3. Бисмарк как дипломат
Лишь став во главе объединительного течения можно было спасти прусскую монархию и привилегированное положение ее дворянства. Бисмарк сознавал, что этому будут мешать все великие державы континента, для которых невыгодно возникновение нового могущественного государства в центре Европы. Значит, политика Пруссии должна быть направлена к нейтрализации по крайней мере Франции и России. Что с Австрией придется воевать, как с врагом объединения Германии под эгидой Пруссии, это Бисмарк предвидел еще в середине 50-х годов.
Свою деятельность в Берлине Бисмарк начал с того, что изо всех сил боролся против намерения короля Вильгельма I отречься от престола из-за обострения конституционного конфликта между прусским ландтагом и правительством. Король Вильгельм, вступивший на престол в 1861 г. шестидесяти четырех лет, растерялся и не видел выхода. Бисмарк убедил Вильгельма, что можно сколько угодно нарушать конституцию, потому что, если прусская армия поможет объединить Германию вокруг Пруссии, то не только классы, представленные в ландтаге, Но и сам ландтаг забудут о своей оппозиции. Король покорился Бисмарку, и с тех пор, Бисмарк пользовался королем, как пользуются государственной печатью, прикладываемой к важным бумагам.
4. Дипломатическая деятельность великих держав в связи с польским восстанием 1863 г.
Позиция Пруссии в отношении польского восстания (1863 г.).
В самом начале восстания Бисмарк думал некоторое время, что, в конце концов, Россия должна будет отказаться от Польши. Но слабость повстанцев с каждым месяцем становились все более очевидной. Тогда Бисмарк и Вильгельм I взяли решительный курс на «великодушную» помощь царскому правительству.
8 февраля (27 января) 1863 г. Горчаков и присланный из Берлина генерал фон Альвенслебен подписали в Петербурге конвенцию, по которой русским войскам позволялось преследовать польских повстанцев даже на прусской территории. Затем Бисмарк, к неприятному удивлению Горчакова, обнародовал основное содержание конвенции. При этом Пруссия изобразила дело так, будто за конвенцией скрываются какие-то секретные пункты уже не частного, но общего значения. Наполеон III, а за ним Англия, сейчас же ухватились за то, что Польша стала в силу самого факта Петербургской конвенции предметом международно-правовых соглашений. На этом основании Наполеон III и Пальмерстон заявили, что и они желают вступить с Александром II в переговоры по поводу Польши.
Выступление Франции, Австрии и Англии по вопросу о польском восстании 1863 г.
17 апреля английский и французский послы представили Горчакову свои ноты; два дня спустя, 19 апреля, Горчакову была вручена и австрийская нота.
Резче всех выступила Англия. Исходя из ложного тезиса, будто Александр I в 1815 г. обязался перед Венским конгрессом дать Польше конституцию, Россель(мин ин дел с 59 г) развил мысль, что Россия, не давая Польше политической самостоятельности, исключает себя из общения с цивилизованным миром. Французская нота в более вежливых тонах указывала на всеевропейское значение польского вопроса и предлагала перенести его на новый европейский конгресс. Австрийская нота ограничивалась вялыми рассуждениями о беспокойстве, которое вносит неразрешенный польский вопрос в жизнь Габсбургской монархии, России и Пруссии.
Начались совещания у царя. С одной стороны, возникали опасения, не подготовляется ли вновь против России «крымская комбинация». С другой стороны, уступить требованиям трех держав значило подвергать риску целостность Российской империи. Согласиться на конгресс было равносильно тому, чтобы заранее примириться не только с отделением Царства Польского, но и с неизбежной постановкой вопроса о Литве, Белоруссии и Правобережной Украине. Ноты были вежливо отклонены, но была торжественно обещана амнистия польским инсургентам, если они в условленный срок сложат оружие.
Новые ноты 1863 г. были еще более угрожающими, чем апрельские. От России не только требовали согласиться на созыв конгресса великих держав для решения польского вопроса; в виде предварительных мер, царю рекомендовалось: во-первых, провозгласить в Польше общую амнистию, не ставя ее в зависимость от окончания вооруженного восстания; во-вторых, созвать представительное собрание в Польше; в-третьих, даровать Польше местную автономию; в-четвертых, обеспечить права католической церкви; в-пятых, ввести польский язык в правительственные учреждения и учебные заведения в Царстве Польском; в-шестых, издать удовлетворяющие поляков новые правила о рекрутских наборах.
Согласиться на все это, да еще вдобавок на конгресс, означало признать полное политическое поражение империи. Ответ был резко отрицательный. Польский вопрос объявлялся делом, касающимся исключительно России, но не Европы.
Лорд Россель написал еще одну ноту, где заявлял, что пребывание русских войск в Царстве Польском является отныне в глазах английского правительства беззаконным актом. Такая нота была почти равносильна объявлению войны. Во всяком случае она делала неизбежным разрыв дипломатических сношений между Англией и Россией.
Наполеон III узнал содержание грозной ноты немедленно; но до Александра II ей дойти не пришлось. Она была, отправлена в Петербург британскому послу лорду Нэпиру, но тот возвратил ее лорду Росселю, рекомендуя «пересмотреть» ее содержание. Наполеон, несмотря на видимую решимость Англии идти на разрыв с Россией, от войны отказался.
Отказ Англии от вмешательства в польские дела.
26 сентября 1863 г. лорд Россель в публичной речи вдруг заявил: «Ни обязательства, ни честь Англии, ни ее интересы — ничто не заставляет нас начать из-за Польши войну с Россией». Спустя месяц после этого заявления Наполеон III сделал еще одну попытку дипломатического вмешательства в польский вопрос. У него явилась мысль соблазнить Александра II возможностью пересмотра и уничтожения той статьи Парижского мира 1856 г., которая воспрещала России держать военный флот на Черном море. Так как это можно было провести только на новом всеевропейском конгрессе, то Александр II мог и согласиться участвовать на таком конгрессе.
Эта игра сразу же натолкнулась на противодействие английской дипломатии: конгресс грозит Англии, во-первых, появлением нового русского флота, угрожающего Константинополю, и, во-вторых, — новым сближением Франции с Россией.
Горчаков предпочел несколько помедлить со своим отказом. Его расчет оказался совершенно правильным: англо-французские отношения становились все холоднее.
Так дело окончилось полной дипломатической победой России.