыхала на улицах. Не спать или по крайней мере не отдыхать после обеда считалось в некотором смысле ересью, как всякое отступление от обычаев предков. Известно, что в числе подозрений, обличавших в Самозванце нецар­ское происхождение и уклонение к латинской вере, было и то, что он не спал после обеда. Этот отдых был тем необходимее, что обыкновенно русские люди люби­ли очень плотно покушать, имея возможность и до­статок.

Вставши от послеобеденного сна, русские опять при­нимались за обычные занятия. Цари ходили к вечерне, а часов с шести вечера по нашему счету предавались уже забавам и беседам. Впрочем, смотря по важности дела, иногда бояре собирались во дворец и вечером, си­дели там за делами часов около трех. В приказах соби­рались по вечерам. В 1669 году постановлено правилом, чтоб приказные люди сидели с первого до восьмого часа ночи, так как это было зимою, то, вероятно, до десяти часов по нашему счету, считая первым часом ночи не седьмой час суточного деления, сообразно восточно-византийскому исчислению, а четвертый, когда ночь действительно наступала в Москве. Вечер в домашнем быту был временем развлечений; зимою собирались друг к другу родные и приятели в домах, а летом в па­латках, которые нарочно раскидывались перед домами. Русские всегда ужинали, а после ужина благочестивый хозяин отправлял вечернее моление. Снова затеплива­лись лампады, зажигались свечи перед образами; домо­чадцы и прислуга собирались на моление. После такого молитвословия считалось уже непозволительным есть и пить; все скоро ложились спать. Сколько-нибудь за­житочные супруги имели всегда особые покои с тою целью, что не спать вместе в ночи пред Господскими праздниками, воскресеньями, средами и пятками и в посты. В эти ночи благочестивые люди вставали и тай­но молились пред образами в спальнях; ночная молит­ва считалась приятнее Богу, чем дневная: “Тогда бо нощию ум ти есть легчае к Богу и могут тя убо на по­каяние обратити нощныя молитвы паче твоих дневных молеб... и паче дневных молеб приклонит ухо свое Гос­подь в нощныя молитвы”. Впрочем, некоторые старин­ные духовные поучения не обязывали супругов удалять­ся от общего ложа в посты Петровский и Рождествен­ский: “А в Петрово говенье и в Филиппово невозбран­но мужем с своими женами совокуплятися, развее блюсти среду, пяток и субботу и неделю и Господских праздников”. На Святой неделе цари обыкновенно опо­чивали отдельно от цариц, и когда царю угодно было спать вместе с царицею, то последней давалось об этом знать заранее и назначалось: или приходить к царю, или царя к себе ожидать, а на другой день оба ходили в мыльню. Так наблюдалось между всеми более или менее и вообще считалось необходимым после ночи, проведенной супругами вместе, ходить в баню прежде, чем подойти к образу. Набожные люди почитали себя недостойными, даже и омывшись, на другой день всту­пить в церковь и стояли перед дверьми храма, хотя через это и подвергались двусмысленным взглядам, а иногда и замечаниям молодых людей, которые догады­вались, что это значило.

Русские вообще ходили в баню очень часто; она бы­ла первою потребностью в домашней жизни, как для чистоплотности, так и для какого-то наслаждения. Поч­ти в каждом зажиточном доме была своя мыльня, как уже сказано об этом; сверх того для простонародья и для приезжих всегда по городам существовали обще­ственные, или царские, мыльни, где за вход платили деньги, составлявшие во всем государстве ветвь царских доходов. По известию Котощихина, каждогодне соби­ралось таким образом до двух тысяч рублей со всех мы­лен, находившихся в ведомстве Конюшенного дворца. Мыльни вообще топились каждую неделю один, а иног­да и два раза. В летние жары запрещалось их топить в предупреждение пожаров, с некоторыми исключени­ями для больных и родильниц, по воле воевод. Тогда-то особенно наполнялись царские мыльни; впрочем, запре­щение топить свои собственные касалось более посад­ских и крестьян; люди высшего значения всегда поль­зовались исключением. Баня для русского была такою необходимостью, что по поводу запрещения топить их жители грозили правительству разбрестись врозь из своих домов.

Обыкновенно ходили в мыльню после обеда, не стра­шась от этого вредных последствий. Жар был нестер­пимый. На скамьях и полках постилалось сено, которое покрывали полотном. Русский ложился на него и при­казывал себя бить до усталости, потом выбегал на воз­дух и бросался летом в озеро или реку, подле которых обыкновенно строились мыльни, а зимой катался по снегу или обливался холодною водою на морозе. Всег­да, кто ходил в мыльню, тот и парился: это было все­общим обычаем. В общественных мыльнях было два отделения, мужское и женское; они отделялись одно от другого перегородками, но вход и в то, и в другое был один; и мужчины, и женщины, входя и выходя в одну дверь, встречались друг с другом нагишом, закрывались вениками и без особенного замешательства раз­говаривали между собою, а иногда разом выбегали из мыльни и вместе катались по снегу. В более отдаленную старину было в обычае и мужчинам, и женщинам мыть­ся в одной мыльне, и даже чернецы и черницы мылись и парились вместе.

Жившие в Москве немцы заимствовали от русских их мыльни, но придали им более комфорта. Эти мыльни приобрели в Москве славу. Вместо голых скамей у них были тюфяки, набитые пахучими травами; предбанники были особые и чистые, где можно было удобно разде­ваться и одеваться; такого удобства нельзя было встре­тить в русских банях. После мытья обтирали и клали в постель; тут женщина приносила мед для подкреп­ления.

Баня была самым главным лекарством от всяких бо­лезней: коль скоро русский почувствует себя нездоро­вым, тотчас выпьет водки с чесноком или перцем, заку­сит луком и идёт в баню париться.

Для простого народа баня была школой той уди­вительной нечувствительности ко всем крайностям тем­пературы, какою отличались русские, удивляя этим иностранцев. Но что касается до высших классов обще­ства, то при сидячей жизни бани порождали бездейст­вие и изнеженность; в особенности женщины высшего состояния отличались этим и казались хилыми и брюзглыми.

XII