Глава II: Характер Первой мировой войны

В первую очередь, необходимо ясно понимать, что из себя представляет сам термин «характер войны», какую смысловую нагрузку он несёт в себе, какие явления принимает во внимание. Так, различают социально-политический и стратегический характер войны²³³. Первый определяет социально-политическое содержание войны и расстановку сил борющихся сторон, второй – стратегические цели войны, применяемые силы и средства борьбы, масштабы, пространственный размах, продолжительность, способы и формы военных действий.

Понятно, что характер Первой мировой войны нельзя рассматривать лишь с какой-либо одной стороны. Для правильного анализа необходимо учесть все факторы.

Одним из ключевых вопросов данной главы является определение войны 1914 – 1918гг. как оборонительной или наступательной. В прямой зависимости от ответа на этот вопрос находятся и такие критерии Первой мировой как её справедливость и прогрессивность или же несправедливость и реакционность. Уже сейчас, заранее, можно упомянуть сугубо личностную оценку характера войны Альфреда фон Тирпица, согласно которому Германская империя не желала войны, война была для неё губительной, и, кроме того, инициатором войны была вовсе не Германия. Следовательно, с самого начала военных действий германцы стремились сохранить свою государственность, спасти свою страну, т.е., фактически, вели справедливую борьбу за выживание.

Отдельно следует выделить мировой характер войны, которого история не знала прежде. Эта война, начавшись с локального конфликта в центре Европы, постепенно расширилась до мирового масштаба, вовлекла в себя десятки стран и коренным образом изменила дальнейшее историческое развитие всего человечества.

Германская агрессия

Прежде чем переходить непосредственно к характеру Первой мировой войны, надо уделить особое внимание тем обстоятельствам, в которых складывался агрессивный образ Германской империи. Даже современная историография преимущественно стоит на позициях Версальского договора, его 231-й статьи, в которой зафиксирована ответственность Германии и Австро-Венгрии, развязавших войну своим нападением на Сербию²³⁴. Ответственность Германии остаётся по-прежнему не опровергнутой, несмотря на наличие общих черт в поведении всех великих держав того времени²³⁵. Однако современники, граждане Германии и Австро-Венгрии, по-другому оценивали действия собственных государств. Они просто не могли критиковать родину, соглашаясь с доводами бывших врагов. По-иному смотрели они и на германскую агрессивность.

Альфред фон Тирпиц объясняет агрессивность родины неправильными политическими жестами, а главное – непониманием истинных целей и задач Германии со стороны стран Антанты. Так, император Вильгельм II был склонен принимать спонтанные решения, не советуясь со специалистами и дипломатами, что делало «немецкую политику непредсказуемой и даже опасной для других европейских держав»²³⁶. Он испытывал страсть к бесчисленным парадам и манёврам, которые придавали Германской империи облик оплота милитаризма и подкреплялись воинственными речами кайзера, «хотя в глубине души он был человеком нерешительным и миролюбивым»²³⁷. Англия, Франция, Россия, тем не менее, не могли поверить в миролюбивость рейха, они доверяли своим глазам, видя «агрессивную и грубую политику»²³⁸ Германии.

Германское правительство в ходе июльского кризиса преследовало «цель локализации спора и сохранения мира между великими державами», однако Бетман-Гольвег «потерялся» в сложной ситуации, его «политика вторжения» была слишком противоречива, - она давала Антанте «возможность упрекнуть Германию в превентивной войне»²³⁹. Канцлер по непонятным причинам не стал советоваться с главами военных ведомств, которые понимали всю неблагоприятность момента для начала войны²⁴⁰. Кроме того, в это время в Берлине не было кайзера, который мог оказать влияние на «запутавшегося» Бетмана и предотвратить мировую войну. Однако обстоятельства сложились таким образом, что, несмотря на все самоубийственные доказательства миролюбия, германская дипломатия своими неосторожными действиями и «секретничеством, смахивавшим на разжигание войны, в июле 1914г. убедило мир в виновности» Германии, - «мы оказались овцой в волчьей шкуре»²⁴¹.

Всё же промахи правительства не снимают вины с Германской империи, но Альфред фон Тирпиц указывает, что эти ошибки в реальности «имели очень малый моральный вес по сравнению с поведением врагов»²⁴². Именно страны Антанты, по его мнению, инициировали войну, а рейх пошёл у них на поводу и добровольно выставил себя агрессором. Так, Россия, приступив к мобилизации, фактически, начала войну с Германией без официального объявления, а немцы, «подвергшиеся нападению, по милости юристов из министерства иностранных дел взяли на себя вину за агрессию», первыми объявив начало военных действий, «хотя не могли и думать о вторжении в Россию»²⁴³. Аналогичным образом события развивались и на западном фронте, - французы стремились к реваншу, устраивали враждебные акции и провокации на границе²⁴⁴, но формальное объявление войны принадлежало, вновь, Германии, что делало её, в политическом отношении, агрессором. Соответственно, если Германская империя первая начала войну, то и проход через Бельгию не мог трактоваться иначе, кроме как насилие над нейтральной страной и объявление войны Великобритании²⁴⁵.

Вся внешняя политика Германии была настолько запутана, что при совершенно отсутствовавшей воле к войне неподготовленная Империя вступала в европейский конфликт в самых неблагоприятных условиях²⁴⁶: в статусе агрессора при фактической невиновности. Истинные же виновники войны: Лондон, Париж и Петербург²⁴⁷, успешно реализовали свои планы – напасть на Германскую империю и при этом выгородить себя.

Ещё одним доказательством миролюбивости Германской империи, по мнению А. Тирпица, является её тотальная неподготовленность к войне: «ещё в июле 1914 года мы вывезли во Францию значительное количество зерна; существовал такой недостаток селитры, что он чуть не погубил армию, наблюдалась большая нехватка меди, никеля и прочих необходимых для войны материалов»²⁴⁸. Действительно, теоретически, настоящий агрессор должен превосходить своего противника для успешного наступления. Германия же с самого начала военных действий уступала каждому члену Тройственного согласия, не говоря об их совокупности.

Эту неподготовленность Тирпиц объясняет неожиданностью разразившейся катастрофы. В начале июля 1914г., когда по миру разнеслась весть об убийстве Франца Фердинанда, сам адмирал не опасался мировой войны, хотя и ожидал, что «преступление вызовет ту или иную форму возмездия»²⁴⁹. Даже кайзер считал серьёзную опасность маловероятной, в противном случае он бы не отправился «в ранее намеченную поездку по Северному краю»²⁵⁰. Однако вышло так, начальник генерального штаба, начальник морского штаба, морской министр, т.е. Тирпиц и кайзер «удерживались вдали от Берлина», и дело перешло в монопольное ведение канцлера, который плохо разбирался в общеевропейском положении²⁵¹. Тем не менее, Бетман руководился благими мотивами, он стремился, как уже было сказано, локализовать конфликт и поддержать «неприкосновенность габсбургской монархии как союзницы»²⁵².

Ситуация обострялась обязанностью Германии поддержать Австро-Венгрию во время любого конфликта с Россией, по условиям австро-германского союза²⁵³. Фактически, судьбы двух этих государств были связаны «на жизнь и на смерть»²⁵⁴.

Условия ультиматума, предъявленного Австрией Сербии, были, в значительной мере, суровыми, даже «неприемлемыми и легко могли привести к мировой войне»²⁵⁵. Однако Бетман-Гольвег решил пойти на такой риск и поддержал Австро-Венгрию, так как появился слух, что «Антанта посоветовала Белграду сохранить мир»²⁵⁶. Действительно, сербы пошли на неожиданную уступку, согласились с ультиматумом практически по всем пунктам и выразили готовность вести переговоры об остальных²⁵⁷. Австрия же не захотела останавливаться на достигнутом, она увидела слабость Сербии и возможность ещё сильнее надавить на неё. Это решение союзника не было согласовано с Германской империей, в которой «совершенно не представляли себе, чего хотят австрийцы, ведь сербы согласились на всё, кроме каких-то пустяков; с 5 июля австрийцы молчали о своих замыслах»²⁵⁸.

30 июля, казалось Тирпицу, наметился перелом к лучшему, он смог вздохнуть свободнее, однако уже 31 июля между 12-ю и часом дня было получено известие, что Россия объявила мобилизацию²⁵⁹. Для Германии, верной союзническому долгу, война стала неизбежной.