Медушевская Ольга Михайловна Становление и развитие источниковедения Глава 3. Источник как самодостаточная исследовательская проблема

ХАРАКТЕРНЫЙ для первой половины XIX в. социокультурный тип, способ гуманитарного мышления отличался непосредственным обращением к источнику, стремлением целостно воспринять произведение, а через него личность его автора. С этим связано большое внимание к форме, к жанровым особенностям произведения.

Существенной особенностью того времени являются историзм культуры, связь истории и политики: государственные деятели участвовали, в исторических исследованиях и публикациях и, наоборот, историки-профессионалы занимались государственной политикой. "Записка о древней и новой России" Н.М. Карамзина, прошлое страны, ее настоящее и перспективы развития составляют единую концепцию; исторические труды А.С. Пушкина, государственных лидеров, и не только России, по кодификации законодательства и публикации памятников государства и права выступают как убедительные примеры для понимания сложившейся в первой половине XIX в. ситуации.

Лучшее понимание связи истории и политики гуманитарию того времени дает непосредственное участие в деятельности архивов. Перед ним проходит вся политическая система страны, ее структура, социальная стратификация и, что также очень важно, способы ее функционирования (через сохранившиеся документы). Гуманитарий этого типа не обязательно историк или писатель. Он - государственный деятель по образу мышления. Если это историограф, как Карамзин, то он же и автор "Записки о древней и новой России", т. е. политолог и реформатор. Если поэт, то мыслящий как социолог, например, как Пушкин в "Борисе Годунове" и исторических повестях. Если дипломат, то крупный политик, как А.М. Горчаков, или поэт - учитель наследника, будущего царя - культуролог В.А. Жуковский, или дипломат-философ, как Ф.Ф. Тютчев. Общим для всех является научный подход к источнику как к явлению, масштабный взгляд на страну и ее исторические судьбы, понимание политической системы государства, соотношения народа и власти.

Во второй половине XIX в. создалась иная культурная ситуация. Синтез историка-чиновника - государственного мужа в одном лице уже не прослеживается. Выдающийся историк С.М. Соловьев (1820-1879) не был государственным историографом, как Н.М. Карамзин. Либеральные профессора, философы и правоведы типа К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, М.М. Ковалевского, как правило, на долгие годы отстраняются от государственной службы и университетского преподавания. Разрыв между властью и обществом растет, становясь критическим.

Внимание к историческим произведениям как таковым, с одной стороны, и необходимость обращения к новым комплексам исторических документов в связи с подъемом национального самосознания в странах Европы - с другой, вызвали в середине ХГХ в. значительный подъем интереса к историческим исследованиям; соответственно актуализировались и проблемы специальной подготовки для осуществления таких исследований. Университетское образование общего типа оказалось явно недостаточным для этой цели.

Одновременно эта же проблема встала как практическая проблема архивов. Она была осознана прежде всего во Франции. Здесь в результате крупнейшего в истории нового времени события - Великой французской революции произошла смена всего административного аппарата, учреждений, политической системы. Старые учреждения перестали существовать, тем самым создалась как возможность, так и необходимость централизации архивов нового времени. Речь шла об архивах политической системы, власти и администрации старого режима, о документах политических, административных, религиозных архивов не только государства, но и нации. Тогда же возникла и новая проблема - предоставление архивов как достояния нации в распоряжение граждан. Историческое образование старого типа не могло решать подобные задачи, формировать нового специалиста. В 1821 г. в Париже была создана Школа хартий. Ее целью была подготовка архивистов и библиотекарей, специалистов для работы с огромным массивом документов средневековой истории Франции. Обычно, когда говорят о Школе хартий, обращают внимание на то, что именно здесь, и в то время только здесь, преподавались палеография, дипломатика, другие исторические дисциплины, позволявшие вести исследовательскую работу с документами средневековой эпохи. С 1846 г. кадры французских архивистов формировались преимущественно из выпускников Школы хартий, с 1850 г. это положение стало обязательным.

Вслед за Школой хартий подобные высшие школы создавались в других странах Западной Европы, в частности, в 1854 г. в Вене немецкий историк и эрудит Т. фон Зиккель (1826-1908) основал Институт австрийских исторических исследований. Зиккель провел несколько лет в Париже, обучаясь в Школе хартий. В созданном им институте особенно широко развивались дипломатика, палеография и другие исторические дисциплины, связанные с критикой источников. В 1856 г. в Мадриде открылась Школа дипломатики под эгидой Академии истории, в 1857 г. - Школа палеографии и дипломатики во Флоренции под руководством Фр. Бонаини (1806-1874), итальянского эрудита и архивиста.

Руководимые историками-архивистами, в большинстве своем медиевистами, архивы становились исследовательскими центрами исторической науки. Так, Фр. Бонаини реформировал архивы Тосканы и хранилища государственных архивов во Флоренции, Пизе, Сиенне, Лукке, бельгийский историк и архивист Л.П. Гашар (1800-1885) - архивы Бельгии, английский историк и архивист Ф. Палграф (1788-1861) - архивы Великобритании. Это поколение ученых создало ценные описания крупных архивных фондов, открыло возможности публикации документов, наиболее важных для истории страны.

Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на то, что представляет собой тип источниковедческого образования, отличный от университетского в традиционном смысле. Обычно главный акцент делается на знании методов работы с источниками: палеографии, дипломатики и т. п. При всей своей верности такой подход не охватывает сути проблемы целиком: в стороне от непосредственного участия в исследовательской и публикаторской работе остаются крупные государственные политики, по преимуществу либерального направления (Г. фон Штейн - в Пруссии, Фр. Гизо - во Франции, М.М. Сперанский и Н.П. Румянцев - в России). Это политические деятели, хорошо понимавшие государственно-политическое значение публикаций источников, их роль в формировании образа страны как среди ее граждан, так и в европейском мире.

Становление национальных государств, развитие идей юридических и гражданских прав личности, рост исторического сознания сформировали особый подход к историческому документу, превратившемуся в глазах общества в документ истории. Историк, архивист, государственный деятель разделяют общие идеи национальной самоидентификации, связывая с нею бережное, заинтересованное и даже профессиональное отношение к национальной исторической памяти. Создание Школы хартий во Франции, грандиозная общественно-научная инициатива издания фундаментальных серий исторических документов ("Памятников истории Германии"), деятельность русских просветителей-меценатов в России, особый тип интеллектуалов - хранителей национальной исторической традиции ("архивных юношей" пушкинской поры) заложили основы концепции деятельности архивиста как специалиста высочайшей квалификации, мастерского исследования исторических текстов. Однако то, что долгое время служило главным профессиональным достоинством и предметом гордости профессионала-архивиста, историка, текстолога, в изменявшихся условиях конца XIX - начала XX в. стало восприниматься критически. В центре внимания данного типа интеллектуала находилась страноведческая, достаточно узкоспециализированная модель специалиста. Ориентированность на фундаментальное эрудитское изучение традиционных учреждений и делопроизводственных материалов и актовых источников предъявляла высочайшие требования к узкоспециальному, тесно связанному с конкретным видом документации комплексу вспомогательных исторических методик. Историк-иссле-дователь-страновед, архивист - историк учреждений, диплома-тист-текстолог, исследующие конкретную проблематику, с трудом могли перейти к теоретическому осмыслению профессиональных методик. Специалист данного типа испытывал большие трудности, когда переход от страноведческой тематики к глобальным обобщениям оказывался необходимым. Такой специалист не готов к теоретическому обобщению накопленного эмпирического опыта. Об их отношении к историческому познанию Л. Февр (1878-1956) писал: "История - это история - такова была отправная точка для ее определения"¹. Неготовность к осмыслению собственной исследовательской практики поставила такого специалиста в критическую ситуацию. "Новый век, - писал об этой ситуации в исторической науке А. Тойнби, - очертил свое поле исследования, не ограниченное рамками одной национальности, и ученые вынуждены будут приспособить свой метод к интеллектуальным операциям более широкого масштаба"². Становление методологии истории и обособление методов исторического исследования как особого предмета профессионального исторического образования стало в конце XIX - начале XX в. характерной тенденцией нового менталитета историков-интеллектуалов.

Примечания

1 Февр Л. Суд coвести истории и историка. // Февр Л. Бои за историю М., 1991. С. 11.

2 Tойнби А. Постижение истории. М., 1991. С. 20.

Медушевская Ольга Михайловна

Становление и развитие источниковедения

Глава 4. Источники как средство познания для историка

ВО ВТОРОЙ половине XIX в. заметно изменилось общественное сознание. На методологию общественных и естественных наук все больше влиял позитивизм, рассматривавший научное знание лишь как совокупный результат конкретных специальных наук. В гуманитарной культуре наметился отход от изучения авторских произведений как предмета и цели исследования. Они стали рассматриваться прежде всего как предварительный этап к созданию социологических конструкций. Изменилось и представление о цели исторической науки, о методологии достижения исторического знания. В монографиях и учебных пособиях того времени отражается позитивистский подход к концепции методологии истории.

Наиболее ярким выражением этого стала книга двух крупных французских ученых и педагогов высшей школы Ш.-В. Ланглуа (1863-1920) и Ш. Сеньобоса (1854-1942) "Введение в изучение истории" (1898)³. Она отвечала задачам нового гуманитарного образования, осуществляемого в соответствии с реформой 1864 г. высшего образования во Франции.

В связи с проведением реформы в Сорбонне была создана Школа высших исследований с отделением истории и философии. Главная идея состояла в подготовке молодых людей к оригинальным исследованиям научного характера. "Там должны были попытаться сделать для всех частей всемирной истории то, что делали уже давно в Школе хартий в ограниченной области средневековой истории Франции". По оценке Ланглуа, за время, прошедшее со времени реформы Дюрюи до конца XIX в., все эти учреждения, некогда столь несходные, стали работать в одном направлении ради одного общего дела, хотя каждое сохранило свое название, автономию и свои традиции, и их эволюция привела, несомненно, к благотворным последствиям. Именно в это время, в 1890-1897 гг., читая студентам Сорбонны лекции о том, что представляет собой и чем должно быть изучение истории, Ланглуа и Сеньобос пришли к убеждению, что по этой проблеме должно быть создано специальное пособие. Их "Введение в изучение истории" не ставило своей целью заменить будущему историку его профессиональную подготовку: оно должно было побудить специалиста размышлять о приемах исследования исторического материала, которые применяются подчас как бы машинально. В то же время публике, читающей сочинения историков, книга должна была показать, как эти сочинения пишутся и с каких позиций возможно правильно о них судить. В повой реальности исторического сознания второй половины XIX в. изучение отдельного произведения, цельности авторского замысла отошли на второй план. Все дисциплины, которые давали возможность воспринимать произведения в целостности, стали трактоваться как чисто вспомогательные. Графика, фактура рукописи, ее внешние особенности, т. е. то, что, по существу, есть лишь выражение бытия документа, его внутреннего смысла, стало трактоваться с технической, можно сказать формальной, стороны. Дипломатика, палеография, сфрагистика, текстология интерпретировались путь ли не как технические приемы, способы преодоления докучного барьера неразборчивости, непонятности текста.

Согласно концепции Ланглуа и Сеньобоса, в историческом познании различаются три основных этапа. Первый - это этап "предварительных сведений", к которым отнесены прежде всего отыскание и собирание документов, необходимых историку (для обозначения этого этапа авторы применяют термин "эвристика"). Здесь, и частности, рассматриваются важнейшие справочные издания (типа каталогов, описей архивов, библиотек и музеев, материалов исторической библиографии, всякого рода указателей и справочников), способствующие отысканию документов. К этому же этапу отнесены все "вспомогательные науки". Они трактуются именно как "техническая подготовка историка и эрудита", как некий запас технических знаний, которые не может заменить ни природное дарование, ни даже знание метода. Преподавание этих "вспомогательных наук" и "технических приемов" позитивистские авторы "Введения в изучение истории" высоко ценят: преподавание вспомогательных наук и технических приемов исследования было введено лишь для средневековой (французской) истории и только в специальной Школе хартий. Это простое обстоятельство обеспечило на целые 50 лет за Школой хартий заметное преимущество перед всеми другими высшими учебными заведениями не только французскими, но и заграничными; она воспитала целый ряд блестящих исследователей, обнародовавших много новых данных. Техническая подготовка лиц, занимающихся средневековой историей, лучше всего была поставлена именно в Школе хартий, в первую очередь благодаря курсам романской филологии, палеографии, археологии, историографии и средневекового права. Появилось много пособий по палеографии, эпиграфике и дипломатике.

Второй научно-исследовательский этап в историческом познании Ланглуа и Сеньобос определяли как "аналитические процессы". Этим термином обозначалась как внешняя (подготовительная) критика источника, относящаяся к его происхождению и авторству, так и внутренняя критика, понимаемая как его истолкование и критика достоверности. Главным критерием последней служит суждение о точности и искренности автора документа.

Важно отметить, что ученые-позитивисты представляли критику именно как подготовительный этап деятельности историка. Анализ источника в рамках данного подхода заканчивается препарированием содержащихся в нем данных, отделением заслуживающих доверия фактов от недостоверных. Рассмотренный таким образом документ превращается в "длинный ряд авторских понятий и свидетельств о фактах". При таком подходе к критике и интерпретации документ (источник) не оценивается в целом. Предварительный аналитический этап необходим и достаточен для последующего, более сложного этапа работы историка, который называется в данной концепции синтезом, синтетическим процессом. На этом высшем этапе отдельные факты систематизируются, осуществляется историческое построение, создаются общие формулы и, наконец, дается историческое изложение.

Ценным в данной методике является внимательное изучение связи личностных характеристик (создателя источника) и той информации, которую он мог и хотел сообщить. Ланглуа и Сеньобос использовали для своей модели критического изучения источников детальные анкеты-опросники, созданные под непосредственным воздействием достижений социологии конца XIX - начала XX в. Ставя сформулированные ими вопросы последовательно, можно лучше изучить сложные обстоятельства создания источника и уровень достоверности сообщаемой информации. В учебнике Ланглуа и Сеньобоса прослеживается характерная для позитивистской парадигмы установка на систематизацию имеющегося в распоряжении исследователя материала. Интерпретация и историческое построение, исторический синтез - как этап исследовательского труда - представлен в книге именно упорядочивающими схемами распределения отдельных изолированных фактов по хронологическим или тематическим принципам.

Различение источников, содержащих первичную и вторичную (полученную из вторых рук) информацию, а также споры о преимуществах документальных (дипломатика) источников перед повествовательными восходят к ХУП-ХУШ вв. Немецкий методолог и историк И.Г. Дройзен (1808-1884) в своей "Историке" в основу классификации источников положил принцип соотношения источника и факта; одни исторические факты дошли до нас непосредственно (исторические остатки), а другие - в свидетельствах о них других людей (исторические предания). Дройзен не исключал, однако, возможностей смешения этих признаков (выделяя, в частности, смешанные источники, например, вещественные с поясняющей надписью и др.).

Большой интерес к упорядочению самих объектов - исторических источников - является характерной чертой другого классического методологического труда - "Учебника исторического метода" Э. Бернгейма (1850-1942)⁴. Наиболее детально и тщательно автором разработана классификация исторических источников. Классификация как деление множества изучаемых объектов на логические классы имеет огромное значение в науке не только для упорядочения знаний о фрагментах реальности, но прежде всего для выявления свойств и особенностей этих объектов. На определенном уровне развития любой науки классификация становится необходимой и возможной. В познавательной ситуации, представленной европоцентристской моделью исторической науки, она была и своевременна, и возможна. Э. Бернгейм выстроил свою классификацию по степени близости источника к фактам, соответственно различая исторические остатки и историческую традицию (предания). Эта классификация стала в концепции Бернгейма основополагающей для выработки методов проверки достоверности источников. В отношении остатков необходимо было проверить их подлинность (соответствие заявленным в них параметрам времени, места и авторства). При проверке опосредованных источников-свидетельств на первый план выступают все возможные в рамках традиционной критики свидетельств исследовательские приемы. Бернгейм, как и ранее Дройзен, как практикующий историк, конечно, прекрасно понимал, что данный принцип классификации не может быть проведен достаточно последовательно, поскольку соотнести прямые и опосредованные, первичные и вторичные свидетельства источника весьма сложно. Применяя данную классификацию, он сумел обратить внимание ученых на различие социальной информации в изучаемых источниках и на необходимость применения различных методов ее интерпретации; одни должны опираться на вещественную сторону источника, его пространственные характеристики, когда источник выступает как фрагмент прошлой реальности, ее остаток; другие требуют логико-содержательного анализа содержания текста.

Примечания

3 Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. М., 1898. С. 275.

4 В русском переводе основные положения этого труда были опубликованы: Бернгейм Э. Введение в историческую науку. Спб., 1908. Он же. Философия истории, ее история и задачи. М., 1910.

Медушевская Ольга Михайловна

Становление и развитие источниковедения

Глава 5. Позитивистские методы исторического исследования

ЯВИВШИЙСЯ в свое время результатом успехов естественных наук в области постижения закономерностей в мире природы, позитивизм оказал определенное влияние и на гуманитарные науки. Отказ от умозрительных суждений, априорных схем и произвольных интерпретаций фактов, стремление к доказательности и воспроизводимости результатов научного исследования, самое глубокое уважение к науке и личности ученого, - все эти приоритетные для позитивистской парадигмы психологические установки характерны и для гуманитария данного типа. Методология исторического исследования обосабливается как предмет специального рассмотрения и становится учебной дисциплиной. Вполне в духе позитивистской парадигмы эта методология была ориентирована на выявление, описание и упорядочение эмпирических сведений научных объектов. "Люди, занимавшиеся историческими исследованиями в конце девятнадцатого века, очень мало интересовались теорией того, что они делали. В полном соответствии с духом позитивистской эпохи историки того времени считали профессиональной нормой более или менее открыто презирать философию вообще и философию истории в частности" - так характеризовал подобную познавательную ситуацию английский методолог Р.Дж. Коллингвуд (1889-1943)⁵.

Как уже говорилось, наиболее четко позитивистские установки исторического метода выражены Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосом во "Введении в изучение истории". Для историка, по мнению позитивиста, главное - это наличие реального объекта, документа, "текста": "Историю изучают при помощи текстов". Даже суровый критик данного подхода Л. Февр не отрицает несомненной убедительности этой позитивистской формулы. "Знаменитая формула: и по сей день она не утратила всех своих достоинств, - пишет Февр, - а они, без сомнения, неоценимы. Честным труженикам, законно гордящимся своей эрудицией, ома служила паролем и боевым кличем в сражениях с легковесными, кое-как состряпанными опусами"⁶. Написанная исследователем "Политической истории современной Европы" профессором Сорбонны Ш. Сеньобосом и его коллегой, блестящим знатоком источников по истории средневековой Европы Ш. Ланглуа небольшая, изящная, чуть ироническая книжка "Введение в изучение истории", казалось бы, должна была бы быть давно забыта, как многие другие. Но этого не произошло, а это значит, что она верно выразила свое время. Задумаемся над ее секретом. В книге предстает образ историка, который уверен в реальности своих эмпирических данных, в постижимости своих, столь необходимых ему, источников. Это - ситуация европоцентристской исторической модели, на которую поработало не одно поколение ученых. Эта ситуация приверженцем принципиально иной парадигмы, историком другого поколения А. Тойнби описывается так: "Со времен Моммзена и Ранке историки стали тратить большую часть своих усилий па сбор сырого материала - надписей, документов и т. п. - публикацию их в виде антологий или частных заметок для периодических изданий. При обработке собранных материалов ученые нередко прибегали к разделению труда, В результате появлялись обширные исследования, которые выходили сериями томов... Такие серии - памятники человеческому трудолюбию, "фактографичности" и организационной мощи нашего общества. Они займут свое место наряду с изумительными туннелями, мостами и плотинами, лайнерами, крейсерами и небоскребами, а их создателей будут вспоминать в ряду известных инженеров Запада"⁷. Методы критики свидетельств, полученных от очевидцев событий и от тех, кто получили сведения из вторых или третьих рук, или пользовались надежными документами, многократно совершенствовались и отрабатывались начиная с изданий XVII в. Не оттого ли при чтении методологического труда Ланглуа и Сеньобоса нас не покидает ощущение легкости, как будто мы не движемся по пути создания исторического нарратива, а как бы парим над ним, видим его сверху, и он весь - от начала (подготовительные процессы) и до успешного завершения (изложение) - логически выверен и хорошо знаком. Итак, прежде всего - отыскание документов (эвристика); затем анализ (внешняя, подготовительная, критика); внутренняя критика (критика толкования - герменевтика, негативная внутренняя критика достоверности - через проверку искренности и точности свидетельства и как ее результат - установление частных фактов). Далее наступает этап синтеза, который в духе позитивистской парадигмы достигается путем группировки выявленных ранее фактов и построения общих формул. Изложение результатов исследования завершает создание исторического нарратива. Таким образом, на основе эмпирически обеспеченной источниками, публикациями, архивными документами европоцентристской модели исторической науки прослеживается и определенный тип исторического профессионализма, основанный на эффекте "познания познанного": знание документа, определенной суммы установленных фактов, методов критического отбора свидетельств, слагавшихся интеллектуальными усилиями поколений. Каждый этап исследовательской работы открыт научному сообществу и доступен его контролю.

Методология "познания познанного", выработанная в духе позитивистской модели европоцентристской историографии и опирающаяся на относительно стабильные представления об объекте исторического познания, вскоре пришла в противоречие с реальностью. Позитивисты вырабатывали свои методы, свои критерии объективности исторического познания и соответствующие требования к историческому образованию, исходя из достижений науки прошлого. Можно сказать, что они совершенствовали "здание" европоцентристской модели исторического процесса, используя "кирпичи" и даже целые "блоки" старых построек традиционной исторической критики и герменевтики. Поэтому в условиях резких изменений общественного сознания эпохи эти модели оказались невостребованными. Образ нового "здания" - будущей многополюсной глобальной истории - необходимо было создавать, исходя из других методологических принципов.

Примечания

5 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 138.

6 Февр Л. Суд coвести... С. 11.

7 Тойнби А.Дж. Указ. соч. С. 15

Медушевская Ольга Михайловна

Становление и развитие источниковедения

Глава 6. Преодоление позитивистской методологии

ПОСТИЖЕНИЕ целостной истории человечества как единого феномена стало главной целью гуманитарного познания новейшего времени. Но пути, которые разрабатывают различные эпистемологические парадигмы для достижения этой цели, оказываются различными. Каждая из основных методологических парадигм - позитивистская, неокантианская и феноменологическая - выдвигает в качестве главного различные аспекты достижения этой цели. Важно при этом подчеркнуть, что само поле исследования, эпистемологическая ситуация исследования проблем человеческой истории едины. Поэтому, начиная с различных сторон его освоение, в принципе, возможно на определенном этапе достичь такого положения, когда успехи каждого из направлений смогут найти свое место в едином и целостном синтезе. Вместе с тем ясно, что для этого необходим такой эпистемологический уровень, на котором человечество рассматривается как особый феномен в реальности мирового целого.

Выход историков-профессионалов за пределы ограниченного европоцентристского понимания всемирной истории и культуры и переход исторического познания на глобальный уровень оказался на определенном этапе равнозначен отказу от позитивистских представлений об упорядоченной систематизированной методологии исследования эмпирических данностей документа и факта. Это был путь качественного изменения психологической установки исследователя: отныне он призван был размышлять о тех исследовательских целях, для которых наука еще не успела подготовить эмпирически-описательную и доступную для понимания научным сообществом реальную исследовательскую базу. Глобальная история не имела такого "банка данных", который был бы аналогичен банку данных европоцентристской историографии, установившей свои правила научного сообщества в соответствии с возможностями. Целое истории, человечества и культуры неокантианская парадигма предполагала осмысливать иным способом. "Чтобы понять часть, мы должны прежде всего сосредоточить внимание на целом, потому что это целое есть поле исследования, умопостигаемое само по себе"⁸. Место эмпирического изучения должно было теперь занять постижение. Вместо "интеллектуального рабочего" (выражение Тойнби) историк должен был стать "самим для себя историком", а достижение целостности виделось через посредство выбранной им для себя модели всемирной истории. Создание таких цивилиза-ционных моделей (будь то социально-экономические формации марксизма, идеальный тип традиционных или рациональных обществ М. Вебера или цивилизаций Шпенглера-Тойнби) есть дело ученых - теоретиков гуманитарного познания. На долю их последователей выпадает "приложение той или иной модели" к новым социальным феноменам и выявление сходств-различий реальности с типологической моделью, созданной, в силу общей гуманитарной направленности исторического познания данного периода, на материале прежде всего истории европейской цивилизации.

Обратившись к исследованию деятельности познающего субъекта, оказалось возможным совершить важные открытия, касающиеся профессиональной деятельности историка, функционирующего в режиме умопостижения, и выявления личных качеств, особых способностей и психологической предрасположенности к такого рода работе. История получила статус такой науки, которая сама создает свой объект или (что то же самое, поскольку речь идет о реальности прошлого) его образ.

На фоне быстрого развития междисциплинарных взаимодействий и необычайно плодотворных методологических исследований в ряде наук довольно скоро возникла проблема междисциплинарного синтеза и поисков общего объекта в рамках формирования единой науки о человеке. В этих условиях неокантианская парадигма, ориентированная на приоритет познающего субъекта, стала обнаруживать односторонность своего подхода к гуманитарному познанию. Философская позиция позитивизма, принципиально изгнавшего из сознания исследователя "метафизические" модели гуманитарного познания, выявила свою неспособность действовать в качественно иной исследовательской ситуации. Если ученый стремится обобщать, "выделять границы относительной дискретности вечно бегущего потока" (как, например, А. Тойнби, который создал свой особый, цивилизационный подход ко всемирной истории), то он не может обойтись без философского, эпистемологического подхода к историческому познанию.

Требование репрезентативности источников и их соответствия исследовательским результатам, воспроизводимость выводов конкретного исследования, однозначность интерпретационных суждений - все это оказалось недостижимым в качественно новой ситуации. Интересно, что самые непримиримые ниспровергатели позитивистской методологии исследования не отрицали правомерности тех признаков научности, о которых заботились последователи Ланглуа и Сеньобоса. Напротив, они подтверждали их полезность в определенных пределах, их действенность в борьбе против "лживых и легковесных работ" в области исторического нарратива. Исследователь проблем исторического познания французский методолог А.И. Марру очень точно выразил суть проблемы. Эти правила и критерии, писал он о методологии Ланглуа и Сеньобоса, весьма хороши сами по себе, но они почти никогда не выполнимы на практике. Именно так, - рассматривая ситуацию в исторической ретроспективе, мы можем сказать сегодня: строгие требования, выработанные в условиях хорошо исследованной, стабильной основы источников европейской истории, стали совершенно неэффективны при обращении к множественным моделям всемирной истории. Нужны были новые теоретические подходы, и они не замедлили появиться. Почти одновременно, в конце XIX - начале XX в., появились неокантианский и феноменологический подходы к проблемам гуманитарного познания.

Неокантианская парадигма связана с именами выдающихся философов баденской школы неокантианства В. Виндельбанда и Г. Риккерта. Неокантианская парадигма в качестве руководящего принципа исторического познания выбирает антитезу позитивизму. Она подчеркивает отличие гуманитарных наук от наук естественных и подчеркивает особую роль субъекта познания (исследователь, ученый, историк-философ) в эпистемологической ситуации познания. В работах В. Виндельбанда (1848-1915) - основателя и главы баденской школы неокантианства, ректора Страсбургского (тогда немецкого) университета была обоснована идея принципиального различия предмета и метода наук о природе и исторической науки. Науки о природе изучают повторяющиеся, закономерно происходящие явления (номотетические науки), а историческая наука (науки о культуре), напротив, -индивидуальные, своеобразно взаимосвязанные явления (идиографические науки, изучающие не закономерности, но особенное - идиос). Г. Риккерт (1803-1936) развил и дополнил это противопоставление наук о природе и наук о культуре по их методу, отмечая, что истинная форма познания присуща именно последним. В своей научной деятельности познающий субъект выделяет в идиографиче-ской реальности наиболее существенное, руководствуясь представлениями об истинных, вневременных, по сути этических, ценностях⁹.

Примечания

8 Тойнби А.Дж. Указ. соч. С. 28.

9 Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре // Культурология. XX век. М., 1995. С. 69-103.

Медушевская Ольга Михайловна

Становление и развитие источниковедения

Глава 7. Методологическое обособление наук о культуре

МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ обособление гуманитарных наук стало мощным стимулом для их развития, поскольку высвобождало ученых от диктата механистических, упрощенных подходов к общественным явлениям, переносило акцент на исследование внутреннего мира человека. В рамках этой концепции были осознаны и обозначены принципиальные, специфические трудности познания человеческой психологии, внутреннего мира, скрытого от наблюдателя и проявляющегося во внешних, требующих интерпретации, знаковых системах. Огромная заслуга в этом принадлежит немецкому философу и историку культуры В. Дильтею (1833-1911), который развил учение о понимании (Другого) как специфическом методе наук о духе (в отличие от наук о природе). Во "Введении в науки о духе" Диль-тей отмечал, что история имеет дело с людьми как с духовными целостностями и их структурами, с человеческой индивидуальностью в отличие от естественных наук, связанных с абстрактными обобщениями. Это противопоставление позднее легло в основу различения наук о природе и наук о культуре (духе), обоснованное в трудах Виндельбанда и Риккерта. Однако сам Диль-тей гораздо глубже понимал соотношение между субъектом и объектом гуманитарного познания, подчеркивая его двойственную природу. "Все явления даны нам двояко; с одной стороны, они даны нам во внешнем восприятии, как чувственные предметы и как таковые они объединены физической связью, но, с другой стороны, они обнаруживают ту связь живого единства, которую открывает нам углубление в собственный внутренний мир... Созерцанию, интуиции, в которых переживается жизнь целого, открывается во внешней данности явлений внутренняя, живая, божественная связь единства"¹⁰. Понимание внутреннего мира Другого, другой личности достигается, по Дильтею, путем сопереживания - особого способа интерпретации. Этот метод прежде всего важен по отношению к явлениям иной культуры. Для развития исторического метода ценным является положение Дильтея об "искусстве понимания письменно фиксированных жизненных проявлений", иначе говоря, о широком, философском методе истолкования (герменевтика) не только текста, но и стоящей за текстом личности. В начале XX в. свое развитие и конкретную разработку личностный подход нашел в историческом методе А.С. Лаппо-Данилевского. Русский мыслитель положил принцип "признания чужой одушевленности" в основу методологии исследования культуры.

Необходимость критического переосмысления проблем методологии исторического исследования, изменения профессиональных ориентации историков стала еще более очевидной к началу 20-х годов. Свое наиболее яркое выражение борьба за изменение традиционных подходов нашла в трудах основателей наиболее влиятельного в западной науке направления - так называемой школы "Анналов". Непосредственным признаком необходимости перемен стало падение престижа исторической науки, ставшее особенно заметным после окончания первой мировой войны. Обратившись к историческим исследованиям после окончания первой мировой войны, гуманитарии обнаружили, что в общественном сознании статус исторической науки сильно изменился. Необходимость замены европоцентристской модели всемирного исторического процесса новой, многополюсной глобальной моделью осознавалась, как мы видели, наиболее крупными мыслителями уже давно. Но теперь новую реальность восприняли довольно широкие слои общества.

В решении новых исследовательских задач добротный профессионализм европоцентристской модели исторической науки оказался неэффективным. Он формировался в ситуации познания познанного, при относительно ограниченной эмпирической базе источников. Методы их изучения были многократно реализованы, обобщены и воспроизведены в ясных и относительно простых исследовательских приемах. В новой ситуации не приходилось говорить о разработанной базе источников глобальной истории. Прорыв в непознанную еще область истории многих и многих цивилизаций или культур (Шпенглер назвал -8, Тойнби - 21) требовал каких-то иных нетрадиционных методологий. Слишком велика была сфера эмпирически еще непознанного. Как вспоминал позднее один из основателей концепции новой глобальной истории Л. Февр, на глазах историков новая научная теория "ставила под вопрос извечную и традиционную идею причинности и тем самым опрокидывала понятие детерминизма, это неоспоримое основание всякой позитивной науки, этот несокрушимый столп старой классической истории. Познания наши внезапно превысили меру нашего разумения. Конкретное вдребезги разбило рамки абстрактного. Попытка объяснения мира с помощью ньютоновской, или рациональной, механики окончилась полным провалом. Старые теории необходимо было заменить новыми. Следовало пересмотреть все научные понятия, на которых покоилось до сих пор наше мировоззрение"¹¹. Уже с начала XX в., когда наиболее глубоко мыслившие философы гуманитарного познания размышляли о необходимости глобального исторического мышления, резко обозначилось разделение научного сообщества на теоретиков, понимавших необходимость кардинального переосмысления методологии исторического исследования, и более широкого слоя традиционалистов, остававшихся в рамках узкоспециализированного, неотрефлексированного позитивистского представления о способах исторического изучения. Эту ситуацию еще до первой мировой войны анализировал Л.С. Лаппо-Данилевский в своей "Методологии истории" (1913). В этом труде русский ученый внимательно рассмотрел почти все новейшие издания по проблемам исторического метода, проанализировал теоретические основы наиболее значительных учебных пособий, по которым изучались методы работы историка в университетах России, а также на Западе (труды английского историка Э. Фримена, немецкого методолога Э. Бернгейма и французских профессоров Сорбонны Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса). Его общий вывод сводился, однако, к тому, что учебники исторического метода еще не содержат "цельного и систематического учения", носят отчасти прикладной, отчасти технический характер.

Несколько позже, уже после окончания первой мировой войны и вынужденного отъезда из Советской России, другой русский мыслитель - Л.П. Карсавин вновь констатировал значительный прагматизм и отсутствие теоретического подхода к методологии исторического исследования, узкую специализиро-ванность основного состава практикующих историков. Карсавин остро полемизировал с таким подходом в своем новом труде "Философия истории", вышедшем в Берлине в 1923 г. "Нравы историков свидетельствуют о состоянии истории, - писал он. -А оно ныне характеризуется крайнею специализацией, то есть распадом целостного знания на самодовлеющие дисциплины, утратою идеи человечества. Распад доходит до того, что никто даже не задумывается над согласованием друг с другом разных исторических дисциплин. Историк религии не считает нужным оправдывать свое невежество в области экономической истории: "Это не моя специальность". Палеограф с презрением смотрит на историков, незнакомых с тайнами его специальности: рано заниматься обобщениями - надо сперва собрать и "тщательно" издать весь материал. Точно возможно беспринципное собирание материала! Всякая попытка синтетического построения исторического процесса вызывает подозрительные сомнения. Против нее возражают: "Нельзя быть специалистом во всех областях. Синтез - дело популяризатора. В чем же тогда дело историка?"¹². Карсавин, сложившийся как философ и методолог в совершенно иной интеллектуальной среде, не смог принять такого подхода.

Примечания

10 Дильтей В. Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических системах // Культурология. XX век. М., 1995. С. 253-254.

11 Февр Л. Как жить историей // Февр Л. Указ. соч. С. 34.

12 Карсавин Л. Философия истории. Спб., 1993. С. 219.

Медушевская Ольга Михайловна

Становление и развитие источниковедения

Глава 8. Исторический факт и исторический источник в концепции "Анналов"

ОДНИМ из главных препятствий для развития новой исторической науки, по мнению Л. Февра, являлась приверженность историков к позитивистской, европоцентристской картине мира. Борьбе с традиционным позитивистским мышлением он посвятил ряд своих работ, позже переизданных под выразительным общим заголовком "Бои за историю". В 1929 г. Л. Февр вместе с другим выдающимся историком - М. Блоком (1886-1944) основал ставший впоследствии наиболее влиятельным международным методологическим изданием журнал "Анналы". Журнал выступал за создание единой науки о человеке, за междисциплинарные контакты историков с представителями других наук, за "историю во всей ее полноте" (именно так называлась одна из полемических работ Февра)¹³. При изучении новых сторон исторического процесса, малоисследованных культур стали совершенно невыполнимыми строгие критерии добротного профессионализма позитивистской методологии. Эти критерии были ориентированы на письменные тексты истории античности и средневековой Европы. Поэтому традиционные представления и связанные с ними исследовательские методики подверглись резкой критике сторонников новой глобальной историографии. Надежды историков нового поколения "Анналов" были связаны прежде всего с интенсификацией интеллектуальных усилий познающего субъекта - широко мыслящего, ставящего новые проблемы и преодолевающего пробелы в источниках с помощью интуитивного постижения не поддающейся рациональному объяснению реальности. В эпистемологической ситуации познания данный подход абсолютизирует возможности исследователя. Можно сравнить этот прорыв к глобальной истории, эмпирическая база которой еще не изучена и не может быть подготовлена в ближайшей перспективе, с деятельностью алхимика, пытающегося понять природу химических реакций. Он может рассчитывать только на интуитивное постижение, на гениальную догадку, на возможности своего интеллекта. Именно поэтому неокантианская парадигма исторического познания, возобладавшая в сознании историков рассматриваемого периода, так пристально изучает познавательные возможности ученого.

"Новый пек очертил свое поле исследования, не ограниченное рамками одной национальности, и ученые вынуждены будут приспособить свой метод к интеллектуальным операциям более широкого масштаба", - писал А. Тойнби, начавший в 30-е годы публиковать свой новаторский труд¹⁴. Именно Тойнби сделал смелую попытку создать цивилизационную модель глобальной истории человечества, предложив типологию. Л. Февр в работе "От Шпенглера к Тойнби"¹⁵ (1986) отдавал должное смелости замысла ученого, говоря в то же время об "обольстительном историке-эссеисте, который взял на себя задачи сравнительной истории цивилизаций". Однако современники отмечали и огромные "белые пятна" и даже "картонные декорации", маскирующие пробелы в знании вопросов, еще не тронутых конкретными исследованиями. Яркие страницы труда Тойнби посвящены личности исследователя, ее формированию и становлению "вдохновения историка". Он выделяет такие качества ученого, как любопытство, восприимчивость, блуждающий огонек всеведения, критические реакции, творческие ответ. В начале своего обобщающего труда Л. Тойнби пишет о необычайном (для историков предшествующих поколений) расширении поля деятельности исследователя в хронологическом и в географическом пространстве и в самом подходе: понять историю народа возможно лишь как часть истории человечества. Ученый отвергает саму мысль о возможности восполнить эмпирическую базу, адекватную той, которую сумела создать европоцентристская историография для своих исследовательских запросов. Он с сожалением вспоминает о Моммзене, который, подготовив свой шедевр - "Историю Римской республики", "потратил всю оставшуюся жизнь на составление полного собрания латинских надписей и издание энциклопедического собрания римского конституционного права"¹⁶. При таком методологическом подходе источники выступают в безличной, пассивной роли. Для Тойнби, с одной стороны, неприемлема "готовность гончара превратиться в раба своей глины", а с другой стороны, особенно важно свойство человеческого ума смотреть на мир не как на неодушевленную природу, а как на целое, с острым ощущением присутствия или отсутствия в нем жизни. Тойнби утверждает возможность изучать целостное человечество, обсуждает перспективы сравнительного исследования цивилизаций, создания видовых моделей, их контактов и взаимодействий во времени и пространстве.

Основатели журнала "Анналы" (1929) проанализировали ту новую профессиональную ситуацию, в которой предстояло действовать историкам XX в., наметили реально возможные пути к ее изменению и предприняли чрезвычайно важные шаги на пути создания новой концепции науки о человеке. Но они не были властны изменить степень изученности источников этой новой науки. Новая ситуация, в которой действуют историки XX в. по сравнению с историками традиционной европоцентристской ориентации, исключает для них возможность применения традиционных критериев исследования. Было очевидно, что совокупность источников познания для решения новых задач должна быть принципиально иной и не менее очевидно также и то, что для ее эмпирической разработки - выявления, описания, публикации, перевода на доступные для всего научного сообщества ученых языки - требуются длительные усилия. Единственно возможным для относительно быстрой профессиональной переориентированности историков стало изменение их психологических установок. Господствовавшие настроения ярко выражали эту новую ситуацию: активизация познавательных возможностей исследователя-историка и расширение междисциплинарных контактов историков с целью получить относительно готовые данные для своих исследовательских интерпретаций, используя сведения других наук, как гуманитарных, так и естественных. Позитивистская методология на этом этапе была отброшена за пределы престижных для историка занятий. Эпистемологическая триада - объект-субъект-их взаимодействие - для создания научного произведения переосмысливалась в неокантианском направлении. Приоритет объекта, характерный для позитивистской ориентации, заменялся приоритетом субъекта. Кредо позитивистской методологии выдвигало объект познания на первое место: история невозможна без изучения объектов познания (исторических источников). Она формулировалась в традиционных для данного направления формулах: "Тексты, тексты, ничего кроме текстов" (Н.Д. Фюстель де Куланж), "История создается по источникам. Их нет - нет и истории" (Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобос); "Там, где молчат источники, нема и история" (Л. Альфан). Для того чтобы разрушить в сознании профессионалов представление об убедительности данной "знаменитой формулы", Л. Февр потратил немало усилий. В работе "Суд совести истории и историка" он, отдавая должное "знаменитой формуле", не утратившей своих неоценимых достоинств, писал далее, что "...формула эта представляется опасной: она как бы противостояла общему направлению различных, но действующих заодно гуманитарных дисциплин. Она предполагала тесную связь между историей и письменностью - и это в тот самый момент, когда ученые, занимавшиеся исследованиями доисторического периода, - как показательно само это название! - старались восстановить без помощи текстов самую пространную из глав человеческой истории"¹⁷. В критической рецензии на работу Ш. Сеньо-боса и П.И. Милюкова "История России" (1932) Февр иронично нарисовал образ эрудита, который "восседая на исполинской груде бумаги, сделанной из древесных опилок и замаранной анилиновыми красками... восседая на этой груде, именуемой... "доку-ментацией"", не видит других перспективных возможностей "не просто переписывать источники, а воссоздавать прошлое, прибегая для этого к помощи смежных дисциплин, подкрепляющих и дополняющих одна другую..."¹⁸. Не трудно понять, что у историков новых поколений пропадала всякая охота обращаться к трудоемким исследовательским процедурам с письменными текстами, когда результаты и предпринимаемые усилия оказывались столь различны между собой. В неокантианстве должна была измениться, и действительно изменилась, не только исследовательская, но и образовательная концепция. У историков послевоенного поколения сложилось достаточно устойчивое предубеждение против любых методологических рефлексий о том, с каким объектом они работают и какие исследовательские приемы постижения объективного знания являются для них общепринятыми, В том же смысле рассуждал и Р.Д. Коллингвуд: "Иногда можно услышать жалобы, что сейчас накоплено так много сырого исторического материала, что полное его использование становится невозможным. Эти жалобы сопровождаются вздохами по добрым старым временам, когда книг было мало, библиотеки компактны, а историк мог надеяться полностью овладеть своим предметом"¹⁹. Английский методолог иронически называет фактографическую, описательную методику пересказывания источников "историей ножниц и клея". В его собственной концепции данный подход уступает место проблемному. В качестве смыслообразующей компоненты выступает активная деятельность самого историка как познающего субъекта.