Принципы национальной политики

С народами, имевшими государственность, заключался формальный до­говор. С теми же, кто ее не имел, дело ограничивалось принесением присяги на верность русскому царю. При добровольном присоединении отношения между государствами строились в соответствии с договором, который, од­нако, не создавал федерации: присоединение осуществлялось в форме про­тектората, переходившего со временем в полное подчинение. Иначе решался вопрос при завоевании. В этом случае административное и общественное устройство завоеванных областей зависело от воли России, которая обычно предоставляла завоеванной области широкую автономию, однако не приво­дившую к ее обособлению в отдельное государство. Степень автономии за­висела от многих обстоятельств. Но первым основным принципом политики на инкорпорированных территориях являлось сохранение существовавшего до вхождения в состав России административного порядка, местных законов и учреждений, отношений земельной собственности, верований, языка и культуры. При лояльности к центральной власти автономия увеличивалась, как это было с Финляндией, при проявлении враждебности и сепаратизма автономия сужалась, как это было с Польшей после восстаний 1830 и 1863 гг. Проходило несколько десятилетий, иногда столетий, прежде чем вводились общероссийские порядки, но вплоть до 1917 г. полной админи­стративной, общественной и правовой унификации в так называемых наци­ональных окраинах и великороссийских губерниях не произошло. Проил­люстрируем сказанное на примере Казахстана. Длительное политическое доминирование русских в Казахстане (большая часть территории, населяе­мая казахами, так называемые Младший Жуз и Средний Жуз, была при­соединена в 1730-е гг.) не нарушило образа жизни и не подорвало тради­ционные казахские социальные и политические институты. Продолжали действовать советы аксакалов, суд биев, институт рабства, разделение на жузы, или племена, курултаи, избиравшие ханов жузов, хотя институт ханов был формально отменен царским правительством в 1824 г. Даже в советское время, несмотря на то что все традиционные институты были формально отменены, они фактически продолжали действовать, а после распада СССР они переживают возрождение.

Вторым, после уважения статус-кво, краеугольным принципом нацио­нальной политики являлось широкое сотрудничество центрального прави­тельства с нерусскими элитами, которые в большинстве своем получали пра­ва русского дворянства, что облегчало для центральной власти управление новой территорией. Типичный пример дает Левобережная Украина, присо­единение которой произошло без особых осложнений благодаря тому, что

украинская элита вошла в состав российского дворянства на равных с ним правах.²³

Третий основной принцип национальной политики состоял в создании некоторых преимуществ в правовом положении нерусских сравнительно с русскими. Даже евреи, хотя и проживали в черте оседлости и подвергались другим дискриминационным мерам, не закрепощались, не рекрутировались в армию, за исключением 1827–1856 гг., наравне с русскими, имели нало­говые льготы и др. Процент евреев в гимназиях составлял в 1865 г. – 3.3%, в 1870 г. – 5.6%, в 1877 г. – 10%, в 1881 г. – 12.3%, но в последующие годы стал снижаться. То же наблюдалось и в высшей школе: в 1881 г. процент студентов еврейской национальности составлял в 1881 г. 8.8%, в 1886 г. 14.5%, в 1907 г. – 12.1%, в 1911 г. –9.4% В черте еврейской оседлости еще в 1880-е гг. евреи преобладали на некоторых факультетах, например меди цинском и юридическом: в 1886 г. на медицинском факультете Харьковского университета доля евреев составляла 41.5%, Одесского университета 30.7%, а на юридическом – 41.2%.²⁴ Крещеные евреи имели те же права, что и русские,²⁵ и иногда делали исключительную карьеру на светской, военной или религиозной службе. Среди евреев известны генералы, адмиралы, ми­нистры и даже епископы. Например, внук крещеного еврея Александр Кржи жановский (1796–1863) стал архиепископом.²⁶ Центральное правительство гарантировало личную свободу платящим ясак крестьянам, пастухам и охотникам, запрещая их закрепощать, как русских свободных крестьян. Поэтому нерусские народы, у которых до присоединения к России не было крепост­нических отношений, так и не узнали, что это такое. До введения всеобщей воинской повинности в 1874 г. большинство нерусских народов было освобождено от тяжелейшей рекрутчины. В 1881 г. к отбыванию повинности в облегченном виде было привлечено население Финляндии, в 1887 г. - Кавказа (в облегченном виде), но по-прежнему были освобождены от нее многие народы Сибири, Средней Азии и Европейского Севера. Сказанное не означает, что представители национальных меньшинств не испытывали притес­нений со стороны коронной администрации, а указывает лишь на тот факт, что русские в этом отношении имели перед ними некоторое «преимущест­во». Статус «инородца», введенный в сословном законодательстве в 1822 г., не заключал в себе ничего унижающего и обидного. Он распространялся на малые народы Сибири, Европейского Севера, Кавказа, калмыков, впослед­ствии – на народы Казахстана. Инородцы подразделялись на оседлых, ко­чевых и бродячих, крещеных и некрещеных. Хотя в правовом положении каждой группы имелись некоторые особенности, все они по своим правам приближались до 1860-х гг. к государственным крестьянам, после – к сель­ским обывателям и управлялись «по законам и обычаям, каждому племени свойственным». Их элита признавалась за «почетных инородцев» и на время пребывания в должности получала соответствующий чин точно так же, как это практиковалось в отношении «природных обывателей», и ей был открыт доступ в дворянство. Оседлые инородцы могли переходить в любое из сословий империи. Сложное положение некоторых нерусских народов, на­пример малых народов Сибири, в котором они оказались к началу XX в., объяснялось не столько притеснениями со стороны русских, сколько труд­ностями адаптации к европейской культуре, носителями которой являлись русские.

Согласно четвертому принципу национальной политики, этнические и национальные критерии, хотя и принимались во внимание, но по существу не мешали продвижению по социальной лестнице. Благодаря этому между социальным статусом и национальностью отсутствовала связь, а политиче­ская, военная, культурная и научная элиты России были многонациональ­ными, включавшими протестантов-немцев и финнов, татар-мусульман, католиков-поляков и представителей многочисленных нерусских народов. Доля нерусских среди чиновников в 1730 г. составляла 30%, в 1850-е гг. – 16%. В 1894-1914 гг. среди 215 членов Государственного совета – высшего законосовещательного органа до 1907 г. второй палаты Государствен­ной думы с 1907 г., часть членов которой назначалась императором, насчи­тывалось по крайней мере 12.1% лиц неправославного исповедания и, следовательно, нерусских. Из 568 лиц, занимавших высшие посты в цент­ральном и региональном управленческом аппарате имперской администра­ции в 1903 г., свыше 10% относились к неправославным, главным образом к лютеранам и католикам, а из 6 тыс. в 1913 г. – от 10 до 15%. Всего в составе высшей бюрократии доля неправославных и, значит, нерусских со­ставляла в 1825 г. – 11.1%, в 1853 г. – 32.7%, в 1917 г. – 11.8%. В офи­церском корпусе в 1867–1868 гг. 23% всех офицеров были неправославны­ми, в том числе среди полных генералов на долю протестантов приходилось не менее 27%, в 1903 г. –соответственно 18 и 15%, в 1912 г. доля неправо­славных офицеров понизилась до 11%, а среди генералов повысилась до 20%. Вплоть до 1917 г. лояльность трону, профессионализм и знатное про­исхождение ценились гораздо выше, чем этническая или конфессиональная принадлежность.

Составной частью национальной политики являлось то, что правительство с помощью налоговой системы намеренно поддерживало такое положение в империи, чтобы материальный уровень жизни нерусских, проживавших в на­циональных окраинах, был выше, чем собственно русских, нерусские народы всегда платили меньшие налоги и пользовались льготами.

Как видно из данных табл. 1.6, в 1886–1895 гг. преимущественно нерус­ское население 39 губерний платило в год 1.22 р. налогов, в то время как население 31 великорусской губернии – 1.91 р., или на 59% больше. Исклю­чений не было: во всех районах, заселенных преимущественно нерусским населением и подчиненных общероссийской налоговой системе, прямые на­логи были меньше. В Финляндии и среднеазиатских автономиях существо­вали свои налоговые системы. То же следует сказать и о косвенных налогах. В результате общая сумма государственных доходов на душу населения в 31 великорусской губернии была на 39% выше, чем в остальных 39 губер­ниях (10.92 р. против 7.88 р.). «Инородцы обложены гораздо ниже рус­ских», – верно констатировал известный финансист Н. П. Ясйопольский, правда, не объясняя причину этого парадокса. Напротив, государственные расходы в 30 великорусских губерниях были меньше – 3.71 р. против 4.83 р. Это обеспечивало дополнительный финансовый поток (деньги предназнача­лись на оплату услуг и закупки товаров местного производства для распо­ложенной там армии) из центра в губернии, заселенные нерусским населе­нием, и давало ему возможность воспользоваться этими средствами для удовлетворения своих потребностей.

Обращает на себя внимание региональный дефицит бюджета в Бело­русско-литовском и Кавказском регионах, что было обусловлено их погра­ничным положением. Центральное правительство расходовало значитель­ные суммы на армию, что стимулировало экономическое развитие этих регионов. Дефицит в С.-Петербургской губернии объяснялся большими рас­ходами на центральное управление, двор и гвардию.

Районы, находившиеся на периферии Российской империи, имели некото­рые преимущества для своего развития сравнительно с центральными россий­скими регионами благодаря налоговым льготам, освобождению от воинской повинности, удобному географическому положению на границе или у моря.³² Опасение сепаратизма вынуждало центральное правительство поддерживать это ненормальное для истинно колониальной державы положение.

Следует также отметить, что, как только оканчивалось очередное «по­корение» той или иной земли, поведение русских по отношению к другим народам характеризовалось терпимостью и восприимчивостью к чужому, исключая, может быть, только евреев. Установка «мы» – русские и «они» – нерусские никогда не имела у русских, в особенности у крестьянства, столь абсолютного значения, как у большинства европейских народов. Под сло­вом «мы» русские признавали не только этнически чистых русских, но и соседей, если они подчинялись русскому царю. Что же касается православ­ных единоверцев, то русские не противопоставляли их друг другу, ибо два основных критерия национальности господствовали в сознании русского на­рода– принадлежность к православию и подчиненность православному русскому царю.³³ Разумеется, отношения между русскими и нерусскими не были идиллическими (таких отношений не наблюдалось и среди представи­телей одного народа, особенно если они принадлежали к разным сослови­ям), но они в принципе развивались в русле партнерства и добрососедства, исключение составляли поляки и некрещеные евреи. Экономическая выгода и христианское миссионерство в российской экспансии были выражены на­много слабее, чем в политике морских держав Западной Европы, и, наобо­рот, факторы безопасности и сотрудничества с туземным населениям – больше. Причина состояла в большей географической, исторической, куль­турной и религиозной близости между русскими и нерусскими, чем между западными европейцами и колониальными народами Америки, Азии и Африки. В российском варианте нерусские этносы находились по соседству, русские давно были с ними в контакте, образ жизни и верования между русскими и нерусскими имели больше сходства. Отказ правящих верхов от идеи превращения великорусской нации в господствующую также способст­вовал добрососедским отношениям между русским и нерусскими народами. Перечисленные принципы национальной политики оставались общими для всего периода империи, но их реализация в существенной степени зависела от отношения к русскому господству со стороны элиты инкорпорированного народа и других факторов. Во-первых, важную роль играли традиции государственности и высоко развитой культуры, т. е. имел или не имел народ до При соединения свою территорию, границы, признаваемые мировым сообщест­вом, администрацию, писаные законы, письменность, искусство, литера туру и т. д. Эти традиции влияли как на политику российского правительства, так и на поведение национального меньшинства. Яркий пример – Польша и Финляндия.

Польша имела традиции государственности, Финляндия – нет. В результате в одном случае – непрерывная война, закончившаяся разрывом, во втором – сотрудничество, закончившееся мирным разводом. Во-вторых, су­щественное значение имело сходство или различие религий и культур. Сравнительно мало проблем русскому правительству доставляли Грузия, Армения, Украина, Белоруссия и Молдавия и очень много – мусульманские народы. Христианские народы, за исключением поляков, оказывали несравненно мень­шее сопротивление русской экспансии, чем исламские. В течение XVII-XVIII вв. четыре раза восставали башкиры с намерением перейти в подданство то сибирского хана, то Турции. Во время восстаний объявлялась «священная война» против русских, подвергались разорению сотни русских деревень, множество крестьян захватывалось в плен и продавалось в рабство.Северный Кавказ также был присоединен к России после длительной и изнурительной войны. За покорение Кавказа Россия заплатила жизнями 200 тыс. своих солдат. Горское население неоднократно поднимало восстания. 25 лет (1834-1859) продолжалась война с созданным Шамилем имаматом на территории горного Дагестана и Чечни О непримиримости горцев свидетельствовал не только объявленный ими газават, но и тот факт, что после покорения Кавказа около 400 тыс. человек эмигрировали в Турцию (при содействии русского правитель­ства). Завоевание Средней Азии тоже сопровождалось большим кровопро­литием с обеих сторон, уличными боями при взятии среднеазиатских городов и объявлением «священной войны» русским (например, бухарский эмир объ­являл газават в 1868 г.). В-третьих, важен был способ присоединения, наличие международного признания или, наоборот, непризнания присоединения. За­воевание, хотя и считалось законным способом расширения территории, со­здавало больше проблем, чем мирное присоединение или колонизация. Россия не воевала с финнами, эстонцами, латышами, литовцами, белорусами, укра­инцами и молдаванами. Их земли перешли как военный трофей от тех, кто господствовал там до прихода русских. Для них присоединение к России оз­начало только смену патрона, что облегчало восприятие русского владычест­ва, примиряло с ним и способствовало мирному вхождению в состав России. Наконец, нерусское население принимало во внимание потери и приобретения от присоединения. Для Грузии, Армении, Левобережной Украины присоеди­нение к России казалось наименьшим злом, а для кавказских горцев, среднеа­зиатских ханств – наибольшим. Подчеркну, что в данном случае более суще­ственно не то, как это было на самом деле, объективно, а как казалось присо­единенному народу, точнее – его элите.

Как показывает история России, национальный вопрос был для страны трудной проблемой. Однако иногда его решение бывало успешным. Был удачно в конце концов решен башкирский вопрос. Правительство огра­ничило расхищение земель, остановило начавшееся распространение кре­постного права на башкир, в 1786 г. освободило их от уплаты ясака, а в 1798 г. превратило их в свободное военно-казачье сословие. В 1863– 1865 гг. башкиры получили статус свободных сельских обывателей, на них были распространены реформы и русское законодательство, в низших административных единицах разрешалось ведение дел на родном языке. Впоследствии, вплоть до 1917 г., среди башкир сепаратистского движения не возникало.³⁷ Удачно был решен финляндский вопрос: финны, удовле­творенные полученной автономией, до изменения курса национальной по­литики в 1860-е гг. и особенно до нарушения русским правительством статус-кво в 1890-е гг. не доставляли большого беспокойства центрально­му правительству.³⁸

Но автономия удовлетворяла не всех. Польша дает пример того, как большая автономия, либеральное политическое устройство, намного более прогрессивное сравнительно с тем, которым обладала собственно Россия, не принесли успокоения в умы завоеванного народа. Чем это можно объяс­нить? С одной стороны, тысячелетняя традиция государственности, история, отмеченная многими достижениями, католицизм, чувство превосходства над победителем не позволили польскому народу примириться с утратой суве­ренитета. С другой стороны, как мне кажется, форсированное Россией го­сударственное строительство в Польше в 1815 г. создало такое положение, что Россия - творец польской государственности – стала практически не нужна полякам после того, как новое польское государство было ею созда­но. Поляки поторопились избавиться от ненужной опеки.