Мечта Бонни

У Бонни была мечта. Она светилась в его глазах, глазах изобретателя. Она наполняла надеждой его дни. Она, как ви­дение, вставала перед ним ночами.

За эту мечту мы прозвали его Бонни-Чайка. Он мечтал • построить из дерева, металла и ткани самолет, который не уступал бы изяществом сильной, легкокрылой чайке в паря­щем полете.

Он наблюдал за чайками. Он изучал их, живых и мерт­вых. Он изучал их изумительный парящий полет. Он убивал их и изучал их безжизненные крылья. Он хотел разгадать их тайну. Он хотел воссоздать ее для человечества.

Бонни завидовал чайкам. Он убивал их сотнями, тысяча­ми и закапывал в поле. Он построил самолет, руководству­ясь тем, чему, как он думал, научили его их трупы.

Он построил самолет и взлетел на нем. Инженеры, кото­рые никогда не изучали строение чаек, но изучали полет че­ловека, говорили ему, что он заблуждается. Они указывали ему, что центр тяжести слишком смещен кзади. Но Бонни смотрел на них сияющими верой глазами — он обнял свою мечту и взлетел.

Сначала все шло хорошо. Он пронесся по аэродрому, и хотя рев мотора не совсем точно воспроизводил крики чай­ки, видом самолет был и, правда, похож на нее. Он поднялся в воздух — точь-в-точь гигантская чайка. Он круто полез вверх, и умные люди покачивали головами и недоумевали — неужели фанатик-невежда опять оказался прав, а они ошиб­лись.

Их недоумение длилось недолго. Когда Бонни захотел выправить самолет, он камнем пошел к земле, как чайка, ко­гда она падает на воду, завидев рыбу.

Мы бросились к месту катастрофы. Бонни был мертв. Вокруг него валялись обломки не только его собственных крыльев — крыльев чайки! — но и тысячи растерзанных крыльев других чаек. Он свалился прямо в неглубокую мо­гилу, где лежали все чайки, которых он убил. Написано это товарищем Бонни, тоже летчиком, очень давно. Предвидеть современных дискуссий и вообще осознать мироощу­щения людей конца века автор никак не мог. Тем серьезнее вопрос, который я ставлю: о чем этот рассказ?

Мы уже говорили о том, что у понимания три уровня: научный (или научно-технический), исторический, символический. Полет и гибель Бонн — исторический факт, особые формы изгиба самолетных крыльев и поныне называются "чайка" и "обратная чайка", но наиболее глубоким является понимание символиче­ское.

310

311

Мое мнение для вас никак не обязательно. Но мне он кажется глубоко символическим произведением. Ничего сильнее на эколо­гическую тему я не читал.

Мне возражают. Говорят, что это рассказ о том, что техника гу­бит человека потому, что делает его бесчеловечным.

Не знаю. Подумайте.

8

Это начало последнего рассказа Н. Эйдельмана — историка и писателя. Его публикации было предпослано следующее обраще­ние к читателю:

"Автор (Н. Эйдельман) много лет изучал "секретные ар­хивы" самодержавия, в том числе царской тайной полиции — Третьего отделения собственной его императорского ве­личества канцелярии. В рассказе вымышленные персонажи соединены с реальными, а составляющие его "документы" сохраняют принятую в тогдашнем секретном делопроизвод­стве форму, передают манеру и способ изложения, характер­ные для того времени взгляды на вещи.

Документ 1

Петербург. Зимний дворец, что напротив Петропавлов­ской крепости, русскому царю.

1 января 1836 года.

Милостивый государь Николай Павлович!

Знаю, что к царям не так положено обращаться и что, по вашему разумению, я с первой же строки, даже с адреса на конверте, груб и непристоен.

По моему же разумению, я вежлив и деликатен, ибо в мыслях, а случается и в словах, аттестую вас еще много ху­же и грубее, однако, вступая с вами в переписку, нахожу, что должен уважать собеседника и изъясняться точно так, как в письме к любому "милостивому государю".

Буду краток, хотя и уверен, что письмо такого рода вы прочтете с должной внимательностью, какой бы длины оно не было.

Итак, я пишу, чтобы известить вас, что презираю многое и смеюсь над многим вашим (у нас ведь все — ваше и даже я — ваш).

Особенно же смеюсь над четырьмя.

1. Над портретами ваших приближенных, которые похо­жи на вас и друг на друга не столько округлостями подбо­родков и очертаниями жировых складок, сколько удиви­тельным выражением всевластия и всеподчинения в одно и

то же время (разумеется, вам известно, что каждый человек с умным и открытым лицом — ваш враг).

2. Над тем, что народ российский должен благодарить правительство за все, что имеет, как благодарят великодуш­ного разбойника, который мог бы отобрать даже исподнее, но раздумал.

В-третьих, особенно весело мне оттого, что в этой раб­ской стране, если б разрешили вы настоящие выборы, то со­брали бы никак не меньше девяноста процентов всех голо­сов, но все же никогда не разрешите вы настоящих выборов, потому что в самом слове "выбор" опасность видите: выбор — это когда можно выбирать между одним, другим, треть­им... А ведь сама мысль опасна, коли ни "другого", ни "третьего" нет и не будет.

Наконец, четвертое: хохочу над вашим представлением о собственном всевластии и самодержавии ("сам держу вся. и всех"). Ежели над всем властвуете, то перемените мой образ мысли. Не можете? Ха-ха-ха.

Резюмирую: я оскорбил вас и все ваше. Вы, конечно, по­требуете удовлетворения известным вам способом. Но стоит ли? Многих — на одного: нехорошо для рыцаря и дворяни­на. Да к тому же, в подчинении даже полицейскому боль­шинству есть что-то демократическое, парламентское, пах­нущее голосованием и либерализмом. А ведь я взаправду один и, клянусь честью, не связан ни с каким тайным обще­ством. Все, кроме меня, ваши.

Посему предлагаю добрый древний обычай — поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, переве­шивающее все другое,— право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посторонних посредников. В вашей стране имеется неподвластная территория — моя ду­ша. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права* ко­торых я не признаю. Есть и третий выход: дать общую сво­боду всем — и вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так ведь не дадите!

Если вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать ваши права надо мною, потому что вы их завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною.

Однако, если вы отправите против меня десяток жандар­мов, доносчиков или иных кромешников, тогда я решитель­но от вас отдаляюсь. Адреса своего не оставляю, ибо не хо­чу, чтобы нам помешали.

К барьеру,государь!

312

313

Остаюсь вашим, милостивый государь, непокорнейшим слугой

Александр Сыщиков.

Ваше согласие можете объявить в любом нумере "Русского инвалида" или "Северной пчелы", например, сле­дующим способом: "Господина С. ждут по делу чести там-то и тогда-то..." Разумеется, издатели и цензура могут такому объявлению воспрепятствовать, но, может быть, уступят, ес­ли вы пустите в ход свои, надеюсь, сохранившиеся связи.

Манифест об улучшении дел в России (проект)

Находя неестественным, чтобы дела миллионов людей решали одно или несколько всевластных лиц, полагаю по­лезным установить в стране законно-свободное управление, при котором каждый человек наделяется максимальными правами — делать, говорить и думать, что хочет. Права от­дельного человека ограничиваются только одним — тако­выми же правами любого другого человека, так что самые смелые речи и действия будут законны, но самые умеренные действия, ограничивающие законную свободу другого, бу­дут незаконны.

Начальным шагом введения в стране законной свободы является созыв собрания умнейших и лучших людей страны, дабы они установили, как и в какие сроки надобно все сде­лать.

Примечание. Умнейшие и лучшие люди могут быть ото­браны по-разному и хотя бы так: сначала предлагаются пять человек, пользующиеся всеобщим уважением, например Алексей Ермолов, Николай Мордвинов, Василий Жуков­ский, Михаил Сперанский и Александр Пушкин.

Каждый из них назовет еще пять достойнейших, те — еще по пять, пока не наберется 125, 625 или 3125 депутатов. Вот и все.

Александр Сыщиков".

Это — страница из журнала "Знание — сила". Она воспроизве­дена полностью. Если вам захочется прочесть этот рассказ Н. Эйдельмана — возьмите январский номер журнала за 1988 год.

А сейчас подумайте над следующими вопросами.

Как бы на месте государя императора вы поступили, получив такое письмо? Правда ли в нем написана?

Считаете ли вы, что способ созыва Народного собрания, пред­ложенный А. Сыщиковым, лучше, чем современные выборы в Го­сударственную думу или иной по названию парламент?

314

Хэмингуэй писал Кашкину в 1935 году:

"Теперь все стараются запугать тебя, заявляя устно или в печати, что если ты не станешь коммунистом или не вос­примешь марксистской точки зрения, то у тебя не будет дру­зей и ты останешься в одиночестве. Очевидно, полагают, что быть одному — это нечто ужасное: или что не иметь друзей страшно. Я предпочитаю иметь одного честного врага, чем большинство тех друзей, которых я знал. Я не могу быть коммунистом, потому что верю только в одно: в свободу. Прежде всего я подумаю о себе и о своей работе. Потом я позабочусь о своей семье. Потом помогу соседу. Но мне де­ла нет до государства. Оно до сих пор означало для меня лишь несправедливые налоги. Я никогда ничего у него не просил".

Разделяете ли вы эту точку зрения? Да или нет? Если нет, то почему? Здесь, в сущности, речь идет о трех не совпадающих вещах: о политических взглядах, одиночестве и государстве. По­чему эти три вещи (или три эти предмета размышлений) оказа­лись взаимно связаны?

10

Танки

Приморские люди, Толпясь на песчаной косе, Сказали:

— Вы слышите?

Море грохочет, как будто бы танки идут по шоссе — Вот там за деревней, где чистое поле в могилах! Спросил их:

— А раньше, когда еще не было танков, на что был похож этот шум? Какие другие сравненья тогда приходили на ум,

Когда еще не было танков и ие было даже шоссе?

Но все же, иного сравненья придумать как будто не в силах,

Ответили все:

— Видно, море и раньше всегда грохотало, как танки! Как будто бы море во веки веков — от начала времен — Гремело.

Стучало.

Рычало.

Как танковый дивизион.

Когда еще в братских могилах не тлели людские останки.

О танки!

Вы прочли стихотворение Л. Мартынова. О чем оно? Только ли о грохоте морского прибоя? Или о бедности человеческого вооб-

315

ражения? Или о стремлении людей сравняться с природой и пре­взойти ее? Или о силе, которая вечно способна угрожать человеку? Или же о том, что войны — стихийны?

Есть и еще один, возможно, наиболее верный ответ.